Галина Артемьева - Несчастливой любви не бывает (сборник)
История Грегора Замзы вообще была не в кассу. Проснулся, мол, однажды молодой мужик и обнаружил, что превратился в насекомое. И не маленькое, как все нормальные насекомые, чтоб – порх – и улетел, а огромное, в свою человеческую величину. Семье, конечно, мало не показалось. А самому Грегору тем более. Ясное дело – все надо было воспринимать как метафору. В переносном смысле. Никто ни во что не превращался. Просто сам Кафка (автор) был сумасшедший. И отравлял своими писаниями жизнь себе и другим.
Но у нее-то все по-настоящему! И она не чокнутая какая-нибудь. Образованная женщина. На работе ценят. Новый проект под нее запускают. И никому не расскажешь – не покажешь! И книги эти проклятые ничего хорошего не сулят. И в кино – одни мутанты – докаркались!
Девочку свою любила до самозабвения. Каждый шаг просчитывала.
Через несколько относительно спокойных лет пришлось пережить горечь предательства. И уж от кого не ожидала – от собственной матери, единственной девочкиной бабушки. Случайно заскочила домой в неурочный час, словно толкнуло что-то, никакой необходимости не было. Вбежала в комнату, и в глазах помутилось: ребенок под потолком, крылья лучезарятся – вьется вокруг люстры, сияющей всеми лампами, как мотылек. А на диване бабка довольная сидит, улыбается, как маразматичка конченая.
Как она не закричала – до сих пор непонятно. Включился материнский инстинкт, обозначивший все опасности: девочка могла от крика упасть или от неожиданности подлететь слишком близко к лампочкам и опалить свои несчастные крылья.
Девочка первой заметила мать. С высоты-то!
– Мам! Смотри, как у меня получается! – бесстрашно крикнула она и кувыркнулась в воздухе.
Кувырок вышел точный, расчетливый. Ясно, что тренировалась регулярно.
– Тельцу же надо давать подышать, – оправдывалась потом бабка. – Раз она такая уродилась, пусть хоть порадуется.
Только какая радость могла возникнуть от распущенности, от несоблюдения дисциплины и неучета реалий жизни? Ей ведь жить среди людей, а не среди райских птичек. Никакой эльф не прилетит. Личное счастье самой придется завоевывать. И неуместным выпендрежем ничего не добьешься.
Пришлось установить видеокамеры – никаким словесным посулам и клятвам мать не могла себе позволить поверить. Конечно, во время прогулок наблюдение возможным не представлялось, но не настолько же бабуля была не в себе, чтобы собственную внучку подвергать публичному поруганию ради эфемерной идеи о дышащем детском тельце.
Девочка замкнулась. В школе училась средне, никаких особых способностей не проявляла. Математика – с двойки на тройку, книжек вообще не читала, от физкультуры была освобождена (мать добыла справку во избежание обнаружения сами понимаете чего). Есть талантливые бегуны. Они ничего больше не умеют – только быстрее всех бегать. Получают свои медали, пользуются почетом и уважением. А свяжи бегуну ноги! И пусть себе живет бездарью и двоечником, до которого никому дела нет. Или на музыканта наручники надень пожизненно. Тоже проявится довольно ограниченный субъект без искры Божией. Ну вот! А тут крылья – и летать не смей. Откуда взяться радости и ощущению перспектив?
Что-то в подобном роде до матери стало доходить. Стала она отправлять бабушку с дочкой на каникулы в дальние страны, на пустынные острова. Девочка возвращалась совсем другой. Живой, настоящей. Но уже через несколько дней дома мумифицировалась и становилась собственной тенью.
На старом заброшенном дачном участке построили дом с высоченными потолками. Там тоже можно было… гм… упражняться. И все бы ничего. Но человеку всегда мало того, что он имеет. Вечная история про рыбака и золотую рыбку. Получил одно, сиди и радуйся. Но сразу становится скучно и мало и требуется еще и еще. Разрешили летать – резвись под потолком, раз без этого не можешь обойтись. Но дочь, как темнело, выбиралась на балкон, а оттуда устремлялась в такие выси и дали, что, казалось, не вернется больше, заблудится в воздушном океане, не различит родной дом среди верхушек одинаковых деревьев. Правда, был у нее дар – находить дорогу. Ни разу не сбилась, не заблудилась. Мать, ожидая, в небо никогда не смотрела: боялась собственного ужаса – беззащитная дочь в воздухе и эти противоестественные, не нужные человеку органы движения, полученные девочкой неизвестно за чьи грехи.
И все бы ничего, стерпелось бы и так, если б не послан был матери сигнал свыше. Дело было так. Оказались они на своей даче сугубой осенью. Только учитывая дочкины наклонности, понятное дело. Приехали вечером. Улеглись без задних ног. А утром проснулись и сами не поняли – отчего. Ощущение первое, что от кошмара какого-то. Вроде – стрельба. С чего бы? Крик какой-то нечеловеческий прямо под окнами. Все три «бабочки», как они сами в шутку себя называли – бабушка, мать и дочь – выскочили на крыльцо. Утро только-только занималось. В траве вблизи дома некрасиво и нежизненно копошилось что-то пока живое. Пернатое. С ходу запоминался полный тоски глаз, клюв широко раскрытый, крыло вывороченное… Это живое кричало. Понятно было, что из последних сил. И понятно было, что кричать оно не хотело, хотело наоборот – затаиться. Но звуки вылетали сами собой, бесконтрольно.
У забора их хлипкого тем временем обнаружились люди и собаки. Числом несколько. Они выглядели как с иллюстрации в детской книжке про охотников и их любовь к природе: сапоги болотные, справные куртки, шляпы с перьями, ружья за крепкими спинами. Собаки культурные, не лают. Стоят навытяжку, только носы шевелятся: вдыхают последние признаки существования в этом мире того, что еще недавно было сильной вольной птицей.
У матери что-то произошло с сердцем – оно как будто загорелось. Ей стало страшно, что вместе с дыханием изо рта у нее будет вылетать огонь. И что он спалит все: и дачу, и траву, и охотников.
– Что надо? – крикнула она воплем умирающей у ее мирного дома птицы.
– Добычу хотим забрать, хозяюшка, – добрым тургеневским голосом сообщил охотник, терпеливо стоящий у калитки, не предпринимая никаких попыток вторгнуться на частную территорию.
– Почему стреляли? – крикнула мать, из последних сил зажимая внутри огонь сердца.
– Так сезон охотничий открылся, – широко улыбаясь, пояснил другой охотник, помоложе. – Мы все лесом, лесом. Не знали, что дом ваш рядом. Думали, вглубь ушли. А тут пес мой дичь поднял – ну и стреляли. Да вы не волнуйтесь так, мы теперь сориентировались, больше и близко не подойдем. Нам бы только свое забрать. Извиняемся, конечно, за беспокойство.
– Это не ваше!!! Вы убили!!! Живое!!! – задыхаясь от жара сердца, выкрикнула мать и рухнула рядом с подстреленной птицей.
Как часто человек рвет сердце по пустякам! Помучилась дичь всего ничего – и застыла как камень, будто никогда и не взмывала в воздух. А женщина из-за этого попадает в больницу и бредит, бредит, зовя мать и дочь:
– Не смей летать, они убьют! Не позволяй ей летать! Обещайте, что больше никогда!!!
Понятное дело, они обещали. А кто бы не пообещал после такого? Можно подумать, бабушка спала и видела, чтоб ее внучку ненароком подстрелили какие-то отморозки с охотничьей лицензией. А внучке, можно подумать, так и мечталось быть подбитой метким выстрелом ни с того ни с сего своими же братьями по разуму. И главное, в ушах стоял этот невыносимый звук. То, что не должна уметь издавать птица. Не пение, не клекот, не курлыканье, не щебетанье, не кряканье или фитьканье какое-то, наконец. Вопль к молчащим небесам. Такое лучше не слышать, если хочешь спокойно спать.
С надеждами прожить жизнь, как велит природа, было таким образом покончено. Далее все пошло по схеме. Как у всех. Куда-то пристроиться работать. Не выделяться.
Исхитриться выйти замуж, чтоб не повторять одинокую судьбу матери. Умудриться не обнаружить свое уродство перед мужем. Вымолить себе бескрылого ребенка. Все чтоб шло путем. Не хуже, чем у других. Чтоб мать радовалась правильно выбранному дочкиному пути. Вполне можно себя зажать, растоптать и забыть. У большинства получается. И пусть.
Принципиальное значение имело то, что замечательный бутуз, ее сын, вырос без материнских комплексов. Что они со своим отцом дружили не разлей вода. Что мать ее была спокойна за внука и его перспективы. Что жизнь проживалась не зря, не впустую, а со смыслом.
Она не летала много лет. Убедила себя, что не хочет. А как-то, оставшись одна на даче – надежно и уверенно одна, – поняла, что уже и не может. С трудом расправила слежавшиеся крылья, зная почти наверняка, что не взлетит, разучилась. И смысла не было пытаться. Был бы хоть кто-то, кому это было нужно, как ей когда-то. Неужели она на всем белом свете одна такая? Пора себе признаться в окончательной бессмысленности и непотребности собственного дара. И дожить по-честному, с уважением к себе. Настоящим человеком.
И все-таки на дачу тянуло. В сонное одиночество. В возможность хоть под потолок тяжело подняться, рискуя не совладать с собой и грохнуться, и не обойтись без посторонней помощи, и тогда – прощай тайна и достойная жизнь.
