Михаил Соболев - Маята (сборник)
И Семен согласился. Для осуществления его плана нужны были деньги. Он готов был работать на результат изо всех сил, не считаясь со временем и здоровьем. Ему обязательно надо было вернуться в Питер "на белом коне". Его там "ждали", не могли не ждать. И хотя потом, после того, что он задумал, не будет уже ничего вообще… сам момент возвращения не должен быть смазан. Это было очень важно. Долгие восемь лет Семен Горин рисовал в воображении свое возвращение. Как он, одетый с иголочки, выберется из роскошной черной иномарки – пусть даже взятой на прокат – и, помахивая элегантным кейсом, направится к подъезду. А Игорь, чуть отодвинув угол тюлевой занавески, будет смотреть на него, без этой своей надетой на людях улыбочки. И губы его будут дрожать…
Все эти годы бессонными ночами Семен видел его трясущиеся губы. И это видение помогло ему выжить.
– Мне кореш адресок верный скинул, – Куролесов лихо опрокинул рюмку, Семен всегда завидовал людям, умеющим вести себя непринужденно с едва знакомым человеком, – химлесхоз поселка Таежный. Главная у них контора в Богучанах… Пей, Сеня, одного живем… Рабочие руки завсегда нужны… Хорошая колбаска, Сеня, что ты не закусываешь?.. Года через два-три там начнут ГЭС строить… Я, с твоего разрешения, еще рюмашку… Хороша, злодейка!.. О чем это я? Да… вся прибрежная тайга, что вырубить не успеют, под воду уйдет. А прежде чем лес валить, живицу нужно взять… – Витек, охлопывает карманы, хотя курево у него закончилось в тот же вечер, как он поднялся на борт теплохода… – Я возьму папироску, Сеня?.. Благодарю… Ага… денег не жалеют. Участок сами себе выберем. Какой на нас глянет, тот и возьмем. Что поспелее, поближе к дороге, – Витек сыто рыгнул. – Только знай работай, не ленись!
– Эх, денежки! Ваше нежное шуршание меня приводит в трепетание… – умело поставленным баритоном напел Витек. – Сеня, ну почему я в тебя такой влюбленный? Помнишь "Свадьбу в Малиновке"? Вот раньше кино снимали!
Смотрел, конечно, Горин эту кинокартину. Но так давно, будто в прошлой жизни. Не показывали ему последние годы свадьбы, все больше – похороны.
Витек в который уже раз рассказывал, что там, под Кемерово, у него осталась жена. Верная подруга, которая дождалась-таки его в свое время из заключения. Не бросила в трудную минуту. И никогда бы Витек не уехал от своей любушки, не случись беда. Всплыла при очередной ревизии у завмага Эльвиры крупная денежная недостача.
– Начальство воровало, а на мою Эллочку все повесили. Она сама – честная, людям доверяла…
Дело, мол, не завели, прикрыли пока. Но если до годового отчета всю сумму в кассу не внести, сядет Эльвира. И сядет надолго…
Семен особенно-то не верил в его треп. Повидал он разных рассказчиков, наслушался баек предостаточно. Но Витька от себя не гнал, помалкивал до поры, поил и кормил "пустого, как бубен", попутчика; все какое не есть развлечение. А там кто знает, может благодаря этому балаболу и за работу зацепиться удастся. Документики-то у Горина – врагу не пожелаешь. Только раз, когда Витек, рассказывая о своей судимости, сморозил:
– … и вот, когда меня опустили на зону… – Семен, не в силах больше терпеть, припечатал ладонью по хлипкому откидному столику так, что бутылка и стаканы подпрыгнули и полетели на пол.
– Подняли… Подняли на зону, Витек. Никогда так больше не говори, твою мать! Услышит кто серьезный, отвечать за базар придется… Узнаешь тогда, что значит опустили…
А Витьку, как с гуся вода. Он подхватил на лету бутылку, поднял с пола стаканы, посмотрел их на свет, дунул в один и опять заблажил:
– В уголовном кодексе знали все законы мы, корешок мой Сенечка и я…
Витек обещал рассчитаться с "кентом" – век воли не видать! – за хлеб-вино-табак сполна, как только "лавэ" получит. Был услужлив и, главное, бесподобно пел, аккомпанируя себе на аккордеоне. А играл он мастерски. Чередовал знакомые всем нехитрые мелодии вариациями на их тему, иногда, импровизируя, чуть хулиганил, но в меру и умело.
На вечерние концерты Витька собирались на верхней палубе пассажиры и свободная от вахты команда теплохода. Располагались кто где: мужики покуривали по бортам, принаряженные женщины рассаживались на туго свернутый у рубки брезент, шикали на расшалившихся ребятишек. Витек выходил на нос теплохода, под звезды, трогал клавиши шикарного концертного аккордеона и медленно, снизу, постепенно повышая голос, запевал:
– Лишь только подснежник распустится в сро-о-ок,
Лишь только приблизятся пе-е-ервые грозы,
На белых стволах появля-я-яется сок -
То плачут бере-е-езы, то плачут бере-е-езы…
Голос его то чуть слышно речитативом проговаривал слова, пропадая было совсем. То стонал, жаловался на судьбу, захлебывался воображаемыми слезами, замирал, давясь горловой спазмой. То вдруг взлетал ввысь, свободный от земных оков, звонкий, восторженный. Витек, грудь колесом, в красной с распахнутым воротом рубахе вышагивал по палубе в такт мелодии. Смуглое тонкое лицо его было задумчиво, чуткие пальцы порхали над клавишами. В момент проигрыша он наклонялся левой щекой к инструменту, как бы помогая ему, сливаясь с аккордеоном воедино. И вдруг, когда мелодия вместе с песней взлетала, рывком отбрасывая назад упавшие на глаза мягкие каштановые кудри, закидывал голову вверх и делал шажок к слушателям навстречу…
Мужчины одобрительно покашливали, женщины промокали уголками косынок глаза.
Семен курил в сторонке и думал о своем возвращении…
* * *Не далее, как десять лет тому назад, Семен Горин всерьез считал, что ухватил Бога за бороду. И не удивительно. Детдомовский мальчишка, еще совсем недавно до слез радовавшийся публикациям своих очерков в городской ярославской газете, с первого же захода поступил в Ленинградский университет имени Жданова на факультет журналистики. Учился блестяще, тайком писал "лучшую в мире" книгу. В ней он рассказывал о настоящей мужской дружбе, справедливости, а главное, о милосердии, которое и есть высшая степень справедливости. С тех давних пор сохранилась фотография, одна единственная. По центру, – опираясь на гранитный парапет Университетской набережной, юный Горин запрокинул смеющееся лицо к небу. Волосы до плеч, глаза чуть щурятся против солнца… За его спиной – оттеняемый невской водой город-музей. С одного боку – верный друг Игорь, с другого склонила белокурую головку на плечо Семена Ариша. Самая-самая! Другой такой нет на свете…
Стриженный седой Горин трогал вконец измочаленную, пожелтевшую, с оборванным уголком фотографию и всерьез сомневался: жил ли он, Семен, в этом городе, трогал ли руками шершавый гранитный парапет, дружил ли с Игорем, любил ли красавицу Арину? Он, во что бы то ни стало, должен вернуться в этот призрачный город и убедиться в реальности того, что произошло.
Горин не был диссидентом. Государство его вырастило, выкормило и выучило. Что греха таить, попадались среди воспитателей детского дома и равнодушные, и недобрые люди. Но ведь были и хорошие!..
Его приняли в университет, дали койко-место в студенческом общежитии, платили стипендию, не бог весть какую, но неизбалованному юноше хватало. Все условия, только учись! И Семен учился изо всех сил. Просиживал над учебниками все свободное время. Грыз не только гранит науки, но и по мальчишеской привычке ногти, порой до мяса, до крови, если в чем-то не мог разобраться. Тогда он записывался на дополнительные консультации, сидел в Публичке до тех пор, пока библиотеку не закрывали, прочитывал кипу сопутствующей теме литературы… Но обязательно докапывался до сути вопроса. И был всегда первым. А по-другому и никак. Не имел Семен за спиной влиятельных покровителей. Не на кого было надеяться. Только на себя самого.
Однажды Семен рассказал полудетский политический анекдот в университетской курилке, среди своих сокурсников, без всякой задней мысли, просто так, смеха ради.
"Встретил Леонид Ильич на прогулке плачущего мальчика и стал успокаивать. Что, дескать, тебе подарить? Мальчик попросил телевизор с автомобильными дворниками и рассказал, что его любимый дедушка во время выступления Генерального секретаря всегда плюет на экран. А когда раздосадованный Леонид Ильич поинтересовался фамилией дедушки, бесхитростный ребенок назвал: Подгорный".
Дело было как раз в семьдесят седьмом, вскоре после снятия Н. В. Подгорного с должности Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Пикантность ситуации заключалась в том, что незадолго до отправки Подгорного на пенсию, он лично вручил Брежневу золотое оружие и после того целовался с ним на глазах всей страны.
Над тихонько рассказанным под папироску анекдотом посмеялись и разбежались по аудиториям. Вскоре Горина пригласили на Литейный, в "Большой Дом". Приятный, образованный немолодой мужчина, назвавшийся Николаем Ивановичем, слегка попенял Семену за неосторожность и предложил информировать в его лице органы безопасности о настроениях студентов, будущей элиты страны, как он выразился. За что обещал закрыть глаза на "шалость".
