Владимир Фомичев - Человек и история. Книга вторая. «Шахтёрские университеты» и «хрущёвская оттепель» на Северном Урале
– Не понимаю, с чего ты меня так невзлюбил? – мысленно ответил я ветру. Я даже имя ему ласкательное придумал: «Сева».
Так я доехал до глубокого оврага, но туда не полез, повернул направо, прямо к лесу. Правда, и здесь никакой дороги не было, но по какой-то случайности на этом участке поля снег не задерживался. Он пролетал с курьерской скоростью прямо над полем. Поле оставалось чистым, то есть с не глубоким, но плотным снегом, так что по нему хорошо скользили сани и легко бежала Пегая. Так мы добрались до самого леса. Нам и тут повезло. Вдоль самого леса сохранились участки зимней дороги, по которой вывозился строительный лес. Вот по этой дороге мы неспешно поехали. Я медленным взором обшаривал придорожное мелколесье, рассчитывая там отыскать что-нибудь пригодное на дрова.
Учитывая угрозы лесника, приходилось думать: берёзу рубить нельзя, рубить хвойные и в голову не приходило, сухостой здесь весь выбрали заблаговременно, такие же как я. Хуже всех в печке горит сырая осина. Это сущее наказание для хозяйки. И вдруг я увидел ольху. Ольха в реестре запрещённых деревьев не числилась, к тому же ольховника в лесу, в оврагах было немеряно, руби – не хочу. Вот и не хотели рубить ольху, если только кому-нибудь не понадобится что-нибудь закоптить: окорок, сало, рыбу, уж очень ольха годилась для копчения. Ольха не высокорослое дерево, так для чего она нужна, толстая и низкая?
Но вот эта ольха, которую я увидел, являлась отклонением от своей породы. Она была достаточно высокой и ровной по своей толщине, от комля до макушки. Сучьев на ней было тоже не много, только у самой кроны. Я остановил лошадь и осмотрелся. До нужного мне дерева было не далеко, с десяток метров. Но что это были за метры! Это были метры по глубокому снегу, как обычно говорят: по пояс. Но по чей пояс? Делать было нечего. Я положил небольшую охапку сена перед лошадью, чтобы ей было чем заняться, пока я буду работать. Кстати, надо заметить, что лес укрывал меня от северо-восточного моего неприятеля. Добравшись до ольхи, я утрамбовал снег вокруг неё, подрубил в самом низу так, чтобы дерево упало поближе к дороге. За временем я не следил, не было часов, да и не было желания и времени следить за временем.
Нужно было следить, чтобы срубленное дерево упало туда, куда мне было выгодно. И вот, наконец, оно, на всю свою длину, вытянулось в мягком снегу, да так, что почти и утонуло в нём. Второй этап работы был тоже не прост. Нужно было достаточно толстое для меня дерево разрубить на не очень длинные, почти по размеру саней брёвнышки. Когда и с этим было покончено, наступил третий этап моей работы. Нужно было перетащить эти брёвнышки к саням и уложить их на сани. Когда я попробовал приподнять комлевую, самую толстую часть, то понял, что без подъёмного механизма здесь не обойтись. Но так как единственным подъёмным механизмом являлись моя спина и плечи, то приходилось рассчитывать только на этот механизм.
Я подкапывался в глубоком снегу под брёвнышко, подлезал под брёвнышко, из всех сил пытался толкнуть его к дороге. Поначалу это было очень трудоёмко и малоэффективно, но понемногу я приспособился, стал работать ловчее, и работа пошла быстрее. Так или иначе, но будущие дрова вскоре были погружены на сани. Верёвкой, взятой из дома, я связал эти дрова с санями и зафиксировал скруткой, которая натянула верёвку, так что получился устойчивый воз. Я не зря выбрал эту лошадку, не зря на неё надеялся, она быстро и ловко преодолела небольшой участок глубокого снега и вытащила воз на поле. Здесь сани с дровами заскользили легко, и я мог себе позволить устроиться на возу, не обременяя своим весом тягу лошади.
Воз выкатился на дорогу и заскользил ещё легче, быстрее. Лошадка даже пробовала бежать, а то как же, стимул явный: бежать к дому, к теплу, к пище! Да и ветер дул не в лицо, а даже помогал, подталкивал. Я прямо по огороду, по неглубокому снегу, подъехал прямо к самой хате. На шум выбежала вся семья и устроила сцену: «не ждали». Моё отсутствие они объясняли тем, что я где-нибудь играю с мужиками в карты. Я уже считал себя героем дня и вознамерился легко и ловко спрыгнуть с воза, показав тем самым свою молодецкую удаль и что для меня такие поступки дело обычное, можно сказать, обыденное. Но тут я ощутил, что я не могу ни двинуть ногой, ни пошевелить телом. Немного вращалась голова на шее да рука, которая держала вожжи, управляя лошадью.
Я стал соображать, что это со мной? Первой догадалась мать: берите его, тащите с воза, несите в хату. Там с меня еле стащили смёрзшуюся, негнущуюся одежду. Пока я занимался с дровами, ползал в глубоком снегу, снег таял, и одежда промокла до нитки. А когда я ехал на возу в чистом поле, мороз сковал её и превратил в прочные доспехи средневекового рыцаря.
Я завернулся в одеяло и быстро забрался на печь, где и отогрелся душой и телом. На то она и существует, во всяком случае, существовала, русская печь, которую так возлюбил сказочный герой Емеля. Всё остальное делалось без моего присутствия. Брёвнышки скатили с саней, лошадь отогнали на место, и я, отогревшись, порадовал свой организм горячими щами. Дрова, даже из сырой ольхи, горели очень жарко и давали много углей, что говорило в их пользу. Тут как раз началась очень ранняя и бурная весна, так что дров хватило вполне.
Глава 2. Жажда познания
С момента рождения любого существа сразу же проявляется заложенная природой жажда жизни, включается инстинкт самосохранения. Заглянем в птичье гнездо, где только что вылупились из яичек птенцы. Вот птичка принесла им корм. В чей клювик она положит букашку? Да в тот, который ближе к ней и шире раскрыт. Стучите – и откроют вам. Просите – и дадут вам. Так, или примерно так, гласит Евангелие. Учитель любит заниматься с более способными учениками. А ведь способность – это дело наживное, и подталкивается оно жаждой познания. Скудость, отсутствие стремления к познанию очерчивает замкнутый круг интеллекта. Освоит подобный индивид необходимый ему набор функций и этим вполне удовлетворится.
А у этих – жадных – клювики всё шире и шире раскрываются. Потребность растёт. Природой заложено огромное разнообразие вкусов, желаний, стремлений. Когда я научился читать, я быстро понял прикладное значение книг. У взрослых, озабоченных добыванием средств, необходимых для существования, не всегда хватает времени для общения с детьми. А так как свято место пусто не бывает, то плодами просвещения «угощает» улица. Плоды эти не всегда съедобные, а горечь от них остаётся надолго. Правильные книги отвлекают от этого, корректируют мысли, стремления. Я так привык к книгам, что они мне, зачастую, заменяли общение со своими сверстниками. А то как же: книга умнее, интереснее, завлекательнее этих моих друзей.
Большинство ребят интересовало, где найти табак и укромное место, чтобы там покурить.
Первое время, по наивности, я не отделял художественную литературу от учебников. Был случай на уроке истории, когда проходили восстание Спартака. Я у доски при ответе нарисовал такую картину, которую почерпнул у Джованьоли, итальянского писателя-историка. Учительница, очевидно не читавшая этого романа, была явно заинтересована и даже не знала, как реагировать на мои подобные знания, которые я очень убедительно изложил. Одноклассники тоже внимательно слушали, и им, наверно, казалось, что я сам участвовал в этом восстании Спартака.
Что же касается учебников, таких как: География, История, Ботаника, Зоология, уж не говоря о Литературе, – то тут лишь бы никто не мешал мне вникать в их мир – мир умный, увлекательный, познавательный. Зоология и Ботаника лишь стимулировали меня внимательнее относиться к окружающей природе. Ну что может быть увлекательнее путешествия по географическим картам, где красными стрелочками были отмечены маршруты путешествий Магеллана, Колумба, Крузенштерна, Лазарева и других мореплавателей и путешественников-землепроходцев. Я даже стал отдавать предпочтение контурным картам, так как не было нужды в надписях названий.
С математикой, физикой, химией обстояло дело сложнее. Эти синусы, катализаторы, электроны, бегающие по проводам, не имели для меня прикладного значения. Не было лабораторий, где можно было бы проводить опыты: собрать электрическую цепь, что-нибудь поджечь в ретортах и этим вызвать интерес к предмету. Так что недополученные знания по этим предметам неприятно отразились на дальнейшей учёбе в техническом колледже. А пока в школе я пожинал лавры гуманитария и мечтал, что это надолго, если не навсегда.
Так что из вышеизложенного следует: природа являет собой абсолютное многообразие. Но, как это ни странно многим слышать, в ней отсутствует равенство. Случись в природе равенство, баланс, ещё какое-нибудь равновесие – и развитие жизни тут же прекратится, остановится. Ничто так не утомляет, как одинаковость. Только по этой причине каждый человек считает себя лучше других. Этим он раздражает своё окружение, провоцирует на соревнование с ним. «Мы тоже не хуже! Нас тоже не в крапиве нашли…» – примитивный пример, но точный и действенный, стимулирует прогресс. Приведём пример антагонизма города и деревни: горожанин поднимает планку самохвальства, самодовольства значительно выше уровня развития сельского жителя.
