Виктория Токарева - Немножко иностранка (сборник)

– Я не пойду, – ответила я Борису.

– Почему? Вам не интересно?

– Какая разница? Не пойду, и все.

– Да, действительно. Разницы никакой, – согласился Борис.

Он протянул мне маленькую картину величиной с тетрадь.

– На память, – объяснил он.

На картине был изображен баран с большими удивленными глазами. Морда барана каким-то образом совпадала с лицом Бориса. Они были похожи, как братья. Те же глаза. Выражение.

Я поняла, что это автопортрет.

Когда я вернулась домой, мне навстречу выплеснулся телефонный звонок. Я догадалась, что это Лара.

И это была Лара.

– Ну? – мрачно спросила она. – Была?

– Была.

– Говорили?

– Нет. Он отказался.

– Совсем?

– Совсем.

– Да… Он упертый. Если что решил, его танком не свернешь.

Мы помолчали. Что тут скажешь?

– Что делать? – спросила Лара.

– Жить.

– Как?

– Утром встанешь, прими душ. Потом свари кофе.

– Это, по-твоему, жизнь?

– Да. Это будет другая жизнь. Без Бориса. Но это жизнь.

– Я не смогу.

– Сможешь. Не ты первая, не ты последняя.

Лара молчала. Примеривала на себя новую одинокую жизнь, как одиночную камеру.

Прошло три года.

Я узнала, что Лара заболела. Видимо, в ней что-то хрустнуло.

Врачи настаивали на немедленной операции, но Лара не доверяла врачам. Она предпочитала нетрадиционную медицину. Полетела на самолете в Бурятию, там жил знаменитый травник. Он дал ей мешок сухой травы, велел заваривать и пить. Лара вернулась в Москву с мешком. Она пила целебную траву каждый день, до тошноты. Была ли какая-то польза, неясно, но основная болезнь развивалась стремительно и в какой-то момент стала необратимой. Впереди стояла смерть и ласково смотрела на Лару, как хозяйка, встречающая нового гостя.

Лара исхудала, кожа и кости, но была по-прежнему красива. Лицо меньше, глаза синее.

Алеша не отходил от нее ни на шаг и как-то мгновенно превратился из восьмилетнего мальчика во взрослого человека. Серьезный, ответственный, преданный, он не уставал и не хотел никакой помощи. Дороже мамы у него не было никого, и никакая нагрузка не в тягость.

На похороны я не ходила, потому что мне не сообщили. Я, конечно, понимаю, что смерть – дело житейское. Она завершает любую жизнь, но ранняя смерть – это месть судьбы. Такая смерть сушит сердце.

Борис Харламов эмигрировал и жил в другой стране. Он бежал от воспоминаний, вырвал себя из тех мест, «где я страдал, где я любил, где сердце я похоронил».

Борис Харламов живет в эмиграции, процветает, его картины стоят бешеных денег. Он, конечно, набрал возраст, но таланты старыми не бывают.

Алеша переехал к отцу и сделал интересную и большую карьеру. Какую именно – не знаю.

Орфей живет в Канаде и время от времени появляется в Москве. Выступает на телевидении. Читает свои новые стихи. Глаза горят, как у городского сумасшедшего, в углах рта вскипает пена, как у верблюда. Молодые его не особенно знают. Слава Орфея позади, она переместилась в прошлое, в культурный слой, а сверху другая жизнь.

Сейчас поэт в России – меньше чем поэт. Время другое. И Орфей другой.

Картина Бориса Харламова до сих пор висит у меня на стене. И странное дело, куда бы я ни передвинулась, баран провожает меня глазами. Я часто думаю: а если бы я согласилась тогда пойти с Борисом на выставку? Что было бы? Мы посмотрели бы выставку, потом он увлек бы меня в свою мастерскую, у нас вспыхнул бы кратковременный роман. Борис, жаждущий реванша на любовном фронте, выдрал бы меня из семьи, быстро женился, и я укатила бы с ним в эмиграцию. И сейчас жила бы на берегу чистого озера, ела свежую, только утром пойманную рыбу, родила бы еще двоих детей – сына и дочку и жила долго-долго, не ведая, что такое старость. Возможно, в тот далекий день судьба кинула мне веревку, чтобы вытащить из болота в чистые воды. А я не догадалась. Не ухватилась. Сказала: не надо…

Портрет в интерьере

Каждый год я отдыхаю в Италии, в местечке, которое называется Абано-Терме. Это недалеко от города Падуя. Итальянцы произносят – Падова, а мы – Падуя. Почему? Не понятно.

Абано – маленький городок, состоящий из отелей и магазинов. В этом месте из-под земли бьют термальные ключи с температурой семьдесят градусов. Их остужают до тридцати четырех градусов и посылают по трубам. При каждом отеле бассейн. И в этот бассейн мы погружаем свои бренные тела. Считается, что термальная вода лечит суставы и позвоночник.

Входишь в тугую, тяжелую, теплую воду, температура воды равна температуре тела. Тело не сопротивляется, а приемлет каждой клеточкой. Счастье – вот оно!

Вокруг бассейна ходит бармен Пабло в белом пиджаке, намекая на бокал с шампанским за отдельную плату. Пабло постоянно улыбается, так положено. В конце дня у него болят скулы. В отеле вся обслуга улыбается, им за это платят.

Главное в отеле – респект и релакс. Отдыхающие должны чувствовать себя как в раю. Никакого напряжения, только положительные эмоции.

Когда выходишь из отеля и гуляешь по улицам – все то же самое: респект и релакс. Прохожие улыбаются, хотя за это им никто не платит. Просто радуются жизни – здесь и сейчас.

Я вспомнила, как великий итальянец Федерико Феллини двадцать пять лет назад сказал мне: «Итальянцы – беспечные, как дети. Их совершенно не заботит внешний долг».

Не знаю, как там дела с долгами, но и сейчас их ничего не заботит. Южный народ. Много солнца. А солнце – это жизнь.

Тогда, двадцать пять лет назад, был Рим и тоже лето.

Федерико был одет в теплую рубашку, под ней майка. Видимо, он мерз. Возраст.

Это было двадцать пять лет назад. Обычно добавляют слова: «А кажется, будто вчера». Нет. Мне не кажется. Это было давно.

Поколение Феллини ушло. Мое поколение не спеша бредет к финишу. Но мы еще шелестим. Любим жизнь. Путешествуем.

Я иду по улочке Абано. Захожу в лавочку, где торгуют очками. Хозяйку зовут Альба. Альба – фигуристая и зубастая. У нее тонкая талия и крупные белые зубы. Она не знает ни единого слова по-русски. Для итальянцев Россия – примерно то же самое, что Африка. Я знаю по-итальянски три слова: «спасибо», «пожалуйста», «сколько стоит?». Еще я знаю «мольто бене», в переводе – «очень хорошо».

И вот я с пятью словами и она без единого начинаем общаться. В ход идут мимика, жесты, интуиция, и каким-то непостижимым образом она рассказывает мне свою жизнь: муж умер, она – вдова с двумя детьми, перспективы на счастье – ноль.

Я не соглашаюсь, мне удается возразить: Альба – красавица, перспективы очень высокие. Все будет хорошо.

Альба выбирает мне самые красивые очки и нарядный футляр для очков: оранжевый в белую полоску. Подумав, добавляет еще один: золотой в крапинку.

За что? За надежду.

Я говорю: «Грацие» – и ухожу в прекрасном настроении. Расслабленная и уверенная в себе.

Релакс и респект.

По центральной улочке Абано идет молодая женщина без штанов.

Я вижу ее со спины. На ней легкая кофточка и абсолютно голый зад. Некрасивый. Широкий, квадратный, как чемодан.

Я приближаюсь. Нет, я ошиблась. Девушка в брюках, но они белые, тончайшие и просвечивают на сто процентов. Ну, может быть, на девяносто восемь. Все-таки видны швы по бокам и в середине.

Зачем она надела такие брюки? Чтобы понравиться, ясное дело.

Я обогнала девушку, посмотрела с лицевой стороны. Щекастая, в прыщах. Глазки мелкие, голубенькие. Реснички белые, поросячьи. Некрасивая, да еще и с голым задом.

Захотелось подойти и сказать: «Иди в отель, прикройся. Надень другие брюки».

На каком языке сказать? Естественно, на русском. Девушка явно русская. Приехала в Италию искать свое счастье.

Предположим, я подойду и скажу: «Поди переоденься». А она спросит: «А твое какое дело? Тебе-то что?» – и будет права. У меня своя дорога, у нее своя. Кто я ей? Кто она мне?

Я посмотрела еще раз.

Лицо у нее молодое, и прыщи молодые, гормональные. Выражение насупленное, загнанное, она явно стесняется себя. Не свободна. Не счастлива. Не беспечна, как это бывает в молодости, когда все по барабану и весь мир твой.

Я обогнала ее и пошла дальше.

В природе то же самое, что и среди людей. Есть красивые звери – тигр, например. Тигр – шедевр Создателя: гибкий, пластичный, желтоглазый. А есть некрасивые – носороги. Носорог – это свинья, неповоротливая, тяжелая да еще и с рогом на носу. Сплошное уродство. Природе одинаково угодны красивые и некрасивые. Все пригодятся.

Может быть, эта, с широкими бедрами, нарожает дюжину здоровых детей и умножит человеческий род. Не последнее дело. И в личной жизни есть преимущества. Она будет благодарна любой самой малой радости, и из маленьких радостей сложится большая счастливая жизнь.

А красивые носятся со своей красотой, как с козырной картой, и постоянно торгуются с судьбой. Боятся прогадать.

Как сказал Константин Симонов: «Красота, как станция, минует». Минует обязательно.