Александр Ахматов - Хроника времени Гая Мария, или Беглянка из Рима. Исторический роман
– Ты имеешь в виду вон ту, золотоволосую? – кивнул Волкаций в сторону девушек. – Правда, хороша? Досталась мне почти что даром… И знаешь, от кого? От Аврелия, гладиаторского ланисты. Ты с ним знаком. Он сам предложил мне ее взамен своего проигрыша.
– Она доморожденная? – осведомился Клодий.
– Аврелий рассказал мне, что мать ее родом была из Галлогреции228 и поначалу принадлежала сенатору Ювентию Тальне, ныне покойному. Видимо, мать в его честь назвала дочку Ювентиной…
– Ты хочешь сказать, что сенатор больше всех постарался, чтобы эта красотка появилась на свет?
– Вполне возможно.
– Она говорит по-латыни?
– Не хуже, чем законнорожденная дочь сенатора. Кстати, греческий она знает тоже благодаря матери, которая, видимо, была более гречанка, чем галатка. Не хочешь ли послушать, как она декламирует греческие стихи?
– Ну, если голос у нее такой же красивый, как и она сама.
Волкаций поднял вверх руку и щелкнул пальцами, чтобы привлечь внимание молодых рабынь, которые, сделав свое дело, уже собирались покинуть триклиний.
– Вы обе можете идти, – махнул он рукой двум темноволосым девушкам. – А ты, Ювентина, отдай им свой поднос и подойди сюда.
Глава шестая
НЕВОЛЬНИЦА
– Ну-ка, Ювентина, прочти нам что-нибудь по-гречески, – обратился к девушке Волкаций, когда она подошла к нему. – В прошлый раз ты читала гостям стихи этой поэтессы… как ее…
– Сапфо229, – напомнила Ювентина, с усмешкой взглянув на господина.
– Ну да, Сапфо… конечно, Сапфо. Надо признать, это греческое имя нелегко выговорить… Итак, прочти нам… немного, всего несколько строк, чтобы вот этот господин мог оценить твой голос и твое греческое произношение.
Ювентина вздохнула и прочла нараспев, стараясь четко озвучивать окончания слов:
Я негу люблю,Юность люблю,Радость люблюИ солнце.Жребий мой – бытьВ солнечный светИ в красотуВлюбленной.Я роскошь люблю;Блеск, красота,Словно сияние солнца,Чаруют меня…
Кроме Минуция, почти в совершенстве изучившего греческий язык еще в ту пору, когда он со всем жаром юности был влюблен в гречанку Никтимену, а также Клодия, который много лет занимался откупными делами в Сицилии230 и кое-как мог изъясняться на языке эллинов, больше никто из присутствующих не понял и нескольких слов, произнесенных девушкой. Зато, пока она декламировала строки великой уроженки Лесбоса, все имели возможность разглядеть, что зубы у нее один к одному – ровные и белые, как жемчужины.
– Если ты не против, – сказал Клодий, обратившись к Волкацию, – я поупражняюсь с ней по-гречески.
– О, сколько угодно!
И Клодий заговорил с девушкой, нещадно коверкая каждое греческое слово.
– Твоя мать была галаткой? – спросил публикан, бесцеремонным взглядом ощупывая всю ее фигуру.
– Да, господин, – коротко ответила Ювентина, тоже переходя на греческий язык.
– Ты умеешь читать, писать?
– Могу читать, но писать не пробовала… разве что палочкой на песке.
– Но ты девушка способная. Если умеешь читать, то и писать научишься. Главное, ты свободно говоришь на латыни и греческом. Это как раз то, что мне нужно.
Девушка взглянула на публикана с беспокойством.
– Ты… собираешься купить меня? – с запинкой спросила она.
– А что тебя смущает? Разве я хуже твоего плешивого господина? Или ты его так любишь, что тебе не хочется с ним расставаться?
Ювентина потупилась.
– Я слышала, что жена твоя очень дурно обращается с рабынями, – произнесла она сквозь зубы.
– Откуда тебе это известно? – нахмурился Клодий.
– Мне рассказала об этом одна из служанок твоей жены. Я случайно познакомилась с ней в Паллацинских банях и обратила внимание на то, что грудь девушки исколота булавками – это твоя жена истязала ее за ничтожную провинность. Девушка также рассказывала, что госпожа то и дело приказывает сечь рабынь розгами и даже подвешивать на ночь к кресту…
– Меня это не касается, – прервал публикан Ювентину. – Я давно уже не вмешиваюсь в дела своей жены, а ее не интересуют мои. Можешь быть спокойна, жена и знать о тебе ничего не будет. Я отправлю тебя в Сицилию. Не пожалеешь. Там прекрасный климат, море. Тепло даже зимой. Не то, что в Риме с его наводнениями и лихорадкой…
– Ну, что? – спросил Волкаций, прервав свой разговор с Сильваном и поворачиваясь к Клодию. – Как ты ее находишь?
– Ты прав, она почти настоящая гречанка.
– Что за грудь! Что за ножки! – со вздохом сказал Сильван, не спуская с девушки пожирающего взгляда.
Волкаций жестом руки разрешил Ювентине удалиться, и та поспешила к дверям триклиния.
Клодий проводил ее стройную фигуру глазами коршуна, упустившего добычу.
– Бедный Клодий, – язвительно произнес Сильван. – Эта девчонка, кажется, лишила тебя покоя. А ты попроси хозяина – он уступит ее тебе на нынешнюю ночь, – подмигнул он Волкацию. Но тот строго его осек:
– Не говори лишнего, Сильван. Сам-то ты прекрасно знаешь, что Ювентина у меня на особом счету – и ни тебе, сколько бы ты ни клянчил, ни кому-либо другому я ее не отдам… Эта девушка очень тонкая штучка, – продолжал он, обращаясь к Клодию. – С виду она скромна и послушна, но вполне способна закатить скандал, подобный тому, каким ославила в прошлом году прежнего хозяина…
– Это верно, – подтвердил Сильван, отхлебывая вино из своего кубка. – Ланиста Аврелий готов был растерзать ее на части…
– А в чем, собственно, дело? – с интересом спросил Клодий.
– Видишь ли, Ювентина с самого рождения росла в его деревне, – начал рассказывать Волкаций. – У Аврелия есть небольшая вилла близ Альбанского озера. Говорят, доход от нее ничтожный. Аврелий туда редко наведывается, да и то лишь для того, чтобы подросших молодых рабов брать с собой в Рим – обучать гладиаторскому искусству. О, теперь его школа на Квиринале лучше любой другой во всей Италии!.. И вот как-то в один из своих приездов в имение, увидев Ювентину в полном цвету, Аврелий рассудил, что зрелой девице нечего пропадать в деревне, и привез ее в город. Надо сказать, он не только своих рабов, но и рабынь держит, как говорится, в гончей форме, используя их в виде наград своим ученикам, отличившимся на арене. Для Ювентины он тоже решил не делать исключения, хотя на таких красотках, как она, умные люди делают немалые деньги. И вот он приказывает девушке идти в школу, с тем чтобы та отдалась там какому-то гладиатору, который провел удачный бой. Но не тут-то было! Ювентина заупрямилась. Аврелий приказал высечь ее розгами. Но она и после этого не смирилась, бросилась на Форум и припала к ногам народных трибунов…
– Вот глупая!231 – усмехнулся Клодий.
– Ты прав. Она добилась лишь того, что трибуны, пожалев девушку, вызвали Аврелия к себе, попеняли ему на то, что он принуждает рабыню к разврату, а тот вне себя от ярости, вернувшись домой, приказал подвергнуть жалобщицу бесчеловечным пыткам…
В это время остальные сотрапезники были заняты беседой о новом преторе Сицилии.
– Лучше спросите у меня! Уж я-то знаю всю подноготную о любом из отцов-сенаторов! – хвастливым тоном заявил Вибий Либон. – Что же касается Публия Лициния Нервы232, то я не раз проворачивал с ним дела, правда, через его отпущенников…
– Я о нем всякого наслушался, пока был в Нумидии… Что он за человек? – хриплым голосом спросил Марк Тициний, лицо которого побагровело от выпитого вина.
– Мерзавец, каких мало! – изрек Дентикул.
– Он, говорят, здорово поистратился, чтобы добиться городской претуры, – заметил Приск.
– Только не думайте, он не из тех, кто расточает свое состояние в надежде, что ему поставят бронзовый памятник, – продолжал Либон. – О нет! Теперь, когда он заполучил в свои руки этот лакомый кусок – прощай, Тринакрия233! Провинция богата, а Нерва отличается неимоверной алчностью и пойдет на любые злоупотребления, лишь бы вернуться в Рим богачом… А ты, мой милый, – обратился он к центуриону, – если хочешь получить место в его преторской когорте, проси совета и помощи у нашего уважаемого Клодия, он с ним лично знаком… Послушай, Клодий! – окликнул Либон публикана. – Прости за беспокойство, но вот у нашего друга Тициния возникли кое-какие трудности, и ты бы мог ему помочь…
– Помочь? Я? – Клодий уставил на Либона непонимающий взор.
– Речь идет об этой злополучной истории с капитуляцией легионов Авла Постумия под Сутулом и о том, что брат Тициния…
– А, знаю, слышал…
– Так вот, хотя Тициний совершенно непричастен к преступлению брата, его преследуют родственники Спурия и Авла Постумиев, строят ему всякие козни…
– Положение мое усугубилось тем, что в пятый легион, где я служу, назначили военным трибуном старшего сына Спурия Постумия, – мрачно сообщил центурион и, помолчав, добавил: – Он уже пообещал мне веселую жизнь на весь оставшийся срок службы.
