Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том восьмой. Прощеное воскресенье
А тогда, летом 1947 года, после того как Горюнов-младший подвез ее к платформе станции Семеновка и тут же укатил разгружать так вкусно пахнущий подсолнечный жмых, пассажирский поезд, к которому они так спешили, пролетел мимо станции, даже не притормозив, только обдав Александру мазутно-смоляным ветром из-под гулко клацающих, сверкающих на солнце колес. Она смотрела вслед уходящему на Москву поезду, как навсегда ускользающей надежде, и ее обманутая душа медленно наполнялась тупой болью. Только теперь она окончательно поняла и умом и сердцем: надеяться больше не на что, Адама ей не вернуть. С каждой минутой уменьшающийся на глазах поезд становился все крохотнее, пока не превратился в точку, а затем и та исчезла из виду, растворилась в равнодушном к людским потерям желтоватом и зыбком солнечном мареве жаркого дня над степью.
Точка на горизонте исчезла. А Александра все всматривалась и всматривалась изо всех сил, пока ей не почудилось лицо Адама, вернее, что-то очень похожее на его лицо, потому что очертания она увидела смутные, как сквозь слезы.
– Доча, ты че плачешь – за поезд? Та бог с ним! Разберемся.
Оказалось, что перед ней стоял тот самый опухший почечник в железнодорожной фуражке, серой рубашке с погончиками, в темно-синих шевиотовых брюках и сандалиях на босу ногу, тот самый, что по приезде в Семеновку подсказал ей, как добраться до поселка на попутной машине.
Александра провела ладонями по лицу: действительно, все в слезах, значит, она плакала и не чувствовала, что плачет.
– Дяденька Дяцук, извините. – Александра крепко вытерла слезы тыльными сторонами ладоней. – Здравствуйте!
– Здравствуй, доча. – Серое одутловатое лицо осветила улыбка, узкие светлые глаза потемнели на какую-то секунду и даже стали как будто больше. – А ты помнишь мою фамилию. Молодец!
– Я помню всех, кто мне сделал хорошее, – просто и искренне отвечала Александра.
– А ты оказалась права: ко мне на другой день жена бабку-знахарку из Алексеевки привозила, так она мне все точь-в-точь казала, шо ты: медвежьи ушки, корень солодки, землянику. А до Москвы добраться я тебе подмогну. К вечеру товарняк литерный будет, а у нас в Семеновке его паровозна бригада меняется на нашу, и дуют до Москвы по зеленому коридору, к утру на месте будете. А в нашей семеновской смене машинист мой брательник, а его помощник мой сынок Витька. Они в тендере[13] тебя сховают и довезут честь честью. Состав такий вонючий, шо его на станциях не задерживают. Серу они возят откуда-то из-за Каспия, с Туркмении. Раньше по другой ветке возили, а теперя по нашей, ремонт там чи шо… – Семеновка стояла на краю русской степи, рядом с Украиной, и это не могло не сказываться на говоре ее обитателей, причем смешанном довольно причудливо, например, в речи Дяцюка русский язык заметно брал верх над украинским, а у кого-то было наоборот.
В жизни Александры Александровны не раз случалось так, что в трудных обстоятельствах ее выручали случайные люди, лишь соприкоснувшиеся с ней, казалось, только для того, чтобы поддержать; эти люди вдруг возникали из небытия и, сослужив ей верную службу, навсегда исчезали из ее судьбы. Она всю жизнь помнила каждого из них, они были для Александры Александровны как знаки свыше, как посланцы от ее ангела-хранителя.
– Жарюка скаженная, пойдем, доча, ко мне в станцию, посидим, – предложил Дяцюк. – Вонючка прийде к вечеру, пойдем, посидим в холодке.
В помещении станции было прохладно, за ночь ее толстые стены остыли и пока еще не набрали тепла нового дня. А день стоял безоблачный, солнце лупило вовсю, жарко дышал еще не окрепший суховей с Черных земель[14], даже небо посерело от зноя, а все живое давно уже схоронилось по норам и щелям. Только на товарной станции, там, где заключенные разгружали машины со жмыхом, еще и было движение, а так все вокруг замерло, словно оцепенело.
– Ой, дяденька Дяцюк, а у вас найдутся ведро, тряпка, веник, мыло? – спросила Александра, едва окинув взглядом маленький пыльный кабинетик Дяцюка с почерневшими от грязи щелястыми полами.
– А зачем тебе?
– Да приберусь с вашего разрешения и мух выгоню, а вы пока погуляйте, я быстро.
– Колька! – крикнул Дяцюк куда-то в глубь помещения. – Колька, тряпки, ведро, воду – все обеспечь и помогай!
Младший из пяти сыновей Дяцюка, Колька, оказался мальчишкой лет двенадцати, он скоро явился с полным ведром чистой воды, потом принес тряпку и веник и даже кусок темного хозяйственного мыла. Из одежды на мальчике были только латаные парусиновые штаны. На удивление, Колька проявил себя толковым помощником, в четыре руки они навели в комнате настоящую чистоту и мух выгнали.
– Батя говорил, вы на фронте были? – недоверчиво прищурив серые ясные глаза, спросил Колька, прежде чем они начали убирать.
– Была, – односложно ответила Александра.
– Наши никто не был. Мы железные дорожники, нам на фронт не разрешали уходить, батя до сих пор переживает.
– Железнодорожники – это тоже фронт, так что твой батя переживает зря.
– Зря не зря, а люди на фронте были, а мы не были, – с обидой сказал Колька. – А вы на фронте кем воевали?
– Я военфельдшер штурмового батальона морской пехоты.
– Ух, ты-ы! – Ясные очи Кольки раскрылись так широко и осветились таким светом, что было понятно: он знает, что такое морская пехота.
После этого разговора работа у них пошла споро, Колька раз пять бегал выплескивать грязную воду и приносил чистую.
– Вот это да! – восхитился Дяцюк, увидев, как славно теперь в его кабинетике. – Даже окно помыла! Воно сроду таке чисто ни було!
– Я не одна, мы с Колей, он у вас замечательный парень и очень умелый!
– Колька? Та то в лесе медведь здохнул, не иначе! Колька работник?
– И еще какой!
– Тю-ю!
– Вот вам и тю-ю! – засмеялась Александра. – Я думаю, сын в отца пошел. Сейчас я еще в зале ожидания полы вымою с Колиной помощью, а потом он лесенку мне принесет, и молоток, и гвозди – вывеску поправим.
– Добре, – улыбнулся Дяцюк, и его одутловатое лицо даже сменило цвет с серого на подобие розового и стало моложе лет на десять.
На приборку в зале ожидания ушло часа три, – грязь там въелась застарелая, довоенная.
Кусок ржавого листового железа, по которому было написано голубой масляной краской «Семеновка», наконец-таки был закреплен Александрой со второго края, и теперь вывеска висела прямо.
– Пусть пока так, временно, а сделаете ремонт всей станции, тогда и вывеску новую повесите. Обещаете?
– Обещаем, – радостно сказал Дяцюк. – Да, Колька? – обратился он за поддержкой к сыну.
– Точняк, – шмыгнув облупленным носом, подтвердил Колька.
– Сбегай до мамки, принеси нам обед, – распорядился Дяцюк.
Обедали они в его кабинетике вдвоем, мальчишка поел дома. Жена Дяцюка прислала им горшочек мамалыги, кусок козьего сыра и банку компота.
– Моя сама сыр делает, у нас четыре козы, ими спасаемся. Ну как железнодорожникам и мне и Витьку тоже паек перепадает, средние сыны Василий и Дмитрий в городе, на помощников машинистов учатся, грех жаловаться. А старший мой погиб в сорок первом, тоже помощником машиниста был, под бомбежку его состав попал, Ванечки нашего. А мы как-то живые все до сих пор, а по нем мать и сейчас плачет.
– Она и всегда будет плакать. Моя мама сколько меня ждала с фронта, столько и плакала. А муж мой пропал без вести в ваших местах. Я же демобилизовалась недавно, года не прошло.
– Теперь в больничке работаешь?
– Нет, в институте лаборанткой.
– Чаю попьем с настоящим сахаром или компоту?
– Чаю. Меня Александрой зовут.
– А меня Александром, по батюшке Ивановичем.
– Так мы тезки! – обрадовалась Александра.
– Выходит так, а я смотрю на тебя и даже думаю, что ты мне родня, – смущенно сказал Дяцюк.
– Спасибо. У меня похожее чувство.
Попили заваренного травами чая с настоящим колотым сахаром.
– Если можно, я еще за домом у вас во дворе приберу.
– Давай. Ты, как моя, она тоже на месте не сидит, а если и сядет, то все равно что-то руками делает.
– У меня мама такая же, – улыбнулась Александра.
Дяцюк потянул носом в красных прожилках.
– Кажись, вонючка? Чую. Со степу ветер, издалека запашок несет.
– Я на обоняние не жалуюсь, а что-то не чувствую.
– Окошко закрыто, вот и не чуешь. Пойдем выйдем.
Они вышли на крыльцо станции. Хотя день и клонился к вечеру, но жары не убавилось, только палящий зной сменился на тяжелую духоту.
Далеко на юго-востоке оторвалась от пепельного горизонта черная точка, одновременно с той стороны дохнул суховей и нанесло легкий запах серы.
– Теперь чую, – сказала Александра, – но, в общем, терпимо.
– Это состав еще во-он где, а подойдет близко – хочь бежьмя бежи! – возразил Дяцюк. – Его часа два будут сдавать-принимать – нанюхаемся до поросячьего обмороку!
– И как те люди живут, что с серой работают? – простодушно спросила Александра.
