Наринэ Абгарян - С неба упали три яблока. Люди, которые всегда со мной. Зулали (сборник)
– Если к утру не станет лучше, отправлю в долину телеграмму, пусть присылают карету скорой помощи, – выговорила вполголоса Сатеник.
– Оставьте меня в покое, – хотела попросить Анатолия, но вместо слов из горла вырвался протяжный стон.
– Что? – наклонилась к ней Ясаман.
Анатолия попыталась поймать ее взгляд, но веки словно налились свинцом, она прикрыла глаза, повела наугад в воздухе рукой, поймала подругу за пальцы, слабо их сжала.
– Нет, – зашептала, – нет.
Громким, требовательным лаем разразился Патро – Сатеник аккуратно переложила ноги Анатолии на простыню, поднялась, засеменила к окну, потрясла грозно пальцем во двор – уймись, брехливый пес, или посажу тебя на цепь, Патро ринулся к ней, не разбирая дороги, въехал со всей силы в бочку, опрокинул ее и остолбенел, облитый с ног до головы чуть тухловатой дождевой водой. Бочка покатилась по земле, издавая оглушительный барабанный грохот, ударилась боком о деревянный забор, устроила всполошенный гвалт испуганная птица, заволновались в хлеве овцы и козы, в соседней комнате послышались быстрые шаги – это Василий, поднятый на ноги шумом, заспешил во двор, чтобы посмотреть, что там происходит.
«С этими людьми невозможно даже спокойно умереть», – подумала Анатолия и с внезапным облегчением провалилась в сон – беспробудный и спасительный. Открыла она глаза только к следующему полудню, разбуженная лаем и топотом того же Патро, – подминая траву тяжелыми лапами, он метался вдоль стены, отбрехиваясь на редкий по маю одуванчиковый пух, грозящийся превратиться к июню, когда зацветет еще и тополиная роща, в настоящий снегопад.
На спинке стула висело аккуратно сложенное платье Анатолии. Она надела его, застегнулась на все пуговицы, поискала домашние туфли – не нашла, осторожно поднялась – тело показалось неожиданно легким, почти невесомым, ломота унялась, и дышалось значительно легче, – она набрала полную грудь воздуха, бережно выдохнула – голова закружилась, но совсем чуть-чуть. На кухне звякнули посудой, видно, Ясаман возилась с готовкой, Анатолия вышла в гостиную, тахта была разобрана, кто-то провел ночь в соседней комнате, охраняя ее сон, коридор – длинный, со скрипучим полом, с бьющим в окна солнечным светом – вел прямо, а потом налево, к кухонной двери. Она шла медленно, вбирая ступнями тепло дощатого пола, морщилась от попадающих под ноги соринок – пятый день без уборки, нужно хотя бы собраться с духом и подмести дом, а завтра, если хватит сил, провести влажную уборку, – кухонная дверь была распахнута, ситцевые шторы на окнах раздувал сквозняк, за столом, криво прищурившись и пожевывая кончик погасшей трубки, сидел Василий и, неумело орудуя ножом, соскребал с мелкой весенней картошки податливую шкурку.
Он сразу же поднялся, чтобы помочь ей дойти до стула, но Анатолия сделала запрещающий жест рукой – не надо, я сама.
– Сейчас принесу твои туфли, Ясаман вчера опрокинула на них бутыль с настойкой, пришлось сполоснуть и выставить сушиться. Наверное, уже высохли.
Он вышел на веранду, вернулся с туфлями, наклонился, кряхтя, поставил на пол.
– Давай помогу надеть.
– Вот только этого мне не хватало, – возмутилась Анатолия.
– Как скажешь, – не стал спорить Василий и снова взялся за нож, – Ясаман заглядывала с утра, послушала твое сердце, сказала, что тебе стало лучше. Велела мне почистить картошку и затопить печь. Вот, чищу, как умею.
– А кто в соседней комнате ночевал?
– Я. Несколько раз заглядывал к тебе – послушать дыхание. Приходилось чуть ли не ухом к губам прикладываться, так неслышно ты дышишь.
Анатолия провела по ступням ладонью, чтоб смахнуть налипший сор, обулась. При других обстоятельствах она бы застеснялась того, что чужой мужчина ночевал за стеной и заглядывал к ней в комнату, но сейчас, выбитая из колеи недомоганием, ничего, кроме легкой апатии, она не испытывала. Но если с апатией можно было разобраться потом, то с глупой затеей переезда нужно было заканчивать прямо сейчас. Собрав волю в кулак, она обратилась к Василию:
– Надо тебе обратно перебраться в свой дом.
Василий кинул в миску очищенную картофелину.
– Зачем?
– Глупость мы затеяли.
– Может, и глупость. Так зачем дальше ее городить?
Анатолия поймала его насмешливый взгляд. Рассердилась.
– В смысле – дальше городить?
– В нашем возрасте неумно метаться. Раз съехались, зачем обратно разъезжаться? Что люди о нас подумают?
– В нашем возрасте чужое мнение должно волновать нас меньше всего, – передразнила его Анатолия.
Василий хмыкнул, переместил трубку из одного уголка рта в другой, поднялся, положил со стуком нож перед Анатолией:
– Раз такая шустрая, работай давай. А я пока печку затоплю.
Анатолия дернула плечом, но за нож взялась.
Заглянувшие к ним Ясаман с Ованесом застали ласкающую глаз семейную картину – Анатолия, упрямо сжав губы в ниточку, скребла картошку, а Василий, опустившись на колени, раздувал в печи огонь. При виде соседей он захлопнул заслонку, поднялся с колен и протянул руку Ованесу:
– Доброго дня.
– И тебе доброго дня, сосед.
Ясаман поставила на стол кастрюлю с холодным спасом [20], подошла к Анатолии.
– Давай посмотрим, как ты. Сядь прямо. Смотри на кончик моего пальца.
Анатолия безропотно повиновалась. Ясаман повела пальцем от правого ее виска клевому, потом обратно, внимательно следя за ее взглядом. Вздохнула с облегчением:
– Зрачки не прыгают, головокружение вроде унялось.
– Да, полегче стало, – согласилась Анатолия.
– Я тебе шиповника с мятой заварила, оставила стынуть. Принесу потом. Будешь пить в течение дня. Меликанц Вано собрался сегодня резать барана, обещал отдать печень и сердце. Потушу с луком, тоже поешь. Не морщись, раз захворала, надо лечиться.
Анатолия вздохнула.
– Да все со мной в порядке. Давление, видно, упало, с кем не бывает. У меня другая забота – я Василия домой спроваживаю, а он не соглашается. Говорит – зачем на старости лет позориться, с вещами туда-сюда таскаться.
Василий, словно не о нем говорили, с невозмутимым видом распахнул заслонку печи, поворошил кочергой поленья, помогая огню охватить их со всех сторон.
– Как спроваживаешь? А мы решили отметить ваш, хм, праздник, – крякнул Ованес, – накрыть столу нас во дворе, посидеть немного. Сатеник уже всю деревню оповестила, пахлаву свадебную затеяла.
– Какая пахлава?! – всполошилась Анатолия. – Вы чего из нас посмешище делаете?
– Обыкновенная свадебная пахлава, на орехах и меду, с монетой на счастье. Кому попадется – тому следующим жениться, – хохотнул Ованес.
Анатолия обомлела.
– Да что же это такое! С ума вы сошли, что ли?
– Ты это. С выражениями-то аккуратней.
– Да с вами разве можно по-другому?
– Не можно, а нужно!
Пока Анатолия с Ованесом препирались, Ясаман сполоснула чищеную картошку, поставила на печь широко донную сковороду, положила туда ложку топленого масла, подождала, пока оно распустится, кинула картофельную мелочь и сразу же плотно прикрыла крышкой.
– Ованес, сходите в огород за травами. И сыра принесите. Сейчас картошка пожарится, сядем обедать, – обратилась она к мужу.
– Огород со вчерашнего дня не полит, – вспомнила Анатолия.
– Я с утра уже полил, – бросил ей укоризненно Василий и направился к двери. Следом, возмущенно бухтя, шел Ованес.
Дождавшись, когда мужчины выйдут из дому, Ясаман пододвинула стул к подруге и села напротив.
– Ты чего свой характер показываешь?
– Не хочу жить с ним, вот и показываю.
– Охота в одиночестве стариться?
– Какая разница – в одиночестве или нет? Все равно стариться.
– Раз все равно, чего упрямиться?
Анатолия побарабанила рукой по столешнице.
– Да не упрямлюсь я. Мне просто все это не по душе, – она принялась раздраженно загибать пальцы, – ни этот его скорый переезд, ни брехливая собака во дворе, ни животные в хлеву, привел, не спросивши – надо оно мне или нет. Ведет себя так, словно он в моем доме хозяин.
– А как он должен себя вести?
– Не знаю. Хоть спросил бы, можно или нет.
– С каких это пор мужики в нашей деревне разрешения спрашивают?
Анатолия откинулась на спинку стула, устало протерла глаза.
– Надо было сразу ему отказать.
– Раз не отказала, смысл сейчас возмущаться?
– Мое слово имеет обратную силу или нет?
– Да что же это за слово такое, которое можно сначала дать, а потом взять?
Анатолия не нашлась что ответить. Ясаман поднялась, разлила по тарелкам спас, нарезала хлеб. Перемешала картошку деревянной лопаткой, посолила. Анатолия следила за ней, обиженно поджав губы. Ей было непонятно, почему, вместо того чтобы поддержать, подруга убеждает ее смириться со сложившимся положением вещей.
Ясаман поймала ее огорченный взгляд.
– Если бы ты знала, дочка, как страшно стареть одной, – протянула она с горечью.
