Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том третий. Тайные милости
Георгий нырнул измерить глубину, но не достал дна. Он нырнул еще раз, широко раскрыв глаза, но ничего не увидел под водой – темень стояла слепая. Как и многие коренные жители города, плавал Георгий плохо, хотя и вырос на море. Оглушенный залившейся в уши водой, ослепленный подводной теменью, он вынырнул с испугом, с радостью, что есть другой, светлый мир, пусть белый, но полный воздуха и света. Кати нигде не было слышно. Георгию хотелось позвать ее, но он стеснялся. Лег на спину, замер, чутко прислушиваясь, – тишина стояла такая плотная, что сквозь нее не пробивался ни один, даже самый маленький звук. Георгию стало не по себе, он уже открыл было рот, чтобы окликнуть Катю, и тут она вынырнула прямо у него из-под руки – с плеском, с шумом лопнувшей вокруг нее воды, выскочила высоко, как русалка, обнажив плечи и грудь. Захохотав, они обнялись и, целуясь, пошли ко дну, долго опускались в черной воде, насколько хватило духу, а потом вынырнули, схватили воздуху и снова… и так несколько раз. Георгий чувствовал, что у него ушла на эту игру вся энергия, что ноги его тяжелеют, дыхание сбилось, что надо бы взмолиться, но это было выше его сил, взмолиться он не мог. А Катя все влекла его вниз – неутомимо, страстно, весело, пока он не хлебнул воды и не закашлялся.
– Ой, дай-ка я постучу. – И она ударила его крепеньким кулачком по спине. – Когда не в то горло попадает – надо по спине!
– Слушай, а где же берег? – спросил Георгий, откашлявшись, стараясь не показывать сбившегося дыхания, усталости.
– Наверное, там, – Катя показала блеснувшей от воды рукою в туман, – или там! – ткнула в противоположную сторону. – А, поплыли, какая разница! – Она опять зашлепала от него вразмашку и мгновенно пропала из виду.
Он еще раз измерил дно, не достал его, испугался, крикнул:
– Катя!
Ответа не было.
– Катя, не дури!
Туман обхватил его плотным молчаливым кольцом; казалось, весь мир был изолирован наглухо, не докричишься, не дозовешься.
И ему стало страшно.
– Катя, не дурите, где вы?
Ответа не было. Эта игра ему не нравилась, было в ней что-то зловещее – непонятно, как далеко до берега, где берег, хватит ли у него сил дотянуть? Откуда взойдет солнце и где оно блуждает так долго?! Он чувствовал, что ноги его все тяжелеют и тяжелеют, неудержимо тянут ко дну. «Неужели вот так нелепо суждено погибнуть?! Ах, Катя, Катя!» Он уже ненавидел ее.
– Катя! – крикнул он отчаянно громко.
– Ку-ку! Испугались? Да что мне сделается, я в воде не хуже рыбы!
Как он мог ей сознаться, что испугался не за нее, а за себя? Как он мог попросить у нее помощи?
– Солнце! – ликующе крикнула Катя.
И тут он увидел розовый просвет в белом тумане, как будто далекий уголек, брошенный щедрой рукою творца. Туман разваливался на куски, словно тонул в воде, появились чистые прогалины, вот он уже стал смутно различать плывущую к нему Катю. Но самое главное – берег-то, оказывается, был совсем недалеко от Георгия, буквально метрах в двадцати пяти; он понял, что вполне дотянет.
– До чего хорошо-то, господи! – звонко крикнула Катя.
– Замечательно! – счастливый оттого, что не утонул, что уже близок к спасению, воскликнул в ответ ей Георгий и нырнул в сторону берега, изо всех сил работая под водой руками и ногами.
Спрятавшись за скалой, Георгий хорошенько выжал трусы.
Море быстро очищалось от тумана, солнце уже сияло на горизонте огромным малиновым пятном, белая луна стояла над портом, а маяк все полосовал воду бледными пучками прожекторов.
Надев трусы, Георгий перебежал от скалы к хибарке, вошел в нее. Сережа все еще спал, крепко сжав кулачки, сохраняя на своем личике выражение все той же, недоступной взрослому пониманию, важной мысли. Тихонько постучалась в дверь Катя:
– Можно?
– Ага. – Георгий успел надеть брюки, рубашку и зашнуровывал туфли. – Входи, входи.
Катя взяла с крючка полотенце, вытерла мокрое лицо, волосы, улыбнулась, шепнула ему радостно, доверчиво:
– Хорошо искупались, а?
– Замечательно. Так я пойду?
Катя пожала плечами, халатик прилип к мокрому телу, и было видно, что она под халатиком нагая – как и была в море. У Георгия закружилась голова – от пережитого страха, от усталости, от доступности Кати.
– Так я пойду? – повторил он глухо, подавляя в себе желание взять Катю на руки и отнести в постель.
– Ага, – сказала она прерывисто, волнуясь не меньше его и кося от волнения карими блестящими глазами.
Он заметил этот ее косящий взгляд и вспомнил, что когда-то где-то читал: косящие женщины отличаются необыкновенной страстностью, самоотверженностью и преданны в любви. Кажется, это наблюдение подходило к Кате как нельзя лучше. Георгий подумал, что толстовская Катюша Маслова тоже слегка косила и это придавало ей особую прелесть.
– Ваши часы, – сказала Катя, – забыли.
Он взял со стола часы, надел на руку, машинально взглянул на циферблат, – оказывается, всего пять утра, оказывается, они пробыли в море меньше получаса, а ему почудилось – целую вечность. Ходу до его дома двадцать минут, можно еще доспать или, во всяком случае, притвориться спящим, ключи, слава аллаху, у него с собой. Георгий пощупал в кармане брюк – ключи были на месте. Он неловко чмокнул Катю в щеку и вышагнул за дверь хибарки.
Поднявшись на насыпь у мукомольного заводика, перейдя железнодорожное полотно и взглянув на город в утренней дымке, Георгий с тоской подумал о том, как ему войти туда? Но вспомнил свою радость, и его испуг показался игрушечно-нелепым, не стоящим выеденного яйца. Тень от него ложилась через всю улицу, переламывалась на домах и деревьях, и он вдруг почувствовал себя Гулливером в стране лилипутов и зашагал смело, весело, беспечно насвистывая «Мурку», ту самую блатную «Мурку», что, бывало, насвистывал в отрочестве, когда пыжился прослыть рыцарем улицы, когда вместе с другими ребятами таскал черную формовочную землю с завода и отливал в ней кастеты, к счастью, так и не употребив ни разу ни один из них в дело.
Поднявшись по асфальтированному взгорку на окрещенную им улицу Лермонтова, Георгий остановился у Клуба рыбаков. Внимательно оглядел его обкрошившиеся ступени с вылезшей проволокой арматуры, давно не беленные колонны, – когда-то этот клуб был лучшим в городе, а теперь рыбацкое дело пошло на убыль, и он обветшал. Да и появилось много других кинотеатров, клубов, построенных из стекла и бетона, просторных, оклеенных внутри красивым пластиком, увешанных чеканкой, с интерьерами, стилизованными то под горскую саклю, то под старинный портовый кабачок, с деревянными скамьями из широких, темных от морилки цельных досок, с внутренними фонтанчиками, с цветными витражами или искусной подсветкой по стенам. Словом, теперь Клуб рыбаков, что называется, не пляшет. А ведь как плясал когда-то! Какие здесь бывали танцы или, как их именовали официально, «вечера отдыха». По тем временам это был лучший танцевальный зал города, и попасть сюда стоило больших трудов. На здешних танцах Георгий был свой человек. Здесь он и получил свой первый слепой удар судьбы, первое предостережение о бессмысленных превратностях жизни.
Это случилось теплой зимой, в разгар субботнего вечера. Заиграли вальс. Георгий направился наискосок через покатый зал к девочке, которую давно приметил. Он шел по щелястым, натертым терпко пахнущим мастикою доскам пола, видя перед собой только ее голубое платьице, шел стремительно, опасаясь не успеть. Уже начали кружиться первые пары, зал с каждой секундой наполнялся шорохом платьев, скрипом и стуком туфель, круговым движением воздуха. Георгий перехватил ее взгляд и радостно понял, что она согласна. Тут и встретил его прямой, сокрушительный удар в переносицу – в голове что-то лопнуло, искры вспыхнули перед глазами, и мир погрузился во тьму. Он устоял на ногах, сделал вслепую еще несколько шагов, почувствовал, как бежит из носа по губам горячая соленая кровь. Кто-то взял его за руки, кто-то вывел из толпы танцующих на улицу, стал умывать под водопроводной колонкой – кто-то из своих ребят. Кто именно, сейчас Георгий уже не помнил. Потом ребята говорили, что никто не разглядел ударившего, не успел запомнить его, никто не разобрал толком, как все случилось. Говорили, что он шел навстречу Георгию, чуть сбоку, а поравнявшись, ударил его изо всей силы в лицо и тут же бросился в открытую дверь, убежал. Наверное, в руке у него было что-то тяжелое – свинчатка или камень, – удар получился такой сильный, что у Георгия потом еще долго болела голова – несколько дней. Но самое главное так и осталось загадкой: кто его ударил, за что, почему? «Наверное, он тебя перепутал», – говорили ребята. Такой был удар судьбы, в самом настоящем, не в переносном смысле этого слова…
А вот и родимый дом, «семейный очаг», как говорит Надежда Михайловна. Георгий открыл входную дверь своим ключом, чутко прислушиваясь, не притаилась ли жена со скандалом, как с палкой, наготове. Нет, было тихо. Прокравшись в свой кабинет, Георгий усердно покомкал выглаженные Катей брюки, рубаху и лег досыпать в расстеленную для него на кушетке постель, уверенный, что в семь тридцать его, как всегда, разбудит будильник. Лег и уснул мгновенно, словно провалился в темную теплую яму.
