Ната Хаммер - Школа. Точка. Ру
– О веселых и находчивых, – честно сказала я. И увидела, как мальчишки показывают мне кулаки.
– А где же зарисовки?
– Видите ли, Нина Рудольфовна… – начала я свое объяснение и снова увидела грозные кулаки за спиной у Адольфовны. – Видите ли, рисунки оказались неудачными и я их… порвала.
– И где же обрывки? – Адольфовна заглянула под скамейку.
– Смыла в унитаз! – Мальчишки показали мне знаки одобрения.
– Тааак, – угрожающе протянула Адольфовна. – Ты, Шишкина, который год в этой школе учишься?
– Пятый.
– И что, за пять лет ты не усвоила, что в наши школьные унитазы бумагу бросать нельзя?! У нас же канализация времен основания Москвы Юрием Долгоруким. Ладно, будем считать, что не усвоила. Но ведь над каждым унитазом – предупреждающая табличка. Читать-то ты, надеюсь, умеешь?!
Я, ессно, промолчала. А что тут скажешь. Неудачное было оправдание. Я молчала и представляла, как открываю воображаемый кран, и теплый душ пофигизма льется спасительными струями на мою кудрявую голову.
– Дай дневник!
– О´кей! – я достала дневник из сумки и протянула ей.
– Тебе – два!
– О´кей.
– Что о´кей?
– Всё о´кей.
– Ох, Шишкина, у тебя все извилины кудрями вышли.
«А у вас под черепом вообще голая лысина», – мысленно сострила я и улыбнулась.
– Нет, вы посмотрите, она ещё и улыбается!
– А что же мне – плакать? Жизнь прекрасна и удивительна!
– Вот будет у тебя неаттестация по физкультуре, и я посмотрю на тебя, прекрасную и удивительную.
– А я справку принесу, что у меня аритмия, и что мне вообще заниматься нельзя.
– Тогда, Шишкина, ты напишешь мне целый трактат страниц на сто о пользе занятия физической культурой. Руки у тебя, надеюсь, ещё не трясутся?
Короче: один – ноль в пользу Адольфовны, двойка в дневнике и умыкнутые Клещом рисунки. День сегодня в минус:(
Монолог с котом учительницы русского языка и литературы Полины Григорьевны Катковой
Полина Григорьевна отперла дверь, вошла в дом и чуть не упала, споткнувшись о Люцифера.
Люций, ты что вытворяешь, негодный кот?! Что ты взял за манеру – под ноги бросаться? А если бы я упала и сломала себе чего-нибудь? Шейку бедра, например? Кто бы тебе из магазина свежие сердечки носил? Сидел бы на сухом корме, как твоя соседка Сюзанна. Видел содержание её миски? Не отворачивай морду, не отворачивай. Знаю, что интересовался. Из окна наблюдала. Понятно, что не Сюзькой, а миской. Интересоваться Сюзанной ты не квалифицирован. Сам виноват – зачем ковёр метил? Это фамильная ценность, мой отец из Германии привёз, полвека на стене провисел. Стоило мне его на пол положить – ты его вмиг уделал! Вёл бы себя прилично – сохранила бы тебе твоё мужское достоинство. С Сюзанной амуры бы крутил. Правда, она тоже стерилизованная. А теперь только один интерес у тебя в жизни и остался – куриные сердечки.
Сейчас, сейчас, дай до кухни дойти. А что это земля на полу рассыпана? Опять в денежное дерево ссал?! Мерзавец! Не будет тебе сердечек! Сама пожарю и съем! А тебя голодным оставлю! Будешь знать! Прекрати лизать мне ноги! Я кому сказала! Ты меня своим подхалимством не разжалобишь! Хватит, ну хватит… Всё, всё, ладно, мир. Не буду есть твои сердечки – у меня ещё вчерашний суп в холодильнике есть. Сказала же – хватит! На, ешь, троглодит.
Денежное дерево теперь придётся выбросить вместе с горшком. Да и не жалко. Десять лет место занимает – а денег как не было, так и нет. Конечно, я теперь не нищенствую, как в девяностых, твой предшественник – Люцифер Первый – ел огрызки котлет из школьной столовой. И мой суп – не из консервов стратегического запаса. Но денег всё равно нет. Что ты на меня так смотришь? Да, я помогаю своей дочери. А ты бы не помог? Нет, ты бы не помог, это понятно. И в этом мой бывший муж от тебя не отличается. Такой же был безответственный. В цветочные горшки он, конечно, не ссал, но грязные носки везде разбрасывал, воняли не лучше, чем помеченный тобой ковёр. Где он теперь? Двадцать пять лет ни слуха, ни духа. Даже поздравительной открытки за все эти годы дочери не написал – боялся, наверное, что найду его по обратному адресу и на алименты подам…
А Люций слушает, да ест… Я ещё не успела свой суп разогреть, а ты уже и миску вылизал. Правильно, теперь на диван завалился. Все вы такие, мужские особи. Избалованные женским вниманием и заботой. Конечно, вас же меньше, чем нас. А в школе вы вообще раритеты. Когда я была молодой, у нас в коллективе было три мужчины: физкультурник, трудовик и директор. Нет, четыре, ещё завхоз. Все женатые. И десять незамужних барышень разного возраста. Ох, какие интриги плелись! Но я не об этом. Сейчас у нас мужчин вообще нет. Даже завхоз – женщина. Однополый педколлектив. Просто неприлично… Завелся было в прошлом году биолог из разжалованных директоров, так не знали, как избавиться. Такой мудак оказался! Ну, не смотри на меня так укоризненно… ну, если мудак он был! – нейтрально-стилистических синонимов к мудаку нет…
Заговорилась я с тобой, Люций – весь суп выкипел. Ладно, чаю попью с бутербродами. Не лезь на стол, не лезь – тебе докторскую колбасу есть вредно. Она с наполнителями. Бегай потом с тобой по ветеринарам. Шагай обратно на диван, что тебе там не лежалось? За ушком почесать? Потерпи. Сейчас вот сядем с тобой сочинения проверять, тогда и почешу. Не готов терпеть? Понятно. Ты, Люций, своей бесцеремонностью мне нашу физкультурницу напоминаешь, Нину Рудольфовну. Заходит сегодня прямо посреди урока, ни здравствуйте, ни извините, и заявляет с порога: «Ваш класс мне урок сорвал». Я ей говорю: «Нина Рудольфовна, ну это же не повод сорвать ещё один. У нас сейчас урок русского языка, и мы повторяем очень сложный материал про написание частицы „не“ – слитно и раздельно. Всеми прочими разборками давайте займемся после уроков».
Она посмотрела на меня как на врага народа и вышла. И что ты думаешь? После уроков захожу в директорский кабинет. Наша Маргарита Дмитриевна сидит и голову обнимает двумя руками. Я её спрашиваю: «Маргарита Дмитриевна, что с вами?». А она мне молча передает бумагу. Читаю: докладная от Кох по проводу срыва урока вверенным мне классом. Кох – это фамилия нашей физкультурницы, если ты не в курсе. На десять строк – девять ошибок. Она даже докладную в доклодную умудрилась превратить! Вот она, наша молодая смена! Урок у неё сарвали. Как вообще можно сорвать урок физкультуры?! Самое место детям побеситься, дурь из себя вытрясти. Чтобы уже ко мне на русский в полном физическом бессилии приползти. И тогда я им, неспособным к оказанию сопротивления, любое правило втолкую, про ни и про не, и про при и про пре, и про ша и про…
Ша! Люций, я сказала, ша! Не дам я тебе колбасы! Для твоей же пользы! Мне можно, я уже старая. А тебе ещё жить да жить. Что за невоздержанность! Полежи пять минут на диване. Я посуду вымою, и завалимся с тобой тетрадки проверять.
…Ну что, начнём? Ты на чье сочинение взгромоздился, Люций? Это же тетрадка Шишкиной! Я тебе десять раз говорила – у неё аллергия на кошачью шерсть! Завтра весь урок будет чихать! Слезь! Слезь, я тебе сказала, тварь противная! Ты мне завтрашний урок хочешь сорвать? Шишкина будет чихать, а остальные – надрывать животы, все решат, что она нарочно это делает. Пойду, на веранде повешу, может быть, за ночь проветрится. А ты наказан! Иди в угол! В угол, я сказала! Вот и сиди теперь там. А я, пожалуй, сначала проверю, что она там насочиняла, а потом повешу.
Мы, Люций, Грибоедова мучаем. Как всегда в осенний сезон. И пишем литературные сочинения. Я отстояла отдельный курс. Мы гуманитарная гимназия или как? Если у нас не будут писать традиционные сочинения, то где их будут писать? «Московское общество в пьесе Грибоедова „Горе от ума“». Так, страница оторвана, на полях – чёртики. В наше время учитель сразу бы «два» поставил, без разговоров. А теперь мы ненадлежащее оформление просто игнорируем. Чёртики – так чёртики. Читаем. «С Сашкой Грибоедовым я познакомилась в детском саду. Я била его подушкой по голове в тихий час, когда воспитательница уходила с нянечкой попить чаю. В чём искренне раскаиваюсь. Он был умный не по годам, – так говорила воспитательница. Но мы, окружавшее его московское детсадовское общество, этого не ценили и троллили его по-всякому. И в этом мы были сходны с московским обществом времён Грибоедова Первого, не понявшем и не принявшем инакомыслие Чадского». Ты слышал, Люций? И что мне с этим делать? Как оценивать? Как отклонение от темы? Я давала задание сравнивать прошлое и настоящее? Не давала. Значит, однозначно – отклонение. Ладно. Читаем дальше.
