Юлия Зеленина - Татьянин день
– А сейчас, – вспоминая свое видение, продолжала говорить Карасева.
– Ну, вот, пошла пробочка! – оживилась Баль, не обращая внимания на предсказания подруги. Газы активно выталкивали пластмассовую пробку из бутылки под бодрое ликование Тани.
– Не открывай!!! – громко закричала Карасева, резко встав в полный рост.
Глава 16
Послеглавие
Я часто думаю о смерти… Нет, не в смысле суицида… я любопытствую: что там за той чертой. Мне хотелось бы посмотреть одним глазком, к чему ведет финал жизненного наземного цикла, что произойдет в тот момент, когда мы лишимся своей физической оболочки.
Я думаю, человек создан для мучения. Да, есть рай где-то там… далеко за облаками, а ад – он на земле. И каждый из нас усиливает и сгущает краски своего личного ада собственноручно. Тому подтверждение СОТА. Дунаева, Карасева, Боковская, Баль… У каждой из них было три человека, на которых можно было опереться. Моя мама много раз повторяла, что надежные и верные друзья имеют серьезное значение в нашем жизненном цикле. Для меня это оказалось невозможным. Наверное, я не заслужила мощную поддержку – подруг, которые бы пришли ко мне больницу, сбежав с уроков?
Тани могли бы спастись и жить, не развали они свою дружбу сто веков назад… Если бы они остались единым организмом, монолитом! Но они разрушили оболочку общности, расщепились и стали уязвимы. Каждая усугубила свой личный ад и прошла набор собственных жестоких испытаний. А потом четыре части единого организма собрались вновь… чтобы очиститься… и попасть в рай! Что это? Шанс на спасение? Стечение обстоятельств? Судьба?
Он сидел за соседним столиком… Тот мужчина. С большой черной сумкой. Не знаю, в какой именно момент я обратила на него внимание… Ах, да! Это было после того, как я швырнула деньги за чай и направилась к выходу. Мы с ним скрестили взгляды. Он заметил, что глаза мои наполнены слезами и в какой-то момент я отправила ему импульс SOS. «Спаси меня, незнакомый человек, поддержи за локоть, кажется, я снова лечу в бездонную пропасть своей злости, ненависти, неуверенности, непрощения», – думала я, проходя мимо ссутулившегося мужчины, смотрящего на меня, как отлученный от стаи зверь. Я почувствовала в его глазах отчаяние. Это было как в замедленной съемке: его глаза… огромные темные глаза… и черные густые брови, которые сливались с шапкой, обтягивающей его большую голову. И щетина, плотно покрывающая щеки, подбородок…
Я остановилась у входной двери кафе – что-то прицепилось к каблуку. Это была жвачка. Какой-то маленький уродец бросил жвачку на пол! А может и большой уродец… Взрослые нынче не блещут воспитанием… Будто все забыли слово «хорошие манеры». Амнезия. Общечеловеческая. Тот мужчина с плотной щетиной, плавно переходящей в головной убор, выскочил из кафе и быстро пошел прочь вниз по улице. Очень быстро. Не оглядываясь. Без сумки. Я не придала этому значения. Меня волновала жвачка, прилипшая к каблуку моих новеньких недешевых туфель. Я соскребла ее об угол ступеньки перед входом кафе и медленно направилась к автомобилю. На мгновение я остановилась и повернулась к стеклянной витрине кафешки. Мне показалось, что Тани смотрят на меня… Будто они стоят возле стекла в белых балдахинах и улыбаются… Дуня… Баля… Карасик… Борковская… Их лица – спокойные и счастливые… Мимолетное видение… пророческое… Через пять минут прогремел взрыв… Сразу, как я повернула за угол… Мне показалось, что мою машину подбросило… Или это мое сердце так встрепенулось… Стало страшно… невыносимо страшно… и холодно… На улице началась паника… я видела, как побежали люди… И дым. Много дыма над кварталом. Я не смогла повернуть назад. Я нажала на газ, мечтая как можно быстрее добраться до дома и спрятаться. Где-то там глубоко в подсознании я поняла, что их больше нет… Их нет…
Первое, что я сделала, когда вошла в квартиру, нашла лист бумаги и угольный карандаш (моя племянница – ученица художественной школы – гостила в прошлые выходные, я убрала находку в шкаф прихожки до ее следующего визита). Я рисовала… чувствуя себя в тот момент великим творцом, создающим новый дом или место, или укрытие для четырех женщин с одинаковым именем. Завершив свой художественный «шедевр», я почти сразу отключилась на диване гостиной. Они мне приснились. Четыре Тани сидели в пустом кафе за тем же столом. В белых полупрозрачных одеждах. Я вошла в зал, взвизгнул колокольчик, но они продолжали о чем-то спорить, не обращая внимания на вошедшую бывшую одноклассницу. Я приближалась к ним очень медленно, вслушиваясь в беседу.
– Это ты Баля, во всем виновата! – воскликнула Карасева, потрогав свои густые блестящие волосы пшеничного света, она напоминала красивых светящихся женщин из рекламы шампуня. – Ты же хотела, чтобы мы были всегда вместе. Вот мы и…
– Это совпадение, просто совпадение, – сдерживала Дунаева нападки подруги. – Она же от души, понимаешь? И не имела в виду ничего такого…
Баля расплакалась по-детски непосредственно. Вот уж не думала, что она способа на такие искренние эмоции! Я подумала: «И тюрьма тебя не обтесала, а наоборот, сделала более беззащитной?».
– Ну и что… тюрьма! Она же женщина! – Дуня откликнулась на мои мысли, посмотрев на меня строго, как учительница, недовольная слабыми знаниями ленивого школьника. Я вздрогнула, не ожидая такого поворота событий и чтобы не мешать этой странной беседе с моими прозрачными мыслями, тихо села за соседний столик, вынужденно подслушивая, о чем они говорят.
– Ты чего, Баля? – похоже, Борковская была удивлена слезами бывшей одноклассницы не меньше, чем я.
– Что-то так грустно стало… и страшно… так страшно, девчонки.
– Ничего, ничего, Танечка, мы рядом, – Дунаева взяла руку рыдающей подруги и крепко ее сжала. Ее примеру последовала и Карасева:
– Мы вместе! Как в детстве… Мы вместе, а значит, ничего страшного не будет.
– Даже не помню, когда в последний раз плакала, – всхлипывала Баля. Нос ее немного распух, но этот красноватый нюанс даже украшал ее лицо, на котором не было шрамов и бугров после горячей сковородки.
– Поплачь… Слезы – это хорошо. Слезы, как дождь, – говорила Дуня с нежностью.
– Почему как дождь?
– Дождь умывает землю, а слезы – душу. И становится легко – легко… свежо – свежо…
Тани задумчиво улыбались. Идиллию спокойствия нарушила Борковская:
– Во, блин! А я шубу заказала норковую!
– Дорогущая, поди, шуба! – беспокоилась Дунаева.
– Не то слово! Зря предоплату внесла!
– Да, как там? Знала бы, где упадешь… – отозвалась Карасева.
– Да, соломки бы подстелила, – подытожила Борковская.
Татьяны повернулись ко мне и уставились, ничего не говоря. У меня задрожало все внутри от этого пронзительно-пронизывающего взгляда. Губы их не шевелились, но голоса звучали эхом наперебой:
– А Ксюши нет.
– Ушла жить.
– Повезло ей.
– Кто знает, везение ли это – остаться жить…
«Действительно! – подумала я, воровато отведя взгляд. – Везение ли это – остаться жить?!».
– Остаться жить – это хорошо, откликнулась Борковская и с тяжелым вздохом отвернулась от меня обратно к пустому столику. – Я бы зимой в новой шубе щеголяла… И уж точно бы подцепила приличного мужика!
Горе Борковской вызвало улыбки у остальных Татьян, они переключили свое внимание с моей скромной персоны на нее.
– Да ладно, Таня, не в этом счастье! – приободрила подругу Баль.
– А в чем? – прошептал кто-то из них и все замолчали, не зная, что ответить.
Я задумалась: что есть счастье? В голове вертелись цитаты, слышимые мной в разные периоды жизни: «Счастье любить и быть любимой» – кажется, это говорил кто-то из моих знакомых давным-давно. «Счастье – это когда тебя понимают» – похоже, эта фраза из какого-то фильма. «Счастье – эмоциональное состояние (эмоция), при котором человек испытывает внутреннюю удовлетворённость условиями своего существования, полноту и осмысленность жизни, и осуществление своего назначения. Древнегреческое слово счастье – «эвдемония» (eudaimonia, еu – добро, daimon – божество) – дословно означало судьбу человека, находящегося под покровительством богов» – определение, зазубренное во время учебы в институте…
Судьба человека, находящегося под покровительством богов. Так в какой момент боги отворачиваются, лишая нас возможности ощущать позитивную эмоцию? И почему эти самые боги не спешат протянуть руку помощи, когда мы тонем в бездне отчаянья?
«Счастье – осознание позитивности контекста собственного существования» – вдруг прошептала я, вспомнив еще одну цитату из далеко студенчества. Услышав эту фразу на лекции, я не поняла ее смысла, но написала на лицевой стороне тетради. Как талисман.
– Осознание позитивности контекста собственного существования, – медленно вторила Борковская моим мыслям. – Точные слова. Норка… Я о ней мечтала со школы…
