Тинатин Мжаванадзе - Самолет улетит без меня (сборник)

Ночью ей приснился Генрих – пустынный морской берег, изогнутый луком, два цвета – серая галька и бирюзовая вода, а он стоит, завернувшись в одеяло, и швыряет в море гладкие камни. Светит солнце, но в нем недостаточно тепла, Лика стоит рядом с Генрихом, и ей так хорошо, только холодно, и он молча накрывает ее краем одеяла.

Тепла вокруг не было, приходилось его добывать из снов.

Неужели вся жизнь пройдет вот так – испытывать счастье только во сне?

Такое-то число такого-то месяца. Давид Исаевич

Как меня угораздило наконец-то попасть в свое, правильное место?!

Я создана для этой работы. И люди кругом, хоть и негодяи, – мои негодяи. Понятные.

Наконец-то познакомилась с Давидом Исаевичем – там самым гадающим карликом.

Вообще-то он очень трогательный всезнайка, и никто его ни разу не видел полностью трезвым. Он сидит на вахте и ведет журнал прибытия-отбытия сотрудников.

Часто рассказывает про своего лучшего друга, олигарха: они оба запойные книгофилы-собиратели, и, если хочется зависнуть, надо попросить Давида Исаевича рассказать, как воры грабили знаменитую библиотеку его друга, похватали довольно обычные книги в кожаных переплетах с застежками из драгоценных камней, а настоящую ценность – невзрачное рукописное Евангелие – профукали. Безумно дорогое, написанное на пергаменте, скукоженном от времени, оно лежало на столе на самом видном месте и никакого интереса не вызвало.

– Невежество грабителей суть спасение, – Давид Исаевич выражался витиевато и церемонно.

Если бы он еще делал паузы в своих повествованиях, цены б ему не было.

В один прекрасный день он притащил на работу свои знаменитые карты, и всех охватила лихорадка гадания. Давид Исаевич расцвел, сидел на своем стуле важный, как министр, но его ножки, болтавшиеся в воздухе, сбивали весь пафос.

– Вам неинтересно, Лика? – спросил он, глядя снизу вверх глазками старого пса.

– Интересно, почему же нет, – смутилась я. – Но к вам столько народу записалось, мне неловко.

– Об этом не беспокойтесь, – поклонился карлик. – Я сам приду.

Давид Исаевич разложил карты три раза.

Все расклады он с дотошностью гомеопата проверял по шпаргалке. Рассказывал прошлое, настоящее и будущее – без лишней воды, четко и сухо.

– Всю жизнь вас будут обсуждать, – не поднимая глаз от картонки с наклеенной на ней журнальной вырезкой, медленно выговаривал Давид Исаевич. – Будет много предательств, много разочарований. Вы можете так и не найти своего настоящего занятия. Но с вами вскоре окажется тот человек, которому вы доверитесь. Это не ваш выбор, но он вам предназначен.

Я слушала и очень хотела снова развеселиться, чтобы вечером обсудить гадание вместе с подругами. Но почему-то было странно тихо и немного грустно.

Неужели от меня вообще ни черта не зависит?! За каким лешим меня родили на этот свет? Что я должна сделать – я ведь просто выживаю!

– Но – видите? Вот это означает вашу победу. Вам понадобится много лет, но все-таки вы победите.

– Кого? – спросила я карлика.

Давид Исаевич сверился с шифровками, аккуратно поправил крайнюю карту и поднял глазки:

– Откуда мне знать. Но самое важное – помощь придет от людей, которых вы вообще пока не рассматриваете.

В тот же вечер мы отправились всей компанией в бар, ночью Феллини снова подвез меня домой.

Не знаю, что там будет с гаданием, но доверия он у меня пока не вызывает.

Наверное, я разучилась верить, что меня можно по-настоящему полюбить.

Такое-то число такого-то месяца.

Анатолий и Шукри

Мы знали о нем так мало, что оставалось только самим додумывать за него легенду.

Откуда он взялся посреди войны и разрухи в стране, из которой не то что чужие – свои сбежали? Если чужой появился сейчас в нашем городе по своей воле – значит, либо помешанный, либо с недобрым умыслом.

На помешанного Анатолий не тянул – правда, немного заторможенный, но и только, а недобрый умысел был невозможен. Никто не мог этого объяснить, но он был слишком слаб для недоброго умысла – зло требует колоссальной энергии, а он был совершенно обесточен, и рядом с ним всегда слегка пахло пылью и было прохладно.

Мы знали, что его зовут Анатолий, что он годится нам в отцы, что он работал где-то в военных органах – черт его знает, что это значит, что он из Украины – конкретно из Донецка.

Нет, из Днепропетровска.

А может, из Харькова?

В общем, точно не из Киева.

И здесь он появился не по своей воле.

Скорее всего.

И еще он знал много языков: сколько именно, могли уверенно сказать девицы из отдела кадров – то ли восемь, то ли двенадцать, но это враки, совершенно точно – он переводил «евроньюсы» с английского, немецкого и французского.

Мы его тут же зацапали в свои лапы и уговорили учить нас английскому в перерывах между монтажами, и даже успели с увлечением пробалдеть пару уроков и приколоться, какой же все-таки смешной прононс у совковой школы, но язык он знал, знал безусловно, и блестяще, и педантично – он был вообще педант.

Очки, усы, одет в серое; на нашем безбашенном молодежном телевидении он смотрелся как ворона в снегу, хотя специально старался быть неприметным: ну как же, шпионские навыки, легенда диверсанта – надо сливаться с толпой.

Но у нас же толпа совсем другая – вот в чем его прокол.

Никаких чувств, кроме любопытства и жалости, он не вызывал: любопытства – потому что был слишком образованным и не на своем месте, жалости – потому что жена и дети, двое, его бросили – так говорили девицы из кадров.

Но он был сломлен еще и по-другому, не из-за семьи, – как-то серьезнее, страшнее: это когда мужчину обвинят в предательстве и сделают изгоем, а он не может себя защитить, потому что его подставили.

Или его смоет с корабля, и он окажется на чужом берегу среди людей другой расы.

Какой-то потерянный он был.

Может, на самом деле все было совсем не так. Мы хотели думать, что он именно такой. Тихий и сутулый, дни и ночи работал в наушниках и переводил ньюсы.

И когда нам сказали в одно утро, что Анатолия нашли мертвым в монтажной – вроде бы сердце остановилось, мы, одно дело, что ахнули и расстроились – все-таки привыкли к нему, да и не каждый день такое происходит, чтобы человек умер прямо на работе, но главным образом причитали: что же с ним будет? Что же будет с его… телом? Куда сообщать о его смерти, и сколько времени пройдет, пока за ним приедут, а это все сейчас так сложно, живые-то еле ездят, а его – куда повезут мертвым и кто, главное?! Дети же вроде от него отказались и после смерти вряд ли озаботятся.

За этими разговорами прошло несколько дней, и мы все думали собирать деньги, что ли, чтобы его как-то… а что с ним делать, никто не знал, и тут нам сказали, что будут похороны, будут – у кого он снимал дом, тот и взялся Анатолия хоронить.

Мы пошли, конечно.

Зима была, ясное дело, снежная и холодная, я не помню, чтобы кого-то хоронили зимой и чтоб зима была приличная, а уж сырые они у нас всегда, и света же нет почти никогда – но мы уже привыкли, и пойти на похороны загадочного одинокого Анатолия было почти праздником, прости меня, Господи, потому что мы молодые и нам хочется что-то делать, куда-то ходить, а дни проходят в ожидании – дадут свет или не дадут.

И мы пошли все-все, и никто не хотел оставаться дежурить – зачем в эфир выходить, если у половины страны нет света, но все-таки пара обиженных дежурных остались, а везунчики на специальном автобусе добирались долго – оказалось, что жил он в военном городке, и мы приготовились к бедности и сиротству, потому что хоронить Анатолия предстояло нам, его единственным оставшимся друзьям.

Мы пришли и увидели, что гроб стоит посреди главной комнаты, мир вашему дому, и женщины в черном сидят вокруг – правда, тихо сидят, не голосят, а у дверей стоит хозяин – такой высокий, в длинном черном кожаном плаще, он, наверное, в молодости любил ковбойские фильмы, потому что на нем был настоящий черный «стетсон», и мы робко зашли, ослепленные светом, бьющим из его глаз.

Женщины были родственницы и соседки хозяина: жена, и сестры, и кузины, и дочери, это уж обязательно надо, чтобы всякого порядочного покойника оплакали женщины, много женщин, много женщин в черном, много скорбящих женщин в черном, и они были, и чинно сидели с платками в смуглых пальцах, и тихо переговаривались, что не повезло человеку с женой – потому что разве хорошая жена допустит, чтобы человека похоронили без нее.

И мы тоже сели на свободные стулья, и мальчики встали вместе с хозяином возле входа, потому что у любого уважающего себя покойника должны быть в карауле сильные мужчины, которые стоят строем у входа, принимают соболезнования приходящих, курят и тихо переговариваются, посылают младших по всяким поручениям – подготовить машину, проверить вино и быть готовыми нести гроб.