Павел Крусанов - Железный пар

Фёдор рассказал: долбить тоннель начали ещё в конце восьмидесятых, но после распада Союза строительство остановили. Продолжили лет через семь, уже после гражданской, когда замирили вовчиков. Подключили иранцев, те и пробили гору. Длина норы – больше пяти километров, серьёзная штука.

Я помнил новенький Шар-Шар, поэтому удивился, когда в тоннеле мы погрузились в мутный сумрак, едва прорезаемый огнями фар, и медленно поползли, ныряя из рытвины в рытвину, по вдрызг разбитому полотну.

Свет скользил по сочащимся влагой стенам.

Ямы и огромные лужи – чёрт знает, какие там таятся бездны, – Карим объезжал по встречной полосе, что с непривычки казалось мне рискованным. Однако проносило.

В салоне стало душно. Я приспустил стекло на дверце и тут же получил в лицо тугую волну крепко настоянных выхлопных газов. Шайтон! В этой сырой норе не работало не только освещение, но и вентиляция. Случись авария, затор, здесь просто задохнёшься, как в газвагене.

Глеб и Фёдор хором шикнули, но я уже и сам стремительно поднял стекло.

– Тут часто так, – спокойно посетовал Карим. – Воздушная тяга плохо фурычит.

Дальше ехали с бодрящим ощущением опасности, пока впереди не показался всё ярче разгорающийся свет.

За перевалом на обочине вновь появились дети с пучками ревеня. Должно быть – местный промысел.

Помимо ревеня, Согдиана встретила нас солнечными брызгами, снежными вершинами и огромным синим флагом небес. Такой не пришпилишь даже к душанбинскому флагштоку.

Взяв на себя смелость проделать работу Фёдора, я дал небольшой комментарий.

В персидскую классическую пору Согд, раскинувшийся в долине Зеравшана, входил вместе с Парфией и Хорезмом в состав шестнадцатой сатрапии Ахеменидского царства. На гробнице Дария Гистаспа среди изображений подначальных народов красовался и согдиец в тюбетейке. Почти такая же теперь венчала темя Фёдора.

Некоторое время я жадно смотрел по сторонам, пытаясь вместить в себя грандиозные картины, похожие и непохожие на те, что открывались в долине Варзоба. Но их, картин, было столько, что понемногу закрома восхищения наполнились, и восхищенное посыпалось за край.

Бывает: молишь на ночь Господа ниспослать хлеба, а просыпаешься с полным ртом гречневой каши… Всему есть предел – я понял, что пресытился. На время.

Что ж, мой разум достаточно отважен, чтоб осознать собственную ограниченность.

Вслед за этим осознанием мысль, как часто с этой бестией бывает, нечаянно скользнула вбок и упорхнула в область вечной русской распри: кто мы – Запад ли, Восток? – по большей части, слава богу, книжной…

Ну да, случается – читаю книги. А чем ещё заняться в лавке букиниста, когда нет покупателей? Вязать крючком?

Словом, я подумал, что здесь, в Средней Азии, где силовое поле европейского соблазна гаснет, эта фантомная проблема снимается сама собой. Вчерашнее вино в крови сгорело, а нового для сладостного опьянения тут нет: далековато от источника, и бесполезно брать с собой – в дороге, как известно, божоле нуво скисает. На месте – пей, а ежели прихватишь в дальний путь, найдёшь во фляге уксус.

Здесь, в Азии, так ясно: мы – другие и наш мир – иной. И нет нужды вычерчивать подробно геометрию своей инакости.

А дома, воспользовавшись грубым внешним сходством – даже не призраком, а чучелом родства, – Европа соблазняет слиться с ней в одно. Но этого не надо бы. Совсем не надо. Поскольку, по меньшей мере, чревато травмой станового стержня, сидящего в нас вовсе не по-европейски, а на особый, собственный манер. Хотя кому-то и покажется, что – поперёк резьбы.

Так вот, чтоб встать над этим спором, как подобает солнечному русскому, сперва бы хорошо пройти дорогой Азии. Тогда почувствуешь свою, на шкуре собственной таврённую печать особости. Небесную печать отдельности, неравности остальному миру – Восток ли этот мир или ловчащий Запад.

Почувствуешь, и распря книжная покажется пустой. Какой всегда была на самом деле.

Ведь тут всё просто: западники неизменно вымечтанный Запад ставят перед лицом действительной России, в то время как почвенники вымечтанную Россию ставят против действительного Запада.

И там и там нет правды – только упрямство очарованных сердец.

А если осознал себя другим, не тем – не этим, ты спокоен и силён. Ведь нервничаешь, как правило, в примерочной, определяя – каким же, чёрт возьми, мне надо быть, чтоб наконец-то стать.

Пожалуй, именно прививка Азии позволила британцу осознать себя не равным остальной Европе. Осознать без крайностей и построить крепкий и самому себе вполне угодный мир, во вне вываливая лишь излишки…

Голоса в салоне вывели меня из омута абстракций.

– Что ты знаешь о грибах! – со снисходительным высокомерием сказал кому-то Фёдор.

Начало спора я прошляпил – уж он-то о грибах, питающихся муравьями, определённо что-то знал.

– Действительно, – лукаво согласился Вася, – что, собственно, мы знаем о грибах?

Должно быть, Фёдор обращался именно к нему – они с Васей вечно рубились по пустякам.

– Грибы – третье царство живой природы, – сухо сообщил Глеб. – Это если ab ovo.

– Почему третье?

– Растительное, животное и грибы, – перечислил Глеб. – То есть – грибное.

– Почему такой порядковый номер? – уточнил вопрос Вася. – Почему не второе, не первое?

– Так исторически сложилось. – Глеб вздохнул, вынужденно выговаривая прописи. – Грибы систематики последними выделили в отдельное царство – раньше их причисляли к растительному. Хотя, по логике, им, конечно, надо быть вторыми.

– Вот, все-таки второе царство-государство. Что ещё? – не унимался Вася из багажника.

– Ленин – гриб, – подал голос я.

– Не выпендривайся, – вывел меня за рамки научной дискуссии Фёдор.

Однако формальное течение беседы было уже безоговорочно нарушено.

– Грибы дома не ночуют, – сказал Сергей.

– Это что такое? – не понял Вася.

– Так говорят. – Сергей кротко улыбнулся. – В том смысле, что, если грибы на ужин, – сон беспокойный. Тапочки далеко от кровати ставить не надо.

Фёдор участвовать в балагане не хотел.

– Вон там твои горящие копи, – обернулся он ко мне. – Урочище Кухи-Малик – гора владыки.

Рука показывала на отворачивающую вправо грунтовку.

Я посмотрел – вдали, у вершины гряды зыбким облачком висел желтовато-сизый дым.

Привиделось – или на самом деле?

Неважно. Они были рядом – вечные огни Согда, зороастрийская топка чудес, танур аллаха.

Или, скажем, кожа на переплёт, которая была в ходу, да и сейчас ещё в ходу отчасти. Самой дешёвой прежде была овечья кожа – в разных обработках, крашеная и некрашеная: так называемый шагрень овечий, шпалевый шагрень, лиссе, мраморная овечья кожа и, наконец, индейские овечьи кожи, мерея которых имеет тонкозернистый вид.

Также в былые времена в большом употреблении была телячья кожа, как крашеная, так и нет, – верх ровный, без структуры и весьма чувствительный, поэтому для переплётов повседневных её рекомендовать нельзя. Хотя, если сравнить с материалом нынешнего века, она – драконья чешуя. Бывало, зернистая структура в сортах телячьей кожи встречалась тоже, но тут зерно искусственного свойства, а не родовое.

Юфтевая или, иначе, русская кожа изготовлялась из коровьих, лошадиных и телячьих шкур. Прежде её в переплётном деле до известной степени ценили, хотя она и дубится с жированием.

Больше этих ценился (как ценится и ныне) сафьян козлиный, особенно из шкур европейских коз – красивый по фактуре (крупное зерно), прочный и цветов разнообразных.

Однако лучшая, самая красивая и самая из кож устойчивая – марокен, особый сорт сафьяна, выделываемый из шкур африканских коз. Эта кожа имеет сильное зерно и хороша как крытьё для художественных переплётов и демонстраций мастерства (хотя завет главнейший в нашем, как и в любом другом, художестве – работай так, чтобы не виден был предел твоих умений).

Теперь что касается кожи бычьей – она употребляется, когда рисунок на переплёте набивают пуансонами или режут ножом – кожа эта толстая и крепкая, её пускать уместно на почтенный том.

Но самой прочной кожей из указанных является свиная. Она имеет характерную мерею (морщины и поры от щетины), и из-за крепости на сгибе её берут для переплётов книг, которыми предполагают пользоваться часто. Годится в дело, даже если не окрашена.

Кроме этих сортов, известен ещё ряд, так сказать, кож-фантази с искусственной мереёй, которые выделываются по большей части из телячьих кож. Особенно они размножились по нынешнему времени, когда в чести фальшивка и подлог. Посредством прессования, тиснения, окраски или других фабричных упражнений им придают наружные узоры и структуру, присущие во всех деталях сафьяну или иным каким-нибудь занятным кожам – крокодиловой…

Вот раззява – опять не в ту тетрадь!..