Алексей Варламов - Все люди умеют плавать (сборник)
Так началась бродячая жизнь, которая поначалу их даже очаровала.
Они почувствовали себя вскоре такой же частью этого города, как старинные, но словно вчера построенные разноцветные дома, фонари, готические соборы, мосты и башни. Потом, когда похожая на праздничный торт столица Великого герцогства им приелась и они рассудили, что где-нибудь есть места поинтереснее и пощедрее, музыканты двинулись дальше.
Сперва в Амстердам, поразивший их обилием туристов, негров, секс-шопов и неимоверной скупостью аборигенов, а оттуда в Гамбург и Бремен.
Германия понравилась им больше Бенилюкса. Она была опрятнее, приветливее и богаче. И они не переставали верить в удачу, предлагали свои услуги в местных оркестриках, кафе и ресторанах, но едва речь заходила о постоянной работе, на приветливых лицах появлялось суровое и даже оскорбленное выражение, как будто они спрашивали о чем-то неприличном. Их местом могла быть только улица, а заработком – милостыня.
Матвей и Донат оба первый раз были за границей, но воспринимали все по-разному. Матвею довольно быстро наскучило то, что обычно поражает воображение человека, прожившего жизнь в большом провинциальном русском городе. Ему казалось, что здесь, в этих благополучных странах, ничего не происходит, люди не живут, а механически и отстраненно от всего перемещаются во времени и пространстве, не зная сердечных волнений, не ценя и не понимая жизни. Оттого и музыку они воспринимают совершенно иначе. В глубине души со свойственным русскому человеку и ни на чем не основанном чувстве внутреннего превосходства он презирал этих прекраснозубых, заботящихся лишь о здоровье и кошельке людей, и находил свой народ и самого себя душевно гораздо более глубоким, отзывчивым и чутким.
Донатом же владели иные чувства. Все восхищало и манило его к себе: огоньки витрин, уличные кафе, разноязыкий говор, запахи и цвета.
Когда его угрюмый напарник после рабочего дня покупал подешевке в больших универмагах пиво и пил по шесть банок кряду, Донат уходил в город и до изнеможения бродил по улицам и бульварам. Он был очень горяч, но еще юн и девственен, и красивые кварталы, где сидели за окнами проститутки, и уютные магазины за темными занавесками, где лежали на столах и полках глянцевые журналы с обнаженными женщинами – все это невероятно будоражило его. В отличие от родного города, где номера эротических журналов были тщательно упакованы, здесь они продавались на каждом углу, и даже если у не было денег, можно было хоть целый час стоять и листать их. Эта доступность влекла и мучила его, он не мог с собой ничего поделать, ненавидел себя, но ходил в розовые и красные кварталы, и ему казалось, что и эти женщины, и продавцы в магазинах его запомнили, узнают и презирают. Он страдал от униженности, и забывал о ней лишь тогда, когда играл, ибо музыка утишала и успокаивала его страсти.
Менялись города и страны, провинции и земли, и все они казались на одно лицо – с той же готической архитектурой, площадями, ратушами и булыжными мостовыми. Но вот истекли три месяца и надо было думать о том, чтобы двигаться в сторону границы. На перекладных выходило дешевле, и в самом конце они очутились в Лейпциге – последнем городе их пребывания в Европе, которая так осталась для одного несбыточной и дразнящей блудницей, глядящей с обложки глянцевого журнала, а для другого – куклой с холодной и пустой душой.
II
К концу дня, когда они уже собирались уходить, рядом притормозила роскошная машина, и из нее вышел немец в сером пальто и пышными чуть тронутой сединой усами. Он улыбнулся им, но глаза у него остались печальными. Они заиграли веселее, он слушал их очень внимательно и как будто думал о своем. Потом кинул в футляр горсть монет и сделал знак рукой. Музыканты тотчас же умолкли, и старший уступил место младшему, потому что тот гораздо лучше умел понимать и объясняться на европейских наречиях.
– Он зовет нас сегодня придти и поиграть на дне рождения его жены.
– Сколько играть и сколько он заплатит?
– По сто марок каждому за час работы.
– Идет.
Немец улыбнулся печальными глазами, объяснил, где живет и сел в машину. Они еще немного поиграли, потом зашли в «едушку», перекусили и выпили пива и в восьмом часу отправились разыскивать нужный адрес.
Вечером жизнь в городе замирала рано. Улицы были темными, после объединения Германии повсюду ремонтировали дома, и казалось, что они идут не по городу, а по огромной строительной площадке. Только здесь в отличие от России здания снаружи были покрыты громадными полотнищами, чтобы пыль и строительный мусор не загрязняли улицы. Такое же полотнище висело и на нужном им доме, разделяя его на две половины, ту – где ремонт уже начался – и ту, где еще не начинался.
По добротной лестнице, уставленной цветами в горшках, музыканты поднялись на четвертый этаж и оказались в большой квартире. Они полагали, что будет много гостей, но кроме знакомого мужчины и невысокой белокурой и очень красивой женщины в темно-синем платье не было никого.
Женщина растерянно переводила взгляд с двух озябших и деловито распаковывающих инструмент русских на улыбающегося мужа.
– Кто это?
– Это мой тебе подарок, Беата. Бременские музыканты из России.
– Зачем ты их привел? Я хочу, чтобы мы были вдвоем и больше никого.
На красивом лице появилась досада.
– Кажется, она не слишком довольна, – вполголоса заметил Донат.
– Это не наше дело. Поменьше обращай на них внимание.
– Вы знаете мелодии, которые играл оркестр Поля Мориа? – спросил хозяин. – Они были здесь очень популярны во времена ГДР.
– Маленькое ретро. О’кей, – старший кивнул.
– Вы не будете возражать, если я включу магнитофон?
Матвей и Донат слегка растерялись. После промозглой улицы, ветра равнодушных прохожих – все казалось необычным и обманчивым, как в сказке.
– Если надо, я могу дополнительно заплатить.
– Эрик!
– Ладно, начали.
Они заиграли Леграна, потом «Историю любви», какие-то еще мелодии – одна перетекала в другую, они импровизировали и играли по обыкновению хорошо, быть может даже лучше обычного, потому что тут пальцы не зябли. Потом мужчина пригласил женщину танцевать. Он бережно ее обнял, а она склонила голову ему на плечо, мягко горели свечи, и стояла в углу веселая елка с нарядными розовыми и желтыми огоньками и все это оставляло ощущение неестественной и немного фальшивой красоты. Они играли сентиментальные, щемящие мелодии, и старший вдруг подумал о своей жене и двух маленьких дочках, оставшихся в холодном, безвластном городе, где страшно после семи выйти на улицу, о том, что его там ждут, тоскуют, надеются на то, что он привезет денег. Но денег удалось скопить совсем мало – даже звонить домой чаще чем раз в две недели он себе не позволял.
Он снова почувствовал в душе поднимавшееся презрение к этому благополучному и сытому миру, к этой трогательной любви и вниманию, на которые ему не хватило бы фантазии, потому что и он, и жена были заняты не тем, чтобы жить, но тем, чтобы выжить. И ему стало невыносимо обидно за нее, уже столько лет разделяющую жизнь с непризнанным полупрофессиональным музыкантом, стыдно перед дочерями. Он подумал, что через несколько лет они захотят красиво одеваться, а он к тому времени будет никому не нужен.
Матвей резко оборвал мелодию.
– Все, мы свой час отыграли. Пойдем!
Мужчина протянул каждому по конверту. В его глазах чувствовалась искренняя благодарность, но раздражение не позволяло в эту благодарность поверить.
Он что-то сказал вполголоса жене – та неопределенно кивнула.
– Мы с Беатой просим вас остаться и поужинать.
На удивление себе Матвей не стал возражать.
Сперва они стеснялись друг друга и не знали, о чем и на каком языке говорить, и просто ели, тем более что за три месяца от домашней снеди отвыкли и теперь не могли остановиться, но Донат вдруг почувствовал странную вещь. Это был настойчивый и пугавший его взгляд женщины. Он чувствовал этот взгляд и раньше, но во время игры был так увлечен, что не обращал на него внимания – теперь же ему сделалось неловко. От сытости и тяжести в животе напала сонливость, он боролся со сном, но и проваливаясь, в полудреме ощущал присутствие женских глаз.
– Мне кажется, будет лучше, если мальчик отдохнет, – сказала Беата.
– Что они говорят, Донат?
Младший поднял голову.
– По-моему предлагают нам остаться.
Старший заколебался.
– Что им от нас надо?
– Ничего, просто хорошие люди.
– Сомневаюсь.
– Что вы желаете пить? – спросил Эрик. – Пиво? Вино?
– Водку, – отрезал старший.
– Водка? – немец на секунду задумался. – Водки у меня нет, но я приглашаю вас, Маттеус, в бар, и там мы выпьем водку.
Женщина посмотрела на мужа странным взглядом.
– Может быть ты все-таки останешься?
– Не волнуйся, – сказал он и нежно поцеловал ее в щеку. – Я хочу показать Маттеусу ирландский паб.
