Павел Крусанов - Железный пар
А может, совпадение? Может, это просто оттого, что я хожу по Поварскому примерно в одинаковое время? К тому же – раз в неделю, редко – два. Ведь за работой в лучшие для дела часы сидишь и времени не замечаешь. Вот и она, возможно, отводит эти самые минуты на чтение, чтобы расти в гуманитарном смысле и посвящать досуг полезной занимательной привычке. Эти минуты длятся, длятся… Может… Нет, не надо успокаивать обманом чувства! Спасенье – в правде, какой бы злой она ни представлялась. Да! Спасительнее правды ничего на свете нет, она, фигурно говоря, – проявитель разума и закрепитель духа.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…и прелести, которые у них под лифчиком, девицам надо выдавать лишь вместе с аттестатом зрелости – не раньше!
* * *В восемь утра укатанный дорогами «муссо» уже стоял во дворе.
Спустили вниз поклажу, сложили под деревом.
Водителя звали Карим, лет ему было около тридцати пяти, и он довольно чисто говорил по-русски.
На крыше внедорожника, как и на кишлачном уазике, стояла багажная решётка, куда Карим сноровисто уложил наши вещи.
Он орудовал на крыше машины, я подавал ему снизу рюкзаки и палатки, – мне бросились в глаза его смешные, запылённые, остроносые туфли, оказавшиеся вровень с моим лицом. В Душанбе многие молодые люди ходили в таких туфлях – у Назархудо они были залиты лаком, – если обобщать, предпочтение делилось здесь между ними и пёстрыми китайскими кроссовками. Нелепые туфли, однако именно такой фасон тут понимали как явление прекрасного.
Странная штука – веяние моды. Здесь длинный интерес, связанный с товарооборотом, и уж давно, наверное, поставлена проблема. И, надо думать, решена. Проведены исследования, опыты на белых крысах, сформировалась прикладная дисциплина – как дунуть так, чтобы повеяло.
Но вот вопрос: что происходит, когда оно, веяние, утихло, запущенные ветры улеглись? Что делается с вещью, когда она из моды вышла?
Она что – отпадает от эйдоса?
Она нова, целёхонька, но из неё как будто выпарился дух. Она отныне не желанна.
Это первая смерть – тлен вещь не тронул, развоплотилась лишь её идея. Как оказалось, этого довольно, чтобы для нас нега обладания вдруг обернулась маленьким стыдом: ой, что вы, это не моё…
Однако туфли… Что они? Сомнительна сама их востроносая идея. Для, скажем, Васи и Сергея она и вовсе не рождалась к жизни, как, скажем, для меня. За Фёдора и Глеба не ручаюсь. Но, скажем, для Назархудо с Каримом… пожалуй, без этих туфель они на людях будут чувствовать себя как босые.
Та же история с главными ценностями полуострова Европа, незыблемыми для кого-то. Сажем, Глеба.
А что до них сосущему насвай Муроду? Ничего. Они для него – чепуха, ахинея. Что ему старое вино, сыр с плесенью и автомобиль без крыши? Дрянь, гадость, непрактичная игрушка. Не потому, что зелен виноград, а – в принципе не надо.
Весь сонм предъявленных идей – сомнителен. Вообще то есть весь, куда ни посмотри. Всегда найдётся тот, кому не надо в принципе. И он, этот тот, безусловно прав. Что делать, если идеи тех или иных вещей перед ним мертвы, ужимки их соблазнов смехотворны, что делать, если веяние не накрыло?
Глеб скажет: в русских солнца нет. Скажу на это: ахинея. Он скажет: почему? Скажу: у меня есть опыт – то, что кажется мне ахинеей, обычно ею и является.
Уложив наш скарб, Карим накрыл его большим куском полиэтилена, подоткнул края под рюкзаки и туго обвязал верёвкой.
Васю, как самого компактного – впрочем, с Сергеем они были одного формата: сорок шестой размер в самом широком месте, – определили на третий ряд сидений вместе со съестными припасами и кофрами с фотоаппаратурой.
Соседство со съестным было рискованным, но ничего, Фёдор обязался следить. В зеркало заднего вида. Он сел рядом с водителем, а мы с молчаливым Сергеем и значительным Глебом разместились во втором ряду.
Сперва, как водится, заправились и заехали на базар.
Только вышли из машины, как тут с Глебом случилась тихая истерика. Он хватился своего рюкзака с аппаратурой – нигде нет. Понял, что впопыхах оставил во дворе дома. Посерел, как пожарный рукав, но скулить не стал – быстро взял такси (Карим растворился в водоворотах торжища) и метнулся назад.
– Безнадёжное дело, – вздохнул Вася.
Действительно, прошло уже минут двадцать, как мы выехали со двора, да минут десять – пятнадцать Глебу туда добираться…
– У него в рюкзаке аппаратуры тысяч на двадцать зелёных, – прикинул масштаб потери Фёдор.
Переживая за товарища, пошли закупать провизию.
Ещё в прошлый раз душанбинский базар удивил меня своей дороговизной – цены не многим отличались от цен Сенного рынка, и торговались таджики с большой неохотой.
Взяли необходимое, а сверх того – тонкошкурых лимонов, миндаля в сахаре, свежей клубники и черешни. И ещё – упаковку двухлитровых пластиковых бутылок с водой. Осталось кое-что и из новосибирских запасов. Баллоны с газом тоже израсходовали не все.
Послал Ане sms, предупредил, что в Фанских горах со связью точно будет плохо.
Когда укладывали провиант в багажник, под Васин бок, вернулся Глеб.
Лицо его сияло: в руках он держал бежевый матерчатый рюкзачок, содержимое которого равнялось – Фёдор специально справился на базаре – стоимости строительства нового саманного дома плюс хороший калинг за невесту и расходы на весёлую свадьбу. И ещё б осталось на медовый месяц.
– Так под деревом и стоял! – не верил своему счастью Глеб.
Фёдор подивился добропорядочности таджиков. Вася – нерасторопности.
Рассказали Кариму – тот помотал головой, цокнул языком, улыбнулся неопределённо.
Вскоре мы уже катили вдоль бурлящего, гремящего валунами и ломающего утёсы Варзоба, незаметно взбираясь вверх, к Гиссарскому хребту.
Когда я смотрел на вспененный бурунами поток, руки мои немели, кожей вспоминая ледяной холод горных вод.
Поначалу вдоль дороги сплошной чередой тянулись пансионаты, санатории и байские особняки. Потом их строй поредел и понемногу сошёл на нет.
За рекой стеной стояли голые скалы, тут и там, точно мантия мехом, подбитые оторочками осыпей.
Босоногие дети на обочине кричали что-то проезжающим мимо машинам и протягивали пучки ревеня.
Не то чтобы я задремал – скорее, замечтался, влип в пустяшные грёзы, – благодаря чему пропустил начало разговора. И уши внимания повесил на крюк терпения с некоторым опозданием.
А разговор был любопытный.
– Что же, он, по-вашему, махди? – спросил Глеб.
– Зачем так? Не махди. Ягнобские старцы сказали: через него говорит небо. – Карим крутил баранку, не отрывая взгляда от дороги. – Они молятся за него. И наш мулло тоже молится. Говорит: явился большой отец. Долго не был, и вот – пришёл.
– Мулло так говорит? – с бледной улыбкой уточнил Глеб.
– Старцы говорят, и мулло – тоже, – подтвердил Карим. – Говорят: трудно будет, но он победит. Как не победить, если с ним небо? И когда победит, весь мир припадёт к его ногам. – Карим лихо обогнал тяжело ползущую на подъём фуру. – Но он мудрый и обман не примет. Увидит, кто поклонился из страха, а кто молился за его победу.
– Карим-джон, – Глеб выглядел потерянным, – и люди верят? Вы – верите?
Карим удивлённо фыркнул:
– Как не верить, если старцы говорят?
Фёдор торжествующе обернулся с переднего сиденья к Глебу:
– Что, съел?
Я шепнул в ухо сидевшему рядом Сергею:
– О ком они?
– О ком ещё? – Сергей повернулся, щекотнув мне щёку бородой. – О нём. О Белом Царе.
Глеб сидел молча, но внутри него кипели страсти – выдавали глаза, лицевые мышцы и дым из ушей.
Иной раз русские европейцы напоминают мне Маугли, который вышел из леса, посмотрел на широком экране Пазолини, Фасбиндера и Гая Ричи, мучительно проштудировал Хайдеггера, Юнга и Грамши, после чего окончательно запутался с самоидентификацией. Новые впечатления уже не позволяют ему носиться голым в чаще, но и жить среди обретённой реальности он тоже не в состоянии.
В селении под Анзобским перевалом Фёдор купил тюбетейку.
Продавец за прилавком сельмага – тут было всё необходимое от лепёшек и спрайта до велосипедных насосов и мотыг – долго не мог подобрать размер под его академическую голову, но ничего – сыскал.
Тюбетейка на голом черепе Фёдора смотрелась естественно и, пожалуй, была ему к лицу.
Разумеется, Вася язвительно польстил.
Сергей попытался соорудить из своей шапки-трансформера что-то похожее, но вышла тиара.
Вскоре впереди показалась чёрная дыра Анзобского тоннеля. Там, за Гиссарским хребтом, лежала земля древнего Согда.
Фёдор рассказал: долбить тоннель начали ещё в конце восьмидесятых, но после распада Союза строительство остановили. Продолжили лет через семь, уже после гражданской, когда замирили вовчиков. Подключили иранцев, те и пробили гору. Длина норы – больше пяти километров, серьёзная штука.
