Николай Мамаев - Рейс на Катар (сборник)

За два с лишним года, что минули с тех пор, Уотерпруф почти не изменился. Он сидел за небольшим деревянным столиком белого цвета, не изменяя старым традициям, ковырял скрепкой в ухе и лениво зевал. Справа на тумбочке аккуратно в ряд были расставлены канцелярские папки, плотно набитые историями болезней и бухгалтерскими отчетами. Уотерпруф, не перебивая, слушал Пряника, время от времени рисовал непонятные закорючки в блокноте перед собой и по истечении получаса – именно столько длилась исповедь пациента – выписал ему прозак и посоветовал больше времени проводить на открытом воздухе:

– Я бы на вашем месте, так сказать, больше времени проводил в парке, пляж тоже подходит… ну и конечно же, бег трусцой – для поддержания физической формы, так сказать. В здоровом теле – здоровый дух! Передавайте привет батюшке…

Спустя неделю тревога начала отступать, но состояние общей подавленности не отпускало. 27 августа пришло новое письмо от Пьера, в котором тот сообщал, что перенести отпуск не удалось, он прилетит в Кламат третьего ноября, билеты у него на руках. Несказанно обрадованный этим известием, Пряник откупорил бутылку Beaujolais nouveau, расправившись с которой принялся за Ballantine’s Gold Seal. Празднование растянулось на неделю. Незаметно для Пряника наступила календарная осень. Голова раскалывалась, вернулись чувство тревоги и апатия. Пряник вспомнил про прозак и седобородого доктора «Так сказать». Захотелось сменить обстановку. Пряник запрыгнул в «Фатон», включил на полную катушку Эрика Стрипа и под аккомпанемент его душераздирающих завываний покинул центр Кламата, для того чтобы на некоторое время уединиться в пригороде. За пентхаусом он попросил «присмотреть» Люси. Та охотно согласилась выполнить его просьбу.

Великолепный «Блу Берд» приземлился в аэропорту Кламата ровно в полдень. Они с Пьером встретились в зале ожидания. Пряник едва не прыгал от переполняющих его эмоций, Пьер, казалось, был чем-то встревожен. Оба изысканно одетые и молчаливые, они направились к выходу из здания аэропорта. Позади, таща за собой увесистый черный чемодан, семенил служка. Пьер намеревался занять номер в скромном «Паласе», но Пряник настоял на том, чтобы он остановился в его пентхаусе. Кроме того, Прянику очень хотелось, чтобы Пьер познакомился с Крошкой Люси.

Но Крошки Люси не оказалось на месте (Пьер познакомился с ней на следующее утро). Очевидно, убежала на очередное свидание с кинорежиссером. По огромной кровати было раскидано ее нижнее белье, на полу валялся измятый красный сарафан. Похоже, Люси собиралась впопыхах. Пьер разложил чемодан и отправился в душ. Ближе к вечеру, придя в себя от длительного перелета, он рассказал о причинах своего беспокойства.

Волнения в Катаре начались через несколько дней после того, как либеральный и слишком мягкий Роден покинул пост главы государства, уступив место молодому и амбициозному Шейду, известному своей жестокостью, религиозным фанатизмом и, как следствие, крайне радикальными политическими взглядами. Первым указом Шейда на новом посту был запрет на межэтнические браки. В скором времени последовали и другие запреты: гомосексуализм был объявлен вне закона и карался смертной казнью, любая критика в адрес работы членов нового правительства могла расцениваться как подстрекательство к мятежу и влекла за собой уголовную ответственность, за применение физической силы по отношению к сотруднику министерства внутренних дел полагался расстрел. Кроме того, обязательным стало соблюдение религиозных постов. После введения ограничения на продажу алкоголя большинство мелких кафешек и ресторанчиков обанкротились. Ходили слухи, что границы могут быть вот-вот закрыты. Многие в спешке начали собирать вещи и покидать Катар. Несмотря на аресты, светская часть общества продолжала открыто выражать свое недовольство, митингуя перед зданием правительства.

Пряник слушал и чувствовал, как шевелятся волосы на голове от этого жуткого рассказа. Кто бы мог предположить здесь, в благополучном демократическом Кламате, что где-то к власти все еще приходят тираны вроде Шейда. Разве такое возможно в наши дни? Он и Пьер сидели в джакузи, окруженные приятным клокотанием, неспешно потягивали «Кристалл». Пряник предложил Пьеру остаться: они могут жить здесь вдвоем. Слегка опьяневший Пьер тяжело вздохнул и отрицательно покачал головой:

– К сожалению, не все так просто, мой друг. Мне придется вернуться в любом случае. Я не могу бросить мать.

– Но ты можешь вернуться за ней и привезти сюда! Здесь поселится вся твоя родня, если это потребуется! Места хватит на всех! – воскликнул Пряник.

– Кроме матери, у меня никого нет. Благодарю за столь великодушное предложение, мой друг, – Пьер скромно улыбнулся.

– Ты должен попробовать! Ради своей же безопасности! Ради нас! – не унимался Пряник.

– Клянусь, сделаю все, что в моих силах, – прошептал Пьер и придвинулся ближе к любовнику, – ну а сейчас я помогу тебе расслабиться.

12 ноября 7:40 вечера

Двое молодых людей покидают роскошные апартаменты. Один из них небрежно волочит за собой большой черный чемодан, другой – тот, что повыше ростом, – идет рядом, засунув руки в карманы плаща. На лицах обоих волнение. Они заходят в лифт и опускаются на первый этаж. Преклонного возраста консьерж учтиво кланяется господам. Господа тем временем выходят на улицу, продуваемую тревожным осенним ветром. Молодой человек с чемоданом на мгновение останавливается, для того чтобы поднять ворот короткого черного пальто. Его ухоженные тонкие брови сходятся на переносице. Он что-то говорит своему спутнику, о чем-то спрашивает его. В ответ тот вскидывает руку в направлении газетного киоска, рядом с которым стоит роскошный автомобиль. Молодой человек, тот, который остановился, чтобы поднять ворот пальто, вновь хватается за ручку чемодана. Оба изящной неторопливой походкой плывут по направлению к роскошному автомобилю.

Час спустя в стеклянной коробке аэропорта, заполненной разноцветными сувенирными лавчонками, закусочными и банкоматами, среди натыкающихся друг на друга взволнованных пассажиров и встречающих, молодые люди сливаются в объятии, что-то шепчут… Через мгновение они будут вынуждены расстаться.

«Дорогой друг,

Несмотря на творящийся ужас (я говорю о введенном не так давно военном положении), со мной пока что все в полном порядке. Школы открыты, я продолжаю работать. Знаешь, если бы не возможность преподавать, в нынешних условиях я рисковал бы свихнуться. Ублюдок выпустил на улицы своих головорезов. Они везде. Дежурят даже в школе. Шоколадно улыбаются с автоматами наперевес.

Совершенно никакого настроения. От человека, который взялся оформить документы на выезд, до сих пор нет новостей. Продолжаю ждать, надеясь на лучшее.

Прости, что не всегда удается отвечать тебе. Постараюсь в скором времени написать еще.

P. S. Какая погодка сейчас в Кламате? Наше небо всю неделю мрачное, дождь льет не переставая. Как дела у Люси? Съемки уже начались?

P. P. S. Надеюсь, ты не хандришь! Ведь не хандришь же?!

Искренне твой,

Пьер В.».

Сработал датчик движения, и громоздкие стеклянные двери бесшумно расползлись в стороны. Пряник сделал шаг и очутился на улице. Приятный летний ветерок тут же подхватил его волосы и заиграл ими. Оставленный позади трехсотсемидесятишестиметровый бетонный фаллос невозмутимо упирался в небо. Пряник начал спускаться по ступеням, но внезапно ощутил сильное головокружение. К горлу подступил ком. Пряник подумал, что сейчас вот-вот потеряет сознание, скатится вниз и разобьет голову об асфальт – на этом для него все и закончится. Но, к счастью, этого не произошло. Он сделал три глубоких вдоха и опустился на одну из ступеней. Стало легче. В поисках лекарства Пряник машинально сунул руку в карман брюк. Сегодня ему предстояло принять важное решение. А все важные решения должны приниматься исключительно на свежую голову. По крайней мере, так утверждал его старик. Желто-зеленые капсулы запрыгали по ступеням вниз.

Голова

Я решил немного сократить свой путь и сошел с пыльной грунтовой дороги. Теперь мой маршрут пролегал через поле. Мне снова было восемь. Несмотря на то что стояло раннее утро, солнце уже заметно припекало макушку. В воздухе пахло свежими коровьими лепешками, ноги вязли во влажной траве. Легкие парусиновые брюки, что были на мне, моментально промокли и отяжелели. Но я совсем не переживал по этому поводу. В данный момент мне было совершенно наплевать, сохранят ли брюки в ближайшее время свою девственную утреннюю белизну или же до того измараются, что их невозможно будет отстирать. Даже если бы сейчас я вляпался в одну из этих бесчисленных коровьих лепешек, которыми было усеяно поле, или же поскользнулся и упал в лужу, я бы просто поднялся на ноги и продолжил свой путь. Да, я даже не стал бы пытаться оттереть налипшую грязь. Пускай бы впитывалась себе на здоровье. Грязь, подумаешь – грязь. Ну и что с того? Тем более я вообще больше никогда не собирался носить брюки, трусы, носки или гольфы. Ну и, конечно же, обувь. Ее я никогда не любил, потому что от любой пары туфель, неважно, моей ли собственной или чьей-то чужой, непременно воняло. Боже! Еще как воняло! Может быть, все дело было в моих огромных ноздрях или в физиологической особенности строения моего носа? Он, кстати, тоже был немаленьким. Этого я точно не знал, но то, что вся обувь во вселенной непременно воняла, не вызывало никаких сомнений. Впрочем, я был рад, что в скором времени избавлюсь от этого бремени.