Владислав Картавцев - Восемнадцать часов дурдома
Шиман был владельцем частного фермерского хозяйства в Подмосковье, а заодно и лучшим другом больничного администратора Кирпичной Виктории – по совместительству одной из семи любовниц главврача. Их так и называли – «Неделькой». Кирпичную пользовали по четвергам.
В ее активе имелся шикарный бюст, обтянутые лосинами крепкие ляжки и пронзительный с бесовщиной смешок, которым она пугала персонал во время занятий сексом в комнате отдыха. В такие моменты на информационном табло на двери зажигалась яркая надпись: «Не беспокоить! Идет совещание!» Предполагалось, что никто ни о чем не догадывается, однако никакие запертые двери не могли заглушить звуковой фон, сопровождающий искомое «совещание».
Уж не известно, кто кого больше имел, но после посещения комнаты отдыха, Кирпичная выходила оттуда, пребывая в благости и в приподнятом настроении, и поэтому аж до вторника забывала о подшефных бедолагах– сотрудниках. Зато во вторник она вновь начинала испытывать потребность в дополнительном стимулировании, а поскольку до четверга было еще далеко, срывала свой темперамент на всех подряд, придумывая новые и новые трудовые повинности.
– Это ж надо! Рыть канаву! Всё, решено! – Перельман скакал вокруг Андрея, как сайгак, – буду писать на нее в Главк, пускай шлют комиссию!
– Сядь, не мелькай, Гриша! – очнувшись от кратковременной клинической потери самоидентификации вследствие шокового состояния, Андрей обнаружил, что боль почти ушла (он даже может прикоснуться к ушибленному месту), и так возрадовался возвращению к жизни, что был готов заступиться даже за Кирпичную, чья противная рожа и его бесила до чрезвычайности.
– Тут, главное, не торопиться! Не пыли, до субботы еще далеко, а там видно будет! А вдруг она говорит от имени, и ты просто подставишься? Что тогда?
Простые и незамысловатые доводы Андрея подействовали на Перельмана отрезвляюще – как ушат холодной воды. Он в момент побледнел, прислонился к стене и сполз вниз на корточки.
– Дельный ты мужик, Андрюха, хоть и молод не по годам! Прав ты, наше дело десятое – санитарское, скажут пахать, будем пахать, скажут рыть, будем рыть, а скажут съесть Кирпичную, так и это сможем! С кетчупом! – Перельман плотоядно облизал губы, мгновенно став похожим на вурдалака из старых отечественных фильмов. – Как ты думаешь, она вкусная?
– Не! – уверенно протянул Андрей, – с таким мерзким характером о неё только зубы сточишь! Покуришь?
– А то! – Перельман явно обрадовался и цепко схватил протянутую ему сигарету, – а что это у тебя за труба на полу валяется? Вроде, раньше не было!
– А, не обращай внимания! – Андрей быстро сложил перископ и сунул его обратно в портфель, – это старая отцовская астролябия! Так, таскаю с собой для утяжеления, мышцы тренирую, чтобы зря время не тратить!
11 утра
– Мышцы – это хорошо! – Перельман глубоко затянулся, удержал дым в легких и выпустил его тонкой струйкой через уши. – А так ты умеешь?
– Во дает! – Андрей даже немного обалдел от такого фокуса, – научи! Буду девчонок завлекать!
– Без проблем! Значит так: перво-наперво нужно расширить ушной проход, сделав возможным истекание газов непосредственно из организма через ушную раковину. Например, гвоздем или шурупом. Только осторожно! Я в детстве попробовал, так потом целую неделю кровь из ушей лилась фонтаном! Бабка думала, что всё – амба, так деду и говорила: «Отмучился наш Гриша, пора, пора заказывать ему деревянный макинтош!» Но ничего, выжил – вот с тех пор дым и пускаю! Хочешь, прямо сейчас дырки и пробьем!
– Нет, спасибо! – Андрей кинул бычок на улицу и грустно отметил, что окна женского туалета плотно задраены – впрочем, ничего другого он и не ожидал! – Вот тебе и результат: сисек не видно, зато телескопом по причинным местам как удачно вышло!
– Слушай, Гриша! Давай-ка дуй на пост! У меня всего полчаса осталось, совсем не хочется из-за тебя премии лишиться! Вдруг ефрейтор пойдет по коридору и спросит, где Перельман? А вот он курит в неположенном месте!
***Ефрейтором в больнице называли ответственного за противопожарное состояние товарища Рукавишникова Симона Семеновича – бывшего подполковника МЧС. Он уволился со службы полтора года назад, немного поскучал на пенсии, да и устроился помощником завхоза – и на него моментально повесили связь с пожарниками. Благо, он их почти всех знал, пил водку, как насос, и спьяну орал матерные частушки не хуже Магомаева в юные годы. Словом, ценный специалист по связям, а такими людьми не разбрасываются!
У ефрейтора была скверная привычка появляться из ниоткуда, подкрадываться исподтишка и немедленно орать на всю Ивановскую – стоило ему только уличить персонал в курении в неположенном месте. А чтобы еще больше усилить эффект, он складывал руки наподобие рупора, подносил их одной стороной ко рту, а другой – к уху возмутителя спокойствия и выстреливал из себя громоподобные междометия:
– Ах, ты ж пыдр, да я щас тя! Да по сосулам! Да сапогом, мать твою! Я, мать твою, четырнадц раз в пожаре горел, мать твою зногу, а ты ж, пыдр, мать твою, курить удумл мля, молокосос, мать твою!
Прозвище «ефрейтор» приклеилось к Рукавишникову моментально, стоило одному из застуканных старых профессоров возмутиться и наклепать жалобу на имя главврача, в которой помощник завхоза сравнивался с Гитлером. А поскольку «бесноватый» было не то, «фюрер» – тоже, «гестаповец» – сильно грубо, «эсесовец» – тяжелопроизносимо, а «гнида» – слишком коротко, то «ефрейтор» был поддержан большинством голосов.
***Андрей закрыл за Перельманом дверь и вернулся к окну – на сей раз просто подышать свежим воздухом. Были все шансы, что за оставшиеся двадцать пять минут его никто не побеспокоит, и от нечего делать можно помечтать. – Интересно, а какая Анжела в постели? – вдруг подумал Андрей и улыбнулся. – Наверное, ничего! Как-никак, дочка начальника, должна быть с фантазией!
Андрей точно знал, что образованные девушки (да еще если из приличных семей) сильно отличаются от крестьянок, с которыми ему приходилось пересекаться в бытность свою еще студентом. Казалось бы, капитализм, фермерские хозяйства, все механизировано и компьютеризировано, ан нет – немедленно после поступления в медицинский весь первый курс погнали на картошку в какой-то колхоз (или как он тогда назывался?), где студенты беспробудно целый месяц пили самогон и отбивались от местных леди, измученных мужьями-алкоголиками. И даже не самими мужьями, а их невниманием!
Так вот, сразу в первый же день ночью в общагу вломилась целая кавалькада колхозных красавиц – они притащили с собой десятилитровую канистру первача и живого хряка. Хряка перли, ухвативши за четыре копыта, он страшно визжал и порывался боднуть пятачком похитительниц. Предполагалось, что его освежуют прямо на месте и пустят на шашлык – отметить встречу. По счастью, до этого не дошло – хряк вырвался, вскочил на подоконник второго этажа, выдавил стекло и выпрыгнул на улицу – аккурат в глубокую лужу. После чего рванул наутек с такой скоростью, что поймать его не представлялось возможным.
Девушки очень расстроились и немедленно для поднятия настроения накатили по сто пятьдесят, после чего стали отлавливать студентов по одному и настойчиво предлагать им заняться плотской любовью. В первую и самую страшную ночь Андрей спасся – по стечению обстоятельств ему выпало дежурство в местной каптерке, где хранился весь фермерский инвентарь, так что он благополучно проспал до утра, запершись изнутри и не подозревая, что в это самое время происходит с его горемычными товарищами.
Утром перед глазами Андрея предстала ужасная картина – валяющиеся вповалку голые тетки и не менее голые студенты (словом – Содом и Гоморра в реале без всякой библейской ерунды). Место побоища было усыпано бытовым мусором – окурками с истлевшими фильтрами, пластиковыми стаканами и использованными презервативами, не говоря уж про всё остальное. От храпа сотрясались стены. Шумовой эффект был потрясающим – но, как оказалось, это только цветочки, а ягодки не заставили себя ждать.
Вскоре в общагу пожаловал откомандированный вместе со студентами профессор – пришел поднимать вверенный ему личный состав на трудовой подвиг (по двести пятьдесят центнеров с гектара).
Профессора звали Латыш-Грекоримский Борис Абрамович, он защитил докторскую по медицине еще в далеком семьдесят восьмом, и надо же – под самый конец преподавательской и научной карьеры чем-то так сильно расстроил ректора, что тот сослал его на земляные работы. Впрочем, намекнув, что если к студентам не будет претензий, и урожай корнеплодов не подведет, то Грекоримского помилуют и вновь допустят в лабораторию прививать чуму свиней.
Увидев собственными глазами свидетельства ночной оргии, профессор впал в состояние душевного катарсиса, немедленно проявившееся в рукоприкладстве со всеми вытекающими последствиями. Борис Абрамович поуверенней перехватил поношенную клюку, обмотал ее конец любимым носовым платочком с вензелем (подарок Берлинской Академии Наук!) и методично принялся обстукивать студентов по головам, монотонно приговаривая:
