Ирина Алефова - Яд для Моцарта
amabile
С появлением Бородина в тесном дружеском кругу музыкантов стало намного веселее. Отсутствие Римского-Корсакова более не осознавалось как невосполнимая утрата. Молодой химик словно внес с открытой дверью поток свежего воздуха в атмосферу запертой комнаты. Возобновились вечера ансамблевого музицирования, стали появляться совместные проекты новых музыкальных произведений.
Все участники балакиревских собраний с радостью приняли Александра Бородина, этого бесспорно талантливого музыканта и чудесного человека, в свой круг, и вскоре без него представить себе сообщество композиторов стало совершенно немыслимо.
Против пополнения «коллектива» был только один человек. Нетрудно догадаться, что это был Цезарь Кюи.inqueto
Свою антипатию к новому члену кружка он скрывал с особой тщательностью. Ни единая душа не должна была заподозрить его в негативных чувствах по отношению к кому бы то ни было из общества молодых композиторов и тем более – догадаться об их мотивациях. Он ни в коем случае не должен был компрометировать себя с самого начала. У него была вполне определенная цель, к которой следовало упорно и настойчиво стремиться.
До поры до времени не стоило действовать в открытую. Кюи притих на некоторое время. Окружающие же видели лишь то, что их друг всецело поглощен изучением теории и композиции музыки. Балакирев частенько заставал приятеля склоненным над учебниками по гармонии, корпящим над анализом формы произведений зарубежных классиков. Пытался Кюи и сам сочинять.
Первые пробы оказались откровенно неудачными. Неудачными настолько, что это признавал даже сам автор. Но Кюи на то и был Цезарем, чтобы уметь не падать духом и с должной стойкостью преодолевать преграды и препятствия: в очередной раз взявшись за перо, он решил выбрать себе в поддержку литературный сюжет, а стало быть – написать не какую-нибудь там мелкокалиберную камерную ерундовину, а самую что ни на есть настоящую оперу. За столь серьезный и крупный вокально-инструментальный жанр балакиревцы до сих пор еще не рисковали браться. Кюи решил быть первым.
К возвращению Римского-Корсакова из заграничной службы Кюи успел написать две оперы и среди участников музыкантского сообщества считался прирожденным оперным копозитором, не без оснований на то. Николя по приезде с азартом подхватил его начинание, но что-то помешало ему тут же приняться за сочинение оперы. Цезарева пешка пока еще не была бита. Пользуясь случаем затишья, Кюи немедленно взялся за разработку нового сюжета для очередной, уже третьей своей оперы.
С приездом Римского-Корсакова их стало пятеро: композиторское сообщество окончательно сформировалось. Кюи понял, что круг замкнулся. Вернее, не круг, а квадрат – прочный и незыблемый, как данность. Он видел вокруг себя четверых человек, которые были поистине талантливыми и одаренными музыкантами, и рядом с ними отчетливо осознавал свою посредственность. Все попытки сравняться, выйти на один уровень с этими четырьмя были безуспешными. Пришлось признать, что пятый угол лишний и, соответственно, занять иную позицию – вовне или внутри. Он выбрал последнее и стал центром.
Этот выбор обязывал его ко многому. Прежде всего истинным центром, «душой» кружка был вовсе не он, а Милий Балакирев, мастер на все руки. По «вине» этого удивительного человека выдающиеся музыканты эпохи имели возможность общаться и сотрудничать. Он, подобно магниту, притягивал к себе элиту русской культуры того времени. Музыкальный критик Стасов, дирижер Мариинского театра Направник, дирижер хора Гавриил Ломакин, поэты века Голенищев-Кутузов и Полонский, художники Репин и Гартман – да и кого только ни приходилось видеть рядом с Балакиревым.
Одним словом, центр этой культурной Галактики был определен, и два солнца так или иначе не могли уместиться на небосводе. Свободной оставалась лишь теневая сторона. Другого выбора не оставалось: Кюи покорно вступил в ее безграничные просторы и занял центральное место.belebt
– Цезарь, послушай! Послушайте, друзья, что пишет наш Николя в «Петербургских ведомостях»! – в комнату ворвался сияющий Бородин, потрясая сложенным вдвое газетным листом. – Слушайте: «Музыкальная драма должна быть ведена именно так, как ведены эти сцены»! Это он о твоем «Ратклифе»! Римский хвалит твою оперу, Цезарь!
Все немедленно оставили свои дела и окружили влетевшего вестника. Виновник торжества, автор поставленного не далее как вчерашним вечером оперного спектакля «Вильям Ратклиф», дрожащими руками схватил протянутую газету и пробежался по странице глазами, отыскивая нужный столбец.
– Где, где ты читал, Саша?
– Да вот же, вот, смотри, – Бородин, переводя дух, ткнул пальцем в правую колонку. – Тут вся Корсаковская рецензия. Он, как всегда, немногословен, скуп на похвалы, но…
– Но если уж от него получаешь лестный отзыв, то можно быть уверенным, что это чистая правда, – спокойно вставил Балакирев из глубины комнаты. Сохраняя спокойствие, как подобает наставнику, он не покинул своего места у рояля, чтобы разделить восторг по поводу газетного отзыва критиков о премьере.
– Да уж, это точно, словам Римского я верю больше, чем самому себе, – подхватил Мусоргский, взмахивая рукой и опрокидывая на пол подсвечник вместе с горящей свечой. – Ох ты, господи, вот я неповоротливый медведь!
О пожаре не было и речи – огонь свечи погас уже во время падения, но среди собравшихся тут же возникла суматоха, из-за которой тема разговора, волнующая автора оперы, переменила объект: все стали обсуждать не вчерашнюю премьеру, а неловкость Мусоргского. Кюи, ожидавший услышать похвалы в свой адрес, вполне заслуженные на его взгляд, снова оказался в стороне.
Он нахмурился и под видом изучения газетных статей поспешно отошел в сторону, поближе к другому источнику света – маленькой лампадке, висящей у противоположной от входа стены. Гнев и обида душили композитора.irato
«Ну надо же было вмешаться этому неотесанному чурбану в момент, когда я (редкий случай!) оказался в центре внимания друзей! И кто только просил его высказываться?! Сидел бы себе на месте, если не умеет держаться в обществе! Вечно он появляется тогда, когда не нужно! Была бы моя воля – собственными руками бы придушил…»
– Цезарь, что-то не так? Тебя что-то расстроило? – прервал его размышления незаметно подошедший Балакирев.
Милий Алексеевич, будучи организатором творческих собраний, обладал уникальным даром видеть человека насквозь, а потому знал своих «подопечных» как собственные пять пальцев. И сейчас он издали уловил скрытую агрессию Цезаря и, приблизившись, был неприятно поражен гримасой, исказившей его лицо до неузнаваемости.
Кюи поспешно вернулся в действительность – черты лица заняли привычное выражение, узкие губы вытянулись в подобающую улыбку, брови поползли наверх, символизируя удивление.
– Нет, с чего это ты взял? Все хорошо, Милий. И даже более того – все просто замечательно! Подумай сам: разве я могу быть расстроенным, когда читаю столь лестные отзывы наших критиков? Я безмерно счастлив, поверь мне! О таком успехе я и мечтать не мог.
– Прими еще раз мои искрение поздравления, – Милий протянул ладонь для рукопожатия и, хитро прищурившись, с улыбкой посмотрел на приятеля. – Я не сомневался, что ты сможешь осуществить свой замысел.
– О чем ты? – нахмурился Кюи. «О каком замысле он ведет речь? К чему эти заговорщические взгляды? Неужто он и в самом деле умеет читать мысли?!.»
– Ну как же? – теперь настала очередь выражать удивление бровям Милия. – Помнится, долгими зимними вечерами за чашкой чаю я не раз слыхивал от тебя о том, что ты намерен во что бы то ни стало совершить переворот в оперном жанре.
«Похоже, в чашках было кое-что покрепче чая, – подумал смущенный и обескураженный Кюи. – Хорошо еще, что я не проболтался о самом главном. Поистине: язык мой – враг мой!»
– Так вот, – продолжал Балакирев. – Могу открыто заявить, что с «Ратклифом» тебе это удалось в полной мере.
«Еще бы, ведь я работал над ней семь лет» – подумал Кюи, скромно потупив взгляд.
– Особенно хороши твои мелодические речитативы: они довольно выразительны и, можно сказать, знаменуют собой в какой-то степени рождение нового типа речитатива в русской опере. «Но-о-о у меня легко на се-ердце ста-ло» – напел он фразу из партии главного героя. – Да и музыкальные характеристики, надо признать, даны предельно ярко и рельефно. Корсаков хвалит драматургию, и я считаю, тоже вполне обоснованно. Одним словом, Цезарь, ты не обманул моих ожиданий. А первые две оперы, которые вышли неудачными, сочтем за пробу пера.violento
«Пробу пера! Ничего себе – неудачные! Да как он смеет так отзываться о моих сочинениях?! Они дались мне бесчисленным количеством часов и дней мучений, когда я пытался найти подход к этой непреодолимой музыкальной материи, учился владеть ею, подчинить ее себе!.. Неужели этот черствый человек хочет сказать, что все мои мучения были напрасными? Он ничего не смыслит в настоящей музыке!..» – порыв гнева охватил все существо внешне невозмутимого собеседника. Один Бог знает, каким образом ему удавалось настолько хорошо владеть собой».
