Анатолий Приставкин - Синдром пьяного сердца (сборник)
– Заходи, – пригласил Жора, но уже с меньшим энтузиазмом. Достал бутылочку, и они всю ее осушили.
Так продолжалось около недели, пока Георгий окончательно не иссяк.
В эту ночь Георгий летал, впервые, как он сказал, в жизни.
Летал, конечно, во сне, но так реально, что видел внизу и взгорья, поросшие елками, и наш дубравник, и стоящую под деревьями машину, палатку и столик с примусом… Даже какую-то ложку, оброненную на землю.
– И колечко? – тихо спрашиваю я.
– Ох, колечко, – говорит он с оглядкой. – Никто, представляешь…
Люся не слышит последних слов и реагирует так:
– Пить надо меньше! А то еще не туда залетите!
– Но ведь рождение, – оправдывается Борис, тяжко вздыхая.
– Ну и пили бы как люди… А то подавай им вчера румынское телевидение… они, видишь ли, хотят видеть заграницу!
– Почему… румынское? – спрашиваем мы хором.
– Потому что долетались… – И, уже садясь в машину, Люся предупреждает: – На машине прошу не летать… У нас был случай… Тоже с похмелья…
Перед самым Кишиневом ночуем в придорожном соснячке и выезжаем на рассвете, чтобы с утра застать дома знакомых, у которых собираемся остановиться. Георгий всю дорогу молчит. Но после томительной паузы, во время остановки, где набираем воду, вдруг шепчет:
– Кольцо-то пропало.
Поясняет, что положил его, как всегда, рядом с примусом, а утром не нашел. Даже руками шарил, правда, темно было…
И до Кишинева ни словечка.
Мы сидим в гостях у здешнего поэта Юрия Павлова. Жена хлопочет с закусками, а хозяин успел уже сбегать в соседний магазинчик и приносит знаменитый «Букет Молдавии», красное пахучее вино, настоянное на травах. Мы пьем, и неминуемо заходит разговор о дороге, что нашли да что потеряли…
Георгий, успевший размягчеть от винца, чуть поколебавшись, говорит с оглядкой на меня:
– Теперь, наверно… могу… рассказать?
– О чем? – спрашивают заинтригованно слушатели.
Георгий опять смотрит на меня.
Не торопясь пересказывает всю эту историю с колечком: как купил да как подкладывал на каждой стоянке и как Борис с Люсей ничего не увидели. Так что все его старания пошли прахом.
– Ой, я бы с ума сошла, – говорит Люся громко. – Чтобы золотое кольцо! Под ногами!
– И на пеньке… И рядом с примусом… И у колеса… – не без сожаления перечисляет Георгий.
Пока произносились охи да ахи, Борис, этого никто не заметил, полез в нагрудный карман и двумя пальцами извлек… колечко.
– Оно, что ли? – и протянул через стол, держа на ладони.
Люся первая сообразила, что к чему:
– Борис! Ты… нашел… И – молчал?
Борис лишь передернул плечами:
– Не успел…
– Но промолчал же?
– Понимаешь, – оправдывается Борис. – Мне показалось странным, я и не подумал, что золото…
– Подумал! – говорит уверенно Люся. – Потому и спрятал? Ну правда ведь? Скажи!
Борис виновато улыбается.
А Георгий, рот до ушей, счастлив, что удалась его дорожная затея. Он предлагает выпить за… Ну, за то, что каждый нашел в дороге то, что хотел. Кто водопад Еремчи, шумно шипящий, в пене и в брызгах, а кто то самое Телецкое озеро, порядком замусоренное, в нем почему-то плавали головастики. Кто старую деревянную хижину в горах, где мы однажды заночевали. А кто… колечко…
Кольцо идет по кругу, его с интересом рассматривают.
Люся повторяет, что она бы, наверное, закричала, если бы вдруг нашла… Такое оно прямо золотое… Георгий между тем попытался его прикарманить, но Борис оказался настороже.
Выхватил кольцо из рук Георгия, крикнув задиристо:
– Ладно… Купили… За рубль двадцать! Но теперь-то оно мое?
– Твое, твое, – миролюбиво согласился Георгий.
Наклонясь ко мне, прошептал:
– А я уже отчаялся… И такая находка!
– Золотая, – подтвердил я.
Капнул в золотой колпачок коньяку и со словами «Царство ей небесное» осушил за Люсю. Она умерла вскоре после этой поездки. Сгорела в какие-то месяц-два. Мне показалось, что угадывала, срок ее недолог. Колечко куда-то делось…
А в доме у Георгия в специальном шкафчике стоит-таки бутылочка для друзей, которые не пройдут мимо.
Да и я иной раз, заглянув, спрашиваю: «Как ты поживаешь?» И тогда он достает заветную бутылочку…
…В Париже случилось, Толя Гладилин повел Георгия в какой-то особенный ресторан… Ну, всякие изысканные блюда и, конечно, винцо… Красное в большой такой бутыли. Где-то к середине вечера Георгий понял, что бутыли этой ему не одолеть. Толя Гладилин говорит: успокойся, мол, все будет, как надо, то есть нормально. Георгий думает про себя: чего же нормального, если останется полбутыли вина! Да такого вина! И налегает, налегает… И обидно ему, и сил нет… А когда стали рассчитываться, видит, официант вынул линеечку, замерил в бутыли уровень, сколько, значит, выпито, а бутыль унес…
Красный десант (Георгий Садовников)
– Вы прибыли для участия в десанте? – спросили нас с Георгием.
– В чем, в чем?
– Ну, в десанте, который будет там, где… Вы же, конечно, читали «Красный десант»?
Мы неуверенно кивнули. Вроде бы мы и правда что-то читали, по вузовской программе, при которой не читают, а листают или просматривают, особенно перед зачетами.
– Это, кажись, Островского? – предположил один из нас.
На что другой горячо возразил:
– Нет, нет. Тот создал «Грозу». Где луч света в темном царстве…
– А разве не он написал «Как закалялась сталь»?
– Про «Сталь» сочинил Гладков!
– Но Гладков написал про «Цемент»… И про то, что жизнь надо прожить так, чтобы… не было больно…
– По-моему, это Панферов… Там еще один, который разведчик и который… один в поле воин…
– А это Юлиан Семенов! «Щит и меч»… Там Тихонов надувает этого… Ну, Броневого… который…
– Подожди, подожди. Но при чем тут «Десант»?
– Ладно. Пусть будет Соболев. У него был морской десант. Или Малышкин, Леонов, Бубеннов, Серафимович, Бабаевский, Павленко, Ажаев, Кожевников… Или Вера Инбер… Или кто-то еще.
Чем хороша провинция, что в ней вдруг возникают какие-то невообразимые юбилеи и праздники, о которых наша столица даже не догадывается. Вот и на этот раз кому-то взбрело в голову зафрахтовать судно, которое поплывет по реке Кубань, по маршруту, описанному в повести Фурманова «Красный десант», с остановками на пути, чтобы участники нынешнего десанта и участники бывшего десанта, если таковые найдутся, могли бы поведать о героическом прошлом нашего народа, который здесь, на Кубани, одерживал свои победы над врагами рабочего класса и даже захватил в боях какую-то станицу. До нее мы и должны доплыть. В этой красной станице наша героическая посудина будет встречена хлебом и солью и красными транспарантами, а потом состоится торжественный митинг и все прочее, как полагается на таком серьезном революционном мероприятии.
В Краснодаре отчего-то обожают слово «красный». Оно присутствует и в названии города, и в названии центральной улицы: «Красный проспект», и в названии гостиницы, где мы обитаем, «Красная гостиница»…
Естественно, что наш десант не может быть иным, а только очень, очень красным.
Ранним утром от здешнего культурного центра, не упомню уж какой раскраски, мы погрузились в рыжий, потрескивающий от возраста автобус и приехали на пристань, где нас ожидал такой же дряхленький, видавший виды теплоход. Возможно, он был ровесником легендарного похода. Даже при беглом взгляде можно было заметить, что народ подобрался пестрый: городские власти, работники культуры и печати, коим было велено отражать столь важное событие в прессе; почетные пенсионеры, и один из них, самый немощный, его привели под руки, был как раз главным участником давнего события.
Не разобравшись в обстановке, он принялся немедля, тут же на палубе, заученно повествовать о давних, пережитых им годах, но его подхватили под ручки, произнеся: «После, после!», и утащили в дальнюю каюту, чтобы он отдыхал. Когда надо, призовут.
Были и наши коллеги из местного Союза писателей, два поэта, оба светлые и нечесаные, одного звали Варрава – имя иль такой грозный псевдоним, я не разобрал. Но Георгий, знакомый с местным фольклором, тут же процитировал давние стишки: «Не то страшно, что Варрава, а то страшно – что орава…»
Имелся в виду, наверное, остальной литературный отряд, который в свое время травил и самого Георгия.
С местными властями, в том числе и литературными, у Георгия во все времена не складывались отношения. Стоило ему что-нибудь опубликовать, особенно в Москве, и особенно сатирическое, как начинались разборки, выяснения, чуть ли не расследования, вплоть до горкома, крайкома и так далее, поскольку Георгий, как приличный человек, воспитанный с молодости, с суворовского училища, в лучших патриотических традициях, рано вступил в партию. Не надо объяснять какую, она была одна. И теперь тяжко от нее страдал. С какого-то момента, скорей всего с напечатания в недозволительно развязной «Юности», он был зачислен в здешние «Солженицыны».
