Марьяна Романова - Дневник Саши Кашеваровой
Потом официант приносил счет, мы торопливо допивали шабли или кьянти, ловили машину и ехали в привычный отель на Таганке. На рецепции нас узнавали, здоровались как со старыми друзьями, и мне казалось, что девушка-администратор смотрит на меня с жалостью, хотя возможно, дело в каком-нибудь моем непроработанном комплексе, объективная же реальность ни при чем.
А может быть, она действительно не понимала, как можно неделями встречаться с мужчиной пусть на пахнущих дорогим кондиционером, но все же чужих простынях – почему я не выгляжу обиженной, а он не бросит жену.
В номере мы проводили два или три часа, Олег не считал возможным дольше держать отключенным телефон. Два-три часа – стандартное «сложное» совещание.
Он всегда уходил первым, а я неторопливо принимала душ, втирала в распаренное тело гостиничный лосьон из одноразового тюбика, заказывала кофе, выкуривала сигарету и вызывала себе такси.
Мне нравилось возвращаться домой по пустому ночному городу.
Я чувствовала себя искушенной и порочной. Как проза Анаис Нин.
Я знаю женщин, которые как проза Донцовой. Ничего особенного, но иногда приятно помусолить такую в отпуске. Не грузит и вроде бы даже с юмором. Таких тискают без свидетелей, о мимолетном романе с ней не расскажут друзьям. Иногда отношения могут затянуться на месяцы и даже годы – пока сама женщина не поймет, что ее прячут.
Я знаю женщин, которые как проза Сарамаго. Они начитанны, умны и надменны, но, как правило, так и остаются девственными. В них есть нерв, но совсем нет чувственности. К таким хорошо забежать на чай с вареньем. Но только под настроение, потому что в противном случае от ее витиеватых монологов сведет скулы. Зато о таких чаепитиях престижно упоминать вскользь.
Я знаю женщин, которые как проза Тэффи. Они похожи на дорогое выдержанное шампанское. Пользуются ошеломляющим успехом, часто имеют славу femme fatale. Женщины, похожие на прозу Донцовой, иногда им пытаются подражать – к счастью, безуспешно.
Я знаю женщин, которые как проза Коэльо. Они милы, но печальны; просты, но с интересным профилем. Они любят подолгу говорить о грустном, уставившись в окно, за которым снег. Почти у каждой такой женщины есть блог – как правило, с несколькими тысячами читателей. Женщины таким не подражают, но мужчины порой восхищаются. Кроме, конечно, тех, кто забегает на чай к женщинам, похожим на прозу Сарамаго.
Я знаю женщин, которые как проза Набокова. С самого первого взгляда понятно, что они совершенны. Как правило, они красивы, но особенной, не растиражированной, красотой. Женщины, похожие на прозу Донцовой, такой красоты не понимают. Женщины, похожие на прозу Тэффи, понимают, но предпочитают не замечать. Они слишком сложны, чтобы каждому второму хотелось связаться с ними всерьез. Ими любуются издалека. Но даже поверхностным знакомством с ними принято гордиться.
Я не знаю ни одной женщины, которая как проза Буковски. Но знаю нескольких, которые пытаются. Они много пьют, иногда недурно шутят, иногда заводят блог, в котором пишут, как у них воняет изо рта по утрам и хлюпает в трусах после литра текилы. Большинство мужчин воспринимают их бабками-ежками, даже если дама молода. Но находятся и те, кто покупает им текилу, а потом с надеждой лезет в трусы. Они очаровательны и даже в каком-то смысле нежны.
Но на прозу Буковски, тем не менее, совсем не похожи. И для меня всегда было загадкой, почему. Ведь они так неглупо и честно пытаются.
10 марта
Видела рекламный стенд – «Стервология. Для женщин и мужчин». Для женщин – этим едва ли кого-то сейчас удивишь. Но меня порадовала перспектива появления в городе дипломированных стервецов.
Вчера вечером один хороший человек, колумнист известного сайта, попивая вискарь у меня в гостях, выразил мнение, что татуировки (не уголовные, не ритуальные, а просто те, которые делают «для красоты») – это проявление комплекса неполноценности. Это он заметил мою свеженькую SED NON SATIATA на руке и удивился – взрослая вроде тетка, а все туда же.
Девочка-тихоня украшает лодыжку готическим орнаментом, чтобы намекнуть на наличие чертей в своем тихом омуте. Под белоснежной рубашкой офисного тихони прячется тарантул с мохнатыми лапами, и вот он уже не просто «встань-выпей шипучую витаминку-получи выволочку от босса-заслужи квартальную премию-надень розовый галстук на новогодний корпоратив», а человек с темным подтекстом.
Не согласна с этой точкой зрения категорически. Татуировка – это не способ показать, что ты кто-то, кем на самом деле не являешься, и даже не повод намекнуть всем подряд окружающим о своей внутренней сущности, а…
…Во-первых, это сигнал. Плохо помню «Дневник Бриджет Джонс» и не могу процитировать дословно, но когда она впервые увидела мистера Дарси на рождественской вечеринке в дурацком свитере с оленем, она рассуждала о сигналах, которые люди подают друг другу, чтобы было проще понять, с кем можно связываться, а с кем нет. Как-то я написала колонку о том, что не люблю «стерильных» мужчин – не буду уж второй раз расшифровывать, что это для меня значит. Для таких мужчин тату на женском теле – это сигнал «держись от нее подальше». И это хорошо.
…Во-вторых, по татуировке и правда можно сделать некоторые выводы о характере носителя – это не так просто, как может показаться с первого взгляда, но вполне возможно, если глаз наметан и разбираешься в предмете.
11 марта
Уже почти пять лет я то не ем животный белок вовсе, то иногда ем суши, то – творог, то – яйца и куриное мясо.
Но при этом я ненавижу, когда радикальные вегетарианские группировки пытаются со мною подружиться на предмет «мы с тобой одной крови». Меня вообще пугает марш в строю, в этом есть что-то разрушительное, даже если намерения строя – самые благородные.
Я часто бываю на форумах, где обсуждается здоровое питание. И заметила – чем строже у человека добровольная диета, тем отвратительнее становится его снобизм по этому поводу. Самые гадкие снобы – монотрофные сыроеды.
Всех остальных (включая обычных сыроедов) они называют «блюдоманами». Обычную еду – «хрючевом» и «рыгаловом». Но вот что самое забавное: рассуждая о помешанности окружающих на пище, сами они ни о чем другом разговаривать не могут. Все разговоры рано или поздно сползают к питанию. Какой забавный парадокс: под предлогом аскезы они ставят во главу угла именно то, что должно лишь поддерживать жизнь, а не являться ее смыслом. Пищу.
С одним из таких радикалов у меня на днях состоялся показательный разговор.
– А зачем тебе жить в такой строгости? – спросила я. – Что это тебе дает?
– Я лучше понимаю мир, – ответил снобус вегетарианикус. – Мало того что такая диета полезна для здоровья и обеспечивает долголетие, так она еще и помогает наслаждаться жизнью.
– А именно?
– Я стал добрее, терпимее…
– А многие считают, что шоколад тоже помогает наслаждаться жизнью.
– Только блюдоманы так считают, – презрительно скривился воздержанец. – Но что их слушать, они вообще воняют. От них пахнет смертью. Их пот пахнет так, что меня тошнит. И еще все они идиоты, потому что хрючево окислило им мозги.
Клянусь, он так и сказал – «окислило мозги».
Мне подумалось, что раз монотрофное сыроедение действительно сделало этого типа добрее и терпимее, то раньше его, что ли, выпускали на улицу только в наморднике и смирительной рубашке?!
Из этой сентенции можно сделать вывод, что я противник монотрофного сыроедения. Но это не так.
Я, скорее, противник идолов – когда человек выдергивает из множества существующих идей одну и начинает ей молиться. И неважно, насколько светла идея сама по себе – все равно ее наличие на пьедестале мешает развитию и, как сказал бы тот сыроед, «окисляет мозг».
А вообще, каждый раз в это время года я с особенным наслаждением посещаю кафе и рестораны. Больше всего я люблю хорошо приготовленную веганскую еду, а когда еще можно усладить себя таким ее изобилием, как не в Великий пост? Точки общепита конкурируют между собою за то, кто лучше всех умеет потакать желаниям так называемых постящихся.
Постящийся ведь нонче избалован – его не заманишь на огонек какой-нибудь бесхитростной гречкой или картошечкой. Лично для меня все эти тыквенные оладушки, запеченные в соевой сметане яблоки, жареные белые грибы, морковные котлетки с нежным луком – все это является баловством, актом гедонизма. В обычные месяцы я питаюсь проще – всех этих вкусностей нет в доступности, и мне лень ежедневно их готовить. И я очень удивляюсь, что кто-то ест эти прекрасные вещи и считает себя самоограниченцем.
Вчера в «Старбаксе» тонконогая красотка в шубке возмущалась, что нет соевого молока. «Как вы можете не держать запасов соевого молока, пост же! – сдвинув брови, проповедовала она. – А я латте хочу!»
Интересно, понимает ли она сама (и ей подобные, которые, задумчиво теребя нательный крестик, выбирают между авокадо с тофу и гречневыми блинчиками с соевой ветчиной), понимают ли они, что, чем больше ты концентрируешься на формальностях и условностях, тем более незаметно, сладострастно и ласково проникает в тебя эта бархатная темнота. В которой (замечу на всякий случай, чтобы уж не было недоразумений) лично я не вижу ничего плохого, меня, скорее, тошнит от твердолобого ее отрицания вне собственной святости. Я не вижу ничего плохого в условных оладушках во всех их многообразных проявлениях, но меня пугают условные якобы шпренгеры, которые, разумеется, оладушков не едят, ибо…
