Михаил Веллер - Что такое не везет и как с ним бороться
Железо надо ковать из любого положения, но лучше все-таки пока горячо. Я наплел Комогену, что пишу диссертацию по определению ценностной ориентации в подростках пубертатного возраста и он интересен как экземпляр. Ставлю на нем опыт. Причем он имеет право в любой момент опыт прервать и больше не являться. А если опыт удастся? Тогда не исключено, что ты станешь другим человеком, но это твое личное дело, меня не касается.
И затеяли мы с ним эдакий семинар, эдакую сумасшедшую историко-психологическую игру в вопросы и ответы: а мог бы в принципе он, Комоген, стать императором, если бы родился Наполеоном Бонапартом?
Он вздыхает: «Способностей не хватает». – «Позволь, насчет способностей мы уже выяснили». Я разобрал карьеру Наполеона, как шахматную партию, и набросал одиннадцать пунктов на том самом листочке, который вывалился сегодня в таз с водой.
Комоген старательно переписал. Запись, как вы видите, не лишена аморальности. Но иначе, полагал я, такого тупицу не пронять: перечню сплошных добродетелей он бы не поверил; да таково и соответствие исторической истине.
Будущее показало, что я оказался прав, а лучше б было наоборот. В молодости не задумываешься о далеких последствиях…
За последующие пару недель я внушил ему, что ум умом, а учение – учением, и если человек получает двойки, это отнюдь не гарантия, что он глуп или не преуспеет в жизни. Ира снабжала меня примерами. Заодно с Комогеном я узнал, что математик Гаусс в школе слыл тупицей, юный Лев Толстой имел репутацию шалопая и бездельника, а Генри Форд был почти неграмотен.
Затурканные создания склонны в глубине души к абстрактному мечтанию: в грезах они всемогущи. Задача в том, чтобы мечта поманила явью и толкнула на реальные поступки. Пацан потянулся ко мне со страшной силой. Оно и понятно. Ни отца, ни брата, ни старшего друга у него никогда не было, а я с ним по улице гуляю, о жизни говорю, не лезу с нравоучениями, а главное – понимаю.
Первые перемены в нем заметила Ира.
– Он отчаянно стремится тебе подражать, – повеселилась она. – Щурится, челюсть выпячивает, обратил внимание? Брюки отутюжил, туфли надраил… И взгляд – не то опереточный герцог, не то верблюд, точно как ты.
Комоген встречал меня после лекций у институтских дверей и провожал до общежития: сорок минут в день. Идея императорства засела в его неокрепших мозгах, как гвоздь. Наши игры продолжались: мы сделали д'Артаньяна королем, причем д'Артаньян приобрел явственные черты Ришелье – расчетливость, коварство и неуемную жажду власти. Мы сделали Спартака властелином Рима, хотя этот властелин уступал в благородстве легендарному гладиатору. Разожженное воображение Комогена пока не опускалось до мелочей обыденной жизни. Ну, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не впадало в спячку. Я мобилизовал Иркины возможности и достал на несколько дней «Государя» Макиавелли.
Учиться Комоген, однако, лучше не начал. Более того: раньше на уроках спал, а теперь думает о своем и просто не слышит, когда его вызывают. Слабый и зависимый человек делается скрытен и коварен: Комоген проникался мыслью о возможности своего всемогущества.
Ирина практика закончилась, но Комоген не поставил это в зависимость от наших отношений. Он жаждал встреч и как губка впитывал мои рассуждения об укреплении воли, развитии речи, умении убеждать людей. И наконец с детской непосредственностью спросил о структуре власти у нас: как стать главным? Причем конкретно: самым главным в нашем городе?
Лучше карьерист, чем кусок серого теста. Пусть Комоген мобилизует отпущенные природой силенки и достигнет чего-то в жизни: и себе, и людям сумеет что-то дать. Я поразглагольствовал о личных качествах, биографии, связях, обстоятельствах, образовании. И чтоб заметил, как в моей овце прорезаются черты волчонка – скрытного, недоверчивого, хитрого, – ничего я не заметил. Руководствуясь благими целями, недооценил, так сказать, эффект собственной антипедагогической деятельности.
Сессия положила конец нашим беседам, времени не было: я объявил опыт законченным и обнадежил Комогена успехом. Мы сдали экзамены, отнесли с Ирой заявление в загс и начали забывать эту историю, когда накануне отъезда в стройотряд Комоген меня нашел.
– Перевожусь, – говорит, – в вечернюю школу.
– Одобряю. Начнешь работать, станешь самостоятельным, уверенным в себе. Деньги появятся. И учиться в вечерней школе полегче, отметки тебе подтянут.
– На отметки наплевать… Деньги и самостоятельность – хорошо, конечно. Но главное – начну рабочую биографию. Попробую выдвинуться.
Во как заговорил – «Попробую выдвинуться».
Я торопился: сдавать учебники в библиотеку, получать форму, отмечать обходной листок. Он понял, помедлил, вздохнул.
– Спасибо, Леонид Борисович. Вы сами не знаете, что для меня сделали…
Пожали мы по-мужски руки – и расстались на много лет.
…Звягин цокнул языком и пружинисто встал.
– А дальше?
– А дальше Комоген пошел на завод учеником токаря. Правильно выбрал: токарь – звучит для непосвященных как-то весомее, чем слесарь или фрезеровщик. Он предпочел бы и учиться дольше, и зарабатывать меньше, но быть – именно токарем. Он имел дальний прицел.
Полгода он приглядывался, соображал. Посещал вечернюю школу – не учился, а именно посещал столько, сколько требуется, чтобы получить в конце концов аттестат.
Зимой пришел в комитет комсомола и сказал, что хочет подать заявление. Там удивились, почему он еще не комсомолец, и приняли без проволочек: старателен, дисциплинирован, учится, молодой рабочий-металлист.
Теперь он сидел на комсомольских собраниях. На первом же выступил, заикаясь от волнения: надо чище убирать свои рабочие места. Замечание безобидное, но Комоген начал набирать очки как сознательный комсомолец.
Ребята начинали курить – он не курил. Курение снижает работоспособность и стоит денег, которые можно использовать умнее. Он не пил – ему нужны ясные мозги и, опять же, деньги. Великие люди не пьют.
Деньги он тратил на одежду и прогулки с девушками. Модные вещи придавали уверенности в себе. С девушками он учил себя раскованному поведению. Преодолевая неуклюжесть и застенчивость, научился танцевать: надо быть ловким и никогда не смущаться. Отслуживший в армии сосед, жалеючи, научил его драться.
Он немножко читал – исключительно серию «Жизнь замечательных людей», – и мысленно перекраивал судьбы, примеряя их на себя. Его Бальзак не пил кофе, берег каждый франк, спал по восемь часов и подкупал критиков, чтоб они поливали грязью конкурентов. Его Колумб построил в Америке оружейные заводы, на захваченные сокровища нанял армию и стал императором Америки. К прочим развлечениям Комоген был равнодушен.
Когда буйная энергия юности концентрируется в одной точке – пробивная сила развивается страшная. Так взрыв фаустпатрона, собранный в тонкую струю, прожигает танковую броню. Фанатики, достигающие порой вершин, получаются именно из ребят, чем-то природой обделенных: робких, слабых, некрасивых, бедных, – все их стремление к самоутверждению принимает единое направление, в котором они могут превзойти других, компенсируя свою ущербность.
В семнадцать лет Комоген окончил вечернюю школу – в основном на четверки. Четверки натягивали в поощрение за аккуратную посещаемость. В науках он по-прежнему не блистал. Он твердо знал, что школьные премудрости ему не понадобятся.
Он натаскивал себя для пути наверх, как альпинист перед восхождением. И, как альпинист перед восхождением, обдумывал вернейший маршрут.
Он испрашивал комсомольские поручения, радуя сердца бюро. Его выбрали комсоргом бригады – появилась вожделенная запись в учетной карточке. В цехе он был на хорошем счету: исполнительный, дисциплинированный. И когда он уволился, весьма удивились: зачем, почему?.. Пробовали отговаривать; он отмалчивался непреклонно.
Он поступил на курсы водителей. Полгода жил на стипендию, урезав свои расходы. И проявил себя в новом амплуа: активист добровольной народной дружины. Согласен был дежурить хоть ежедневно. Стал в милиции почти своим человеком: перезнакомился с ребятами, интересовался спецификой работы. Его усердие отметили грамотой к Дню милиции.
Новоиспеченные шофера хлопотали об устройстве: одни стремились на междугородные перевозки, другие в таксопарк, третьи на большегрузные самосвалы. Комоген же по объявлению нашел контору, где требовался шофер легковой машины. И получил старенький москвичок и восемьдесят рублей зарплаты. Он неотклонимо смотрел в будущее.
Мать огорчилась, но мать уже относилась к нему со смутным почтением: положительный, самостоятельный, на зависть соседкам. Сын в ответ только кривил губы и усмехался загадочно:
– Ничего, мамаша, еще буду ездить по главной улице в черном лимузине.
Мать умилялась. Матери – они всегда в таких случаях умиляются…
Перед призывом в армию Комоген предпринял некоторые шаги. Явился в райком комсомола со своей грамотой и попросил рекомендовать его для службы в милиции: чувствует призвание. С ним побеседовали и рекомендацию дали. С этой рекомендацией он двинул на прием к начальнику отделения милиции и, сказав продуманные слова о призвании, попросил позвонить или написать записку райвоенкому. Подполковник улыбнулся, потряс ему руку и пообещал добровольному помощнику посодействовать. Подготовив почву, Комоген отправился к райвоенкому.
