Сергей Трищенко - ЯТ
Я заглянул внутрь. Гм, несбывшиеся… А выглядят довольно привлекательно… Может, потому и не сбылись? А почему несбывшиеся?
– Ах, извините, – продавец взял коробочку из моих рук, – это не то, что вы спрашвали… Это – несбываемые.
– Не забываемые?
– Нет, несбываемые: не можем их сбыть… А несбывшиеся… я и забыл: их просто нет.
– Просчто нет? Прос…сколько? Про сто? В смысле – за сто? Не дорого ли?
– Нет. Просто нет. Попросту. В смысле вообще нет.
– А в частности? – решил доуточнить я.
– Вы меня не так поняли. Несбывшиеся потому и несбывшиеся, что они не сбылись. Их нет. Должны были быть, сбыться, но – нет, не получилось.
– По-моему, – протянул я, – несбывшиеся и несбываемые – одно и то же. Во всяком случае, для вас. Для кого-то они не сбылись, то есть не осуществились, а для вас – не сбылись, потому что вы не можете их продать.
– Нет, – возразил продавец, – главное в том, что для нас они есть, а для покупателя их нет.
– Понятно, – проговоробмотал я, чуть кривя от истины: понятно мне ничуть не стало.
– А ещё есть нереализуемые возможности, – показал продавец.
Я посмотрел.
– Очень похоже на несбывшиеся надежды, – сказал я. Впрочем, недостаточно уверенно.
– Что вы! Посмотрите внимательнее, – вежливо возмутился продавец. – Надежды и возможности суть абсолютно разные вещи. Другое дело, что человек часто принимает надежды за возможности. Однако хотеть не значит мочь. А тем более надеяться и в то же время мочь.
– Прежде чем хотеть, надо уметь, – пробормотал я.
– Совершенно с вами, – согласился продавец.
Я процитировал по-латыни:
– Ubi nil vales, ibi nil velis – там, где ты ничего не можешь, ты не должен ничего хотеть.
– Если бы было так, – вздохнул продавец. – Чаще работает другая формула: не могу, но хочу.
– «Так выпьем же за то, чтобы наши желания всегда совпадали с нашими возможностями!» – процитировал я классику кинематографа.
– Это шутка, – вторично вздохнул продавец – похоже, тем же самым вздохом, что только что.
Глава 12. Заветы и ответы
На прилавке лежал комплект из десяти заповедей, перевязанных чёрным шнурком. Очень похоже на крупные чётки. И в то же время на нечётки – потому что бусины были крупные, но по краям смотрелись как-то смаазанно, как будто не имели ярко выраженной границы, то есть выглядели не идеальными шарами. И вроде не будто и не шарами вовсе… Во всяком случае, на шару это не походило.
Словом, были они одновременно и чёткие и нечёткие. И похожие и не похожие – как на чётки, так и на нечётки. Хотя больше на чётки: десять штук ведь их, чётное число. И куда их вести, если они сами должны вести?
– Берут? – спросил я, кивая на заповеди.
– Иерусалим, – ответил продавец, но дослышал и спохватился: – Берут, но вразнобой.
– То есть?
– По одной.
– А почему не все сразу?
– Очевидно, мало кто понимает. Раньше брали оптом, не разбираясь. Теперь привередничают.
Я продолжил разглядывание прилавка. Покупки вприглядку – есть такое глубоко народное развлечение.
В конце прилавка… нет, в его продолжении, лежала одна… нет, лежали две или даже три святых троицы: «свобода, равенство, братство», «вера, надежда, любовь», а чуть поодаль – и «менее, текел, фарес». Впрочем, ценник с надписью «менее, текел, фарес» был решительно перечёркнут, и поверх него размашисто и коротко написано: «Учёт».
«И переоценка», – продолжил я, но не был уверен, что попал в лад.
Рядом с троицами размещались несколько заветов. Один выглядел настолько ветхим, что из него просыпалась труха, и в руки я бы его не взял, становилось страшно: вдруг развалится. Стальной цепочкой к нему пристёгивался другой, чуть поновее, но пожиже. Следующие блестели розовым хрестоматийным глянцем, но запах не соответствовал. Некоторые я узнал и подумал: «Можно ли жить по заветам великого вождя, и в то же время оставаться беззаветно преданным ему?..» и решил, что всё-таки можно, но смотря кем преданным – скорее всего тем, кто создал эти самые заветы.
Над всеми ними вытянулась вывеска: «Религиозные догмы, заблуждения и предрассудки».
– А семь смертных грехов у вас случайно есть? – спросил я.
– Конечно! Вон они – за бронированным стеклом, скованные одной цепью.
«Смертные… – подумал я. – Но всё-таки – смертные. Значит, есть надежда, что когда-нибудь они исчезнут, отомрут».
Неподалёку от бронированного стекла, на прилавке, поражая несерьёзностью соседства, лежали ахи, эхи, охи, ыхи, вздохи, аханье, оханье и хихиканье.
Среди наваленного барахла я заметил маленькое «э-ге-ге», которое, подумав, купил и сунул в карман – чтобы не разочаровывать хозяина, и хоть как-то компенсировать ему потраченное им на меня внимание. Да и стоило оно всего пять ятиков. К тому же мне почему-то показалось, что нам оно может понадобиться. А если и не понадобится, то пригодится.
Уходить сразу после покупки я счёл невежливым, и ещё разок протопал по прилавкам взглядом, спросив:
– У вас нечто вроде комиссионного магазина?
– Вся Ярмарка, по сути, большой комиссионный магазин, – мазнул рукой торговец. – Возьмите, к примеру, хотя бы это, – он указал на поражающий медным блестящим сиянием и сияющим блеском ряд духовых музыкальных инструментов.
Помня о горьком опыте, что внешний вид не всегда верно отражает содержание, тем более когда в полированных боках труб отражалось что угодно, но не окружающее, я спросил:
– А это что?
– Не узнаёте? – удивился продавец. – Те самые медные трубы, которые нужно пройти, чтобы…
– Но я вижу среди них не только трубы, – перебил его Том, наконец-то подошедший ко мне и абсолютно некстати влезший в разговор.
– Разумеется, их изготавливают разного размера. В зависимости от размера человека.
– Не может быть! – ахнул Том, указывая на трубочку, через которую не пролезла бы и мышь.
– Ну-у… от сущности человека… – поправился продавец.
– А-а, – понял Том. А я так и не понял. И с большим непониманием вышел из магазина, надеясь позже куда-нибудь его, это непонимание, определить. Остальные последовали за мной.
Машинально я свернул за угол – таща за собой непонимание и ища место, где можно от него избавиться, желательно незаметно.
За углом стоял длинный ряд торговых автоматов с многообещающей надписью: «Отпущение грехов». И пониже, другими буквами: «Грехи отпускаются в оригинальной упаковке».
Судя по различным надписям над монетными прорезями, грехи отпускались разные. Мне вдруг захотелось приобрести пакетик. Не потому, что позарез понадобилось, а из любопытства: узнать, какая упаковка? И какие грехи? Уж семь смертных вряд ли продавались в автоматах – мы их только что видели. И семь бессмертных – тоже, хотя их мы не видели. А может, и те и другие – одно и то же? Ведь сколько люди ни борются с ними, они всё живут и живут. Значит, смертные – на самом деле бессмертные? Или как?
Я подумал ещё раз. Когда сомневаешься, надо не то что семь, а семьдесят семь раз отмерить. Купить грехов? А надо ли?
Непонимание мешало. Я опустил его за один из автоматов и осмотрелся, прислушиваясь: не видел ли кто не из наших?
Вокруг расстилалась свежесть утренней тишины – шуршащей накрахмаленной скатертью. Но мы не успели в полной мере насладиться ею, как оказалось, что и она обманчива: вдалеке послышался шум, и в юго-восточном направлении повалила толпа.
– Куда вы? – спросил Том.
– Тенденции дают! – запыхавшись, сообщил взлохмаченный парень в замшевой – или замшелой? – куртке.
– Наши или импортные? – поинтиересовался Том – как будто бы даже с лёгкой издёвкой. Или с ехидством. Или с издёвкой и ехидством – отсюда «ие». Тот махнул левой рукой и скрылся в толпе. Пояснил другой, постарше, и потому не столь спешащий:
– Кому нужны наши, молодой человек! Конечно импортные, только импортные. Наши назывались бы иначе – например, уклоны, направления, стремления, претензии…
– Но у всего, что вы сказали, есть своё название, – возразил я, – а все говорят: тенденции.
Собеседник развёл руками:
– Потому и импортные, что своих нет.
Том забормотал:
– Импортные, импортные… Им – портные, им – порты, а нам? Без штанов ходить?
– Зачем так грубо? – успокоил я его. – Может быть, всего лишь без кораблей. От портов, как от одежды, давно отказались в пользу брюк, а они-то – импортные, по сути своей. А вот портабельные корты, то есть корабельные порты – не те, амбразуры, из которых пушки торчат, а в которых корабли торчат, нам бы самим пригодились. А то всё импортные да импортные…
– Импортные, импо'тные, импотные, им потные… – закивал головой (как будто можно закивать чем-то ещё… ах, да, рукой – «кивнуть рукой», не «махнуть», а именно кивнуть: сделать жест сверху вниз) благообразный себенький старичок – весть в себе, – которого я, кажется, где-то видел. Хотел ли он ввязаться в разговор, или же вывязать узор суесловия, или просто бормотнул под нос, я не знаю. Уж мы-то с Томом точно не хотели никуда ни ввязываться, ни вывязываться, а потому не стали с ним разговаривать… хотя, возможно, и стоило: вдруг он что-нибудь подсказал бы? А, может быть, и нет…
