Анатолий Приставкин - Синдром пьяного сердца (сборник)
Потеряла я колечко (Люся и Борис)
В преддверии лета только и разговору было о том, кто куда поедет в отпуск. Георгий, помню, на своем дне рождения завелся и заявил, что никогда не путешествовал на машине и хотел бы с нами, то есть со мной, Борисом и Люсей, поехать, если мы его возьмем. Я сказал, что, конечно, возьмем его, а все гости дружно поддержали нас.
– Жора, – сказали, – это такая удача, поезжай, – сказали. – Ты подзасиделся в Москве…
Для того чтобы понять последнюю фразу, надо знать Георгия. Человек он статичный, по характеру – домосед, и выезд, скажем, за двадцать километров от Москвы в пригород, в Переделкино, для него событие… А тут Украина… Страшно представить: машины, дороги, города, кемпинги, а то и ночевка в палатке, случайное питание и все остальное непредсказуемое, как оно и бывает в путешествии… Так, на придыхании, произносилось это ровно через три месяца, причем теми же друзьями, которые дружно советовали ему ехать.
Сперва звонили они, потом подключилась теща Жоры и кто-то еще из родни, а потом и жена Ира, и наш общий друг Толя Гладилин из Парижа.
Накануне отбытия по заведенной традиции мы, четверо, должны были собраться у меня дома: оглядеться, прикинуть, не забыто ли что впопыхах, потом присесть за столик, для чего Люся, естественно, сварганит домашний ужин… И тяпнуть на дорожку, пусть будет она гладенькой да ровненькой, как ковровая дорожка!
А далее, на зорьке, по холодку, в путь.
И так же традиционно Люся, худенькая, остроносенькая, в черных кудряшках, произнесет с заднего сиденья:
– Только не гнать… Вот у нас сосед был, у него тоже машина, он выехал, а колеса взяли и отлетели…
Когда я позвонил Георгию и предупредил, что сейчас за ним выезжаю, в голосе его прозвучала зубная боль. Стеная, он промычал, что у него разыгрался свищ, да и вообще по всему своему состоянию никак не может к нам присоединиться, вот когда поправится, он нас догонит… На поезде…
– Ну так я за тобой заезжаю, – повторил я, будто ничего и не слышал. Ринулся на спасение Садовникова, как бросаются в воду при виде утопающего, прихватив с собой Бориса и Люсю для моральной поддержки. Они не должны были говорить, а лишь смотреть на Георгия из-за моей спины с сочувствием, но и с некоторым укором.
Прямо от дверей нам открылась картина, в точности повторяющая полотно: «У постели умирающего Некрасова».
Георгий полулежал в кресле, закутанный до ушей одеялом, и уныло созерцал стенку, взгляд его был отрешенным.
Ну а вокруг, как и положено, суетились домочадцы и соседки, должные подкрепить версию о том, что наш друг плох, очень плох. Даже у добрейшей Ирины, жены Георгия, было этакое непреклонное выражение лица.
После двух часов переговоров мы смогли сдвинуть его с места, перенести в машину, дав клятвенные заверения отдельно жене, отдельно теще Георгия, которой позвонили по телефону, отдельно друзьям, соседям и еще Толе Гладилину, для чего заказали Париж, что в случае неприятностей со здоровьем у Георгия мы тут же сажаем его в обратный поезд.
Я для наглядности даже продемонстрировал географическую карту, из которой явствовало, что мы едем по самым большим городам, где имеются самые большие вокзалы, а в них мильон круглосуточно работающих телефонов. И отовсюду, разумеется, по всем телефонам мы будем сообщать в столицу о здоровье дорогого нашего Георгия Михайловича.
– Только не гнать, – предупреждает Люся, вживаясь в свой уютный левый уголок на заднем сиденье. – Я знаю случай, – продолжает она, – когда человек поехал в путешествие на машине и она, представляете, перевернулась…
Таких историй у нее сотня, на все дни путешествия, и с одной целью, чтобы я не гнал машину.
Георгий же оделся в дорогу, как в гости: отутюженные брюки, белоснежная сорочка, коричневые добротные мокасины. Он молча восседал на переднем сиденье с видом мученика, осужденного на страдания, которые, впрочем, безропотно готов выносить. Ради нас, конечно.
Первая ночевка пришлась на Орел, мы расположились в густом мрачноватом ельнике, чуть в стороне от трассы.
Георгий подозрительно, будто обнюхивая, обошел брезентовую палатку, заглянул внутрь и поинтересовался, как в ней спят и как быть с наглаженными брюками, которые он не может измять.
Мы посовещались и решили, что Георгий залезет в палатку, там снимет брюки и подаст их мне, а я передам Люсе, которая отнесет в машину и разложит на сиденье.
Так мы и проделали. Надо ли описывать, как наш друг пытался проникнуть в палатку, как долго, сопя и проклиная это тряпочное сооружение, где он должен почему-то лежать плашмя, как краб в норе, раздевался, но в конце концов высунулись две руки с брюками… И я их бережно принял!
Это проделывалось и далее, на каждой очередной стоянке, пока где-то подо Львовой, после мучительного раздумья, потоптавшись вокруг палатки и даже трагически повздыхав, Георгий сам сложил брюки пополам, произнеся вдруг:
– Да ну их… Пусть себе мнутся!
Но это был уже другой Садовников…
В путешествии Люся занималась готовкой, посудой, вообще столом. Борис следил за пополнением горючего, раскладывал со мной палатку, свинчивал стол, стулья и налаживал примусы… А вот на Георгия была возложена обязанность осветителя… Мы назначили его «начальником осветительного цеха».
– Сам понимаешь, – сказали, – важней света в поездке ничего нет. Ты у нас… Ну, Прометей!
– А конец какой? – поинтересовался Георгий, почувствовав в наших словах скрытый подвох. И скромно добавил: – Я вообще-то по характеру не герой, меня устроит должность простого фонарщика. Да у меня и с печенью не того… – У прикованного к скале Прометея прилетающие орлы выклевывали, как он помнил, эту самую печень.
В студенческие годы в городе Краснодаре в массовках на сцене (в опере «Отелло») он выходил на сцену с фонарем в руках. Старая роль теперь ему пригодилась. Георгий старался. На стоянках протирал у фонарика стеклышко, проверял, не сели ли батарейки, а во время готовки подсвечивал с разных сторон стола и при этом здорово нам мешал.
Но мы не переставали хвалить его работу. Было уже то хорошо, что он не вспоминал о брюках, о звонках в Москву и о своем свище, который вдруг пропал.
Да и вообще в Георгии стал проявляться его натуральный юмор, присутствующий в его детских книжках и фильме «Большая перемена»… Такая же перемена происходила с ним самим… Желание пошутить и разыграть ближнего.
Вот тут-то и начинается история с золотым кольцом.
В каком-то городке под Хмельницком мы зашли в здешний универмаг, и, пока Люся и Борис выбирали пестро раскрашенные ложки, Георгий, пренебрегавший обычно магазинами, на этот раз застрял в галантерейном отделе. Я с удивлением обнаружил, что он копается в коробке с дешевыми колечками.
Показывая на одно, из желтого металла, он спросил с сомнением:
– Похоже на золото?
– На зо-ло-то?
Наверное, я удивился слишком громко, потому что Георгий оглянулся, прошипел через усы:
– Тсс!.. Они не должны ничего знать! – Тут он перешел на шепот: – Я им хочу подложить… Ну, вместо золотого…
– Оно же не золотое…
– Конечно нет! Но они-то не знают! Представляешь, валяется на земле…
Я не без сомнения заглянул в коробку с кольцами, пытаясь представить.
– Ну а потом что?
– Ни-че-го, – протянул, удивившись, он. – Ты бы ахнул, увидев? – спросил он меня, заглядывая в лицо.
– Ахнул, – сознался я.
– И я бы ахнул. Ты только представь, представь… Травка, а оно, кем-то оброненное, посверкивает… На солнышке… – И он засмеялся, по-детски радуясь своей затее.
Георгий выбрал колечко, заплатил рубль двадцать и, чрезвычайно довольный, положил колечко в карман. Вид у него был такой везучий, что проницательная Люся, заглянув в лицо, поинтересовалась, а чего купил себе Георгий в универмаге. На что тот неопределенно хмыкнул и многозначительно глянул в мою сторону.
– Только не гнать, – предупредила в очередной раз Люся, влезая в свой уголок на заднем сиденье. – У нас на работе один возвращался с рыбалки, а в лоб ему самосвал…
Люся боится всего: комаров, змей, холода и тепла, встречных машин, и попутных тоже… Она пестует свой страх и даже немного гордится им.
Не боится она только «летающих тарелок». На каждой из стоянок, поужинав, мы блаженствуем за чаем в наступающих сумерках, а Люся не преминет заметить, что именно здесь может приземлиться «летающая тарелка».
При этом добавит, что, если бы вдруг появились зеленые человечки, она бы нисколько не испугалась.
– Я всего боюсь, – признается она. – Кроме пришельцев с неба. Знаю, они добрее нас…
– Но почему добрее?
– Потому что другие, – говорит она. – Я так чувствую.
В дорожном дневнике, который взялся вести Георгий, появляется запись: «Каждый вечер, приняв по рюмке, смотрим на небо и ждем пришельцев… А их почему-то все нет и нет».
Люся худенькая, смуглая, экспансивная. Главная ее черта – справедливость. Но она не верит в справедливость других. Да и жизнь у нее была несладкой. Родилась в деревне, закончила школу «Культпросветработы», там, в клубике, и работала, пока не познакомилась с вернувшимся на родину морячком Борисом.
