Олег Радзинский - Иванова свобода (сборник)
Ивану было не о чем говорить с матерью, кроме как о насущном – что-то в доме подправить да что докупить, чтобы пережить зиму, и они подолгу сидели молча в большой комнате: Иван на своем диване, мать у окна. Из рамы торчала старая пакля, которой мать затыкала окно на зиму, чтобы не дуло. Иван отвык молчать с людьми, но мать не задавала вопросов о его московском житье: то ли не знала, что спросить, то ли спрашивать было нечего.
Один раз Иван завел разговор: как ей известно, что она действительно существует в этом доме.
– А как же, – удивилась мать, – дом-то наш, по закону. У меня все документы на него выправлены.
Ивану стало скучно, и он решил не пояснять, что говорит о другом.
Обычно, проспав допоздна, он вставал и долго завтракал блинами с яйцом или вареньем – по настроению. Во время завтрака Иван смотрел телевизор без звука – ему были неинтересны пустые слова. Мать сидела у окна и глядела то на Ивана, то на немой телевизор. Потом Иван одевался и шел гулять по городу: нужно было убить время до двух часов дня.
К двум он приходил к старому трехэтажному дому на одну из окраин города, спускавшуюся к реке далеко за пристанью. Он миновал дом, словно шел дальше – к пустому зимой городскому стадиону, и, осмотревшись вокруг, открывал маленькую дверь черного входа напротив мусорных бачков. Иван поднимался на второй этаж по темной деревянной, дурно пахнущей лестнице и толкал дверь слева – с рваным дерматином, плохо державшим набитую под него для утепления вату.
Дверь, незапертая, сразу открывалась, впуская его внутрь.
Иван входил, снимал куртку и обувь, и Лида вела его в комнату. Ее зеленый халат был уже тесен от хорошо видной беременности. Он быстро раздевался, ежась от холода, и складывал одежду на стул. Лида ждала, сидя на продавленном старом диване, и каждый раз, пока она его ласкала, Иван пробовал сосчитать цветы на потемневшей от времени обивке, но они сливались в один большой неизвестный ботаникам цветок – то ли роза, то ли мак. Было тесно на узком диване, но они почему-то никогда его не раскладывали.
В их любви не было тайн: это продолжалось с пятнадцати лет, начавшись, когда оба решили вместе готовиться к экзаменам в школе. Да и любви никакой не было – дружба. Все началось от любопытства тел, отсутствия страха друг перед другом, ненужности слов. У них не было отношений – только действия. Они говорили о привычных вещах – друзьях, Володиной работе и что за нее платят, будут ли московские покупать комбинат и как это поднимет цены на дома, ее беременности и будущем материнстве – обо всем, кроме своей близости, продолжая сходиться без договоренностей – когда представлялся случай. Что происходило – происходило сейчас и с ними, не имея отношения ни к Володе, ни к ее замужеству, ни к будущему.
Иван уходил к пяти, встречался с кем-нибудь из друзей в городе, у клуба, и часто возвращался в квартиру Мерзликиных позже вечером – посидеть с Володей и Лидой, вспоминая прошлое и слушая Володины тревоги о будущем. Пару раз Иван заставал у Мерзликиных Лидиных подружек, и Лида, не спросив ни девушку, ни Ивана, стелила им ночью на диване, где Иван уже побывал днем. Она считала, что Ивану пока рано жениться – нужно прочно обосноваться в Москве. Для этого, советовала Лида, нужно жениться на московской.
Перед отъездом Иван понял, что город ему нравится: в нем было легко и уютно. Привычная жизнь обволакивала, как мягкий пушистый снег, что ложился на пустых улицах, делая мир светлее, легкой поземкой занося людские следы – словно в городе никто не жил. Казалось, город замер, замерз и жизнь в нем остановилась давно – покойная, мерная и неслышная, словно все наглотались тумана и от этого белого слоистого воздуха заснули много лет назад, так и не дождавшись татар. Город ничего от тебя не ждал, и ты ничего не ждал от жизни в этом городе. Иногда люди останавливались и подолгу глядели на другой берег затянутой льдом реки, будто что-то должно оттуда прийти и все тогда станет по-иному. Берег тот, однако, был пуст.
6
Москва встретила Ивана холодами и ощущением незавершившегося праздника: все ждали старого Нового года, словно настоящие будни наступят лишь после, и многие не вышли на работу, задержавшись в отпуске до 15-го. Ивану дали стол и компьютер на втором этаже, в большой светлой комнате с полукруглым окном с тремя створками. Таких окон в комнате было два, и между ними стояла легкая стена из гипсокартона: за ней находился кабинет Кирюшина. Кроме Ивана, в отделе работали шесть человек.
Цифры по НЕТМЕКО стали еще хуже, и в первую же неделю после праздников Иван решил, что дальше ждать нечего. Он попросил у Кирюшина разрешения встретиться с руководством компании и обсудить с ними кредит. Идея была простая: предложить кредит по низкому проценту, чтобы НЕТМЕКО смогла расплатиться с нынешним кредитором и стать клиентом корибанка, переведя к ним свои счета на обслуживание. Как залог Иван предложил использовать недвижимость компании. Кирюшин одобрил план.
Иван позвонил в НЕТМЕКО: он знал, что никакого кредита у них нет и они будут рады любому предложению.
Ему удалось договориться обо всем в первую же встречу: компания была на грани банкротства и предложение КОРИБАНКА казалось менеджменту НЕТМЕКО запоздавшим новогодним подарком. Через день после встречи Ивану прислали план использования кредита и выплаты процентов и основного капитала. Иван заверил план у Кирюшина и выслал НЕТМЕКО кредитный контракт.
В тот же день ему позвонил финансовый директор компании и предложил встретиться в японском ресторане на Садовом кольце. Иван до того никогда не ел нерусскую еду – у него таких денег не было.
Разговор вышел простой: после первой рюмки саке директор – легкий, невесомый от малого веса армянский мужчина – улыбнулся Ивану и спросил:
– Скажи, пожалуйста, что мы вам должны?
Иван не понял: все было прописано в контракте. Он так и сказал.
– Нет, – засмеялся армянин, – я не про контракт. Что мы тебе лично должны?
Иван слышал про откаты – он работал в банке, но не знал, существуют ли какие-то правила на этот счет. Он прожевал курицу под острым и неприятным соусом, чье название звучало как греческая фамилия, и ответил: – Как обычно. Сами же знаете.
Армянин кивнул, засмеялся и предложил чокнуться. Больше они о делах не говорили, и Иван слушал окрашенные акцентом знакомые слова о квартирах, делах и женщинах. В ресторане было светло, и девушки с раскосыми глазами и русскими именами на приколотых к черным кимоно табличках появлялись у их стола, наполняя маленькие белые стопки теплым сивушным японским алкоголем. Ивану не нравилась ни еда, ни рисовая водка, но было хорошо от того, что жизнь поднялась на новую ступень, где он имеет на все это право.
В тот вечер Иван первый раз поймал машину и поехал домой не на метро.
На следующее утро Иван долго решался, сказать ли Кирюшину о предложенном откате, но так и не решился. Он просто не знал, как про это сказать. “Посмотрим, сколько денег дадут, – думал Иван. – Если много, поделюсь. А то себе все возьму и уйду – все равно когда-нибудь это дело раскроется”. Ему не с кем было советоваться – не к Аскербаю же с этим идти. Хотя, если Аскербай прав и нет ни добра, ни зла, то ничего плохого Иван не делал, потому что ничего плохого вообще не было. Обсуждать это с Аскербаем Иван, однако, не стал.
Их разговоры продолжались, но не каждый день, как раньше, а лишь по выходным: Иван был занят отработкой пунктов кредитного соглашения и проверкой документов НЕТМЕКО на недвижимость и заканчивал поздно вечером. Он часто теперь после работы шел в кафе, где ел что-нибудь недорогое, утверждая свое новое право на лучшее. Поев, Иван сидел просто так, наблюдая жизнь вокруг и пытаясь ощутить себя ее частью. Беседы с Аскербаем он оставлял до субботы.
Выспавшись утром выходного дня, Иван пошел на кухню, где плохой свет лампочки под потолком делал позднее утро почти сумерками. Скоро, услышав его шаги, туда пришел Аскербай с мешочком с травой. Они поздоровались и стали ждать, когда закипит чайник.
Говорили о России. Это случилось само собой: Иван о России думал мало – ни к чему. Россия для него была местом на карте или сборной по футболу. А какой у сборной свой путь? Какая миссия? Выигрывать надо – вот и вся миссия. Ему казалось, что Аскербай усложняет, как обычно.
– Правильно, – обрадовался Аскербай, – именно так. Я-то – мастодонт, динозавр, а для вас, Иван, и вопроса такого нет – миссия. Потому я на ваше поколение и надеюсь, что вы росли без идеологии, без веры, когда жизнь в России поломалась и не до того было. Как в природе: нет ни хорошего, ни плохого и все, что нужно, – это выжить.
Аппетита с утра не было, и Иван решил обойтись овсяным печеньем и чаем.
Он предложил печенье Аскербаю, но тот покачал головой:
– Вы, Иван, ваши сверстники – как животные.
– Почему? – не понял Иван.
– Нет, нет, – засмеялся Аскербай, – в хорошем смысле. Это я вас хвалю. Знаете, говорят, человек отличается от животного моралью. Правильно, потому что он сам ее придумал. Животное ничего не придумывает: оно хочет есть и размножаться и оттого счастливо. Это естественный, первоначальный закон. А мы придумали добро и зло и живем в этом придуманном, как в клетке.
