Валерий Терехин - В огонь
«Из настоящего мяса, сама на рынке выбирала и прокрутила. Вкусные… А вот куратору нашему, Мутнову, жена-хохлушка сэндвичи шлепает в микроволновке, сам мне наболтал. И свою квартиру отписал полтавской родне и промаялся всю зиму в недостроенном коттедже…
Зато для него все мы – бойцы незримого фронта в битве бюрократических “крыш”, то бишь “взаимонейтральных систем круговых порук”. А хохлы его загрызли. Вот тебе и практикум аппаратной войны… Чует сердце, денег от него не дождусь. Прошвырнусь опять в Вопню, в наше патриотическое Лонжюмо, а назад – безбилетником в тамбуре до платформы Окружная… Не нравится? Тогда иди драться на улицы…»
Снова затерзали ум обидные реплики молодых нагляков из ОРЧа. И завертелись на вечно заплетавшемся языке недосказанные ответы. Но потому и удержался на плаву в тучные «нулевые», что всегда молчал.
Смял во рту бранное слово, вспомнив прежнюю начальницу, дуболомную Сашу Моргунову из подмосковной Лабашихи. Вот, в усыпанной пылью двухэтажке по улице Зарина, она, обтянутая до треска взмокшей от пота форменной блузкой, подступает к цветочному горшку с алоэ, украдкой вытаскивает из сумочки шприц, закачивает в него из блюдца разжиженный амфетамин и прошивает насквозь иглой шипастые стреловидные листья.
«А куда его девать-то, порошок? Пока сдадут по нужной форме, а сверху отчётность обделают и нам новый пакет документов спустят… Но стерва еще та, всегда нос поверху держала. Забрюхатила и свалила в декрет аккурат за сутки до указа о расформировании. А меня как бесперспективного в агентурной работе уволила. Зато ее отправили на повышение в оперативно-зональный отдел, ОЗОН, то бишь…»
Он доел, вымыл посуду и робко заглянул в комнату: Милена не терпела его ранних замкомвзводовских – в 5.45 – просыпаний.
«Тоже фрукт, падалица перезрелая. Как впихнулись друг в друга, попёрлась в женскую консультацию проверяться, можно ей или нельзя. Теперь сама будит, просится, отталкивает, дрожит, а потом жмётся, ойкает: “Ах!.. ах!.. мой!.. мой!..”, и норовит закольцевать нутром. Защемит в пароксизме, потом весь день плоть ноет. Да ещё утробный стон на зависть разведённой соседке, слушающей через стенку: “У меня есть, а у тебя – нет!..” Этот стон у них love you зовётся…»
Супруга пробудилась, заёрзала на скрипучей кровати, вперила в него изумрудины глаз, заупрекала:
– Опять разбудил… А са-амм спешишь… Как ннадоело всё!.. Смахнув простыни, взметнула вверх сведённые вместе длинные ноги и ловко упёрлась ими в висевший на стене ковер. В тюлевом полумраке, в сгустке теней обрисовался телесно-мраморный конус и посередине него едва угадывался узкий гриф электрогитары с треугольной мохнатой декой.
– Кровь отливает к затылку, полез-нно при ннизком давлении… Уходи скорее… Езжай к своим-м украин кам-мм!..
Он шмыгнул в коридор, разодрал ключами замочные скважины и, захлопнув дверь, слетел по лестнице в подъезд. Пришлось сделать ещё рывок – к троллейбусу, подъезжавшему к остановке.
II«Опять бегом, через турникет сигать, деньги экономить. Моих агентских и так не хватает. За два года только в цирк сходили, и пару раз в кино. А ей хочется в ресторанчике посидеть… Хорошо хоть сама за квартиру платит. Смотри, отсудит регистрацию, выпрут тебя на улицу, и хлебнёшь горькую… Зря ты, что ли, её домогался, москвичку?»
Вот на Кубани хорошо получал. Шатался с плеером по набережным, забредал в полуночные дискотеки, выуживал в ментоловом дыму слухи, высиживал на стойках сплетни, выцеживал и́нфу о поставщике, садился на хвост, тормозил попутки, спрыгивал в глухих станицах, брёл вслед за наркодилером к пляжам, и здесь топтался возле палаток и распахнутых авто, загребая кроссовками песок и обходя загорелые тела, а потом мчался в поселок, звонил и сдавал продавца и покупателей. Сутки отсыпался – и его отвозили в соседний городок, благо курортный сезон в разгаре. В то лето местная ОРЧ словила две килограммовые партии героина и повязала всю окрестную наркоту. Начальство отправили на повышение. Не забыли и про него.
«Всё ухмылялись на заикание, и ахали, что работаю без мобильника, а о встречах договариваюсь по телефону-автомату…»
Казённую самсунговскую трубку с чистой си́мкой он тогда не взял, обзавёлся своей, нокиевской. И когда с очередной партией вместе с героином и амфетамином в Ахмырск завезли метадон, и всех накрыли по его звонку, был откомандирован в Москву. Оттуда спихнули в Лабашиху в распоряжение тамошней ОРЧ. Некоторые из подмосковных начальников, только-только после юрфака академии МВД, годились ему в сыновья.
«Метадон по нынешним временам вещь дорогая. В тучные нулевые ложка-грамм стоила шесть тысяч, а сейчас в Лабашихе – на треть больше…»
Сердце обожгла захлёстанная внутрь душевная боль. В издёрганном уличными пробками троллейбусе, стиснутый со всех сторон потными пассажирами, уставился остекленевшими глазами в запыленное стекло. Ноздри уловили вспоминаемую вонь из подгнивших пунцовых пролежней на лбу и шее наркомана, корчившегося от передозировки метадона на сыром подвальном полу. Однажды в эту типовую девятиэтажку счастливые родители привезли из роддома первенца. Год-другой и подраставший карапуз уже возился в песочнице, топал радостно ножками в детский сад. А потом малыша привели в школу, где оказался самым добрым среди тупых озлобленных одноклассников, не поспевал в погоне за результатом, и сам подсел на иглу, чтобы не призвали в армию. Неудачника с троечным аттестатом и исколотой веной спихнули домой, и вскоре вышвырнули из обставленной гарнитурами квартиры, устав от требований денег с перочинным ножом, зажатым в вибрировавшей ладони, и полуночных конвульсий на заблёванной лестничной площадке у лифта. И, никому не нужный, потому что не научился ломать других и через них перешагивать, спустился по знакомым с детства ступенькам к гнутой железной дверце, за которой укрылся от всех в непролазной цементной темени. Отогреваясь у отопительного стояка, лишь по ночам выползал на помойки: копаться в объедках и собирать бутылки, в надежде наскрести на новую дозу…
Стараясь не смотреть на скрученного ломкой двадцатилетнего старика, выколачивавшего сту́пицей крошево в паутинном бархате, прозаикался тогда в проём лесенки: «Т-та-щ-щить его на З-зар-рин-на?» Могучая Моргунова, курившая у входа наверху, застила свет. «Отставить задержание!.. – гаркнула начальница. – Вшей насобирал и нам подарит. Подождём “скорую”, пусть врачи посмотрят… Они и довезут до морга!..» А он, приведший опергруппу в притон, порадовался тогда искренне, что у него никого нет кроме жены…
Троллейбус ломанулся на зелёный свет, и вжался в асфальт, едва не боднув заалевший светофор. В такт надрывавшейся электромашине, вцепившись в захватанный поручень, сам столбенел от резких торможений, и с угрюмой сосредоточенностью вновь копался в воспоминаниях, переживая за себя и за молодёжь, под начальством которой служил прикреплённым агентом.
«Ну, вымогали орчевцы деньги – за незадержание, неарест, а как еще их разорить, цыган этих, таджиков из Бадахшана, которых по десять человек в квартире?.. Детский трафик с шустрыми курьерами-лилипутами вообще не отследить».
Перед глазами запестрели изъятые при досмотрах купюры. Сосчитав и перевязав, их совали кое-как в сейф, набитый конфискованным порошком.
«Ребята-оперативники оказались молодцы: выворачивались наизнанку, организуя захват то в шашлычной, то в боулинге. А Моргунову послали: дождёшься, пока она на битом гигабайтном Pentium’е соизволит набарабанить постановление об изъятии и дозвониться в приемную начальника УБОПа!.. Засиделась баба в кабинете, затекла, и отомстила… Молодняк наивный. Ждали, когда удобнее доложить начальству, чтобы получить санкцию на обыск и арест наркобарона. Моргунова, поддакивала, виляла ляшками, уговаривала повременить… Дескать, отчётность ей надо подправить из ниоткуда в никуда. А в главке не вылезала из комнат отдыха и накапала с испугу под себя и наверх… Вот и прокололись глупо: на контрольной закупке. Моргунова, нелюдь двуногая, не пометила банкноты – “я забыла…” А потом капитана и старшего лейтенанта посадили, и ОРЧ расформировали. Эти орчевцы были настоящие бойцы-интеллектуалы, выдавливали “чёрную кровь” из этносообществ, заставляли целые кланы срываться с мест, менять регистрацию, убираться восвояси из рабочих окраин… Не то что неуклюжие УБОПы: опергруппа выдвинется в адрес, прикатит кое-как на “вазончиках”, а дилеров и след простыл, и амфетамина ни грамма, потому что за “дежуркой” следят. “Компрадорская экономика отвёрточной сборки и лежалого контрафакта раздробила товарный рынок на межплеменные сообщества, пронизанные родовыми связями и традициями, которые составляют основу охлократической власти”, – эта дефиниция Мутнова, второго человека в партии, висит на всех наших сайтах… “Твоих”, что ли? Ты всегда и везде чужой, тебя даже в С. занарские ребята стали чураться… Не вписался в поворот – “уходи, оставь телефон и иди”. Впрочем, если живешь вторую жизнь, то нужно исправлять ошибки первой… А с Мутновым этим я бы в караул не пошёл».
