Сергей Дигол - Пантелеймонова трилогия
Даже когда Берку покидал Молдавию – сам он думал, что навсегда, – этот город плюнул ему в спину. Растоптал последние надежды прямо в аэропорту, за считанные минуты до начала посадки. Кишинев лишил его всех накоплений, натравив на Пантелеймона гонцов смерти, наглых и вороватых таможенников, которые своего не упустили. Деньги, который Берку припрятал в семейном фотоальбоме, таможенники конфисковали, причем строго неофициально, рассовав пачки долларов, евро и леев по собственным карманам. В Испании, перед женой и дочерью, Пантелеймон собирался предстать графом Монте-Кристо, а прилетел постаревшим оборванцем.
Теперь, присовокупив к депутатскому мандату статус неприкосновенности, Пантелеймон Берку мстил городу за все. За порожденные памятью страхи, за шрамы на сердце, за стыд и чувство неполноценности.
Например, не упускал случая плюнуть в том месте, где перед входом в парламент при Советах располагалась мраморная скамья с сидящими на ней Марксом и Энгельсом. Скамейка с бесовскими немцами перед бывшим ЦК партии давно сгинула на безвестной свалке, но ненависть не отпускала, и Берку, направляясь на работу, всегда останавливался, чтобы исполнить ритуальный плевок.
Но самым своим удачным проектом Пантелеймон Берку считал дом, который он построил в кишиневском районе Рышкановка. В месте, где строительство было невозможно по определению, посреди лесопарка и в полсотне метров от рышкановского пруда. Работу пришлось проделать немалую. Вырубить тридцать шесть деревьев, из которых шестнадцать – для расчистки места под дорогу, связывающую строящийся дом с городской трассой. Кроме того, пришлось обрезать провода высоковольтных линий, связывавших Рышкановку с районом Чеканы. Провода провисали над тем самым местом, где Берку планировал возвести летнюю беседку. На третий день после начала строительства, когда электричество на Чеканах пусть и частично, но было восстановлено, Пантелеймон был вызван к Корнелиу Бабадаку.
Формально Бабадак был председателем фракции либерал-социалистической партии в парламенте, но к депутату Берку, регулярно обеспечивавшему партию средствами и нужными связями, он относился с осторожностью и даже с не свойственной ему учтивостью. И все же ситуация с вырубленными за ночь деревьями, оставшимся без света огромном районе и выросшим за час строительным забором выходила за рамки даже особого отношения лидера фракции к ее рядовому члену.
– Что за хуйня там у тебя? – поинтересовался Бабадак, заметно волнуясь. – Мало на нас, что ли, говна вешают?
– Вы о чем, шеф? – ликуя в душе, изобразил недоумение Берку.
Бабадак переехал в Кишинев на десять лет раньше Пантелеймона, и Берку было приятно осознавать, что он заставил поволноваться пусть не коренного, но вполне уже оседлого жителя ненавидимого города.
– Да как же, твою мать? – вскипел лидер фракции. – А озеро на Рышкановке? А спиленные сосны? А обесточенный район?
– А, это, – разочарованно бросил Берку. – Я думал, что-то случилось.
– Ни хуя себе, – выпучил глаза Бабадак. – Весь город стоит на ушах, мэра в прокуратуру вызывают, а он и сказать что не знает. В прессу уже просочилось имя виновника. Догадываешься чье?
– Ну и? – продолжал валять дурака Пантелеймон.
Бабадак вздохнул. Всего неделю назад Берку свел его с директором фирмы, занимающейся поставкой и обеспечением учреждений терминалами моментальной оплаты. С этой встречи Корнелиу Бабадак вынес взятку в двадцать тысяч евро и четкое понимание того, что терминалы – будущее молдавской платежной системы. Дело было за малым – пролоббировать постановление, узаконивающее исключительное право нужной компании на установку и обслуживание терминалов в школах и больницах страны. Двадцать тысяч Бабадак еще не потратил и теперь не знал, как бы поделикатней указать Пантелеймону на то, что с домом тот явно перегнул палку.
– Ты же знаешь, что о нас говорят, – как можно более вкрадчиво начал лидер либерал-социалистов. – Что наш человек в должности главы Комитета по образованию – неуч и просто сволочь. Что в Минсельхозе наши люди развели окорочковую мафию, что травим народ бразильскими тушками сорокалетней давности.
– Шеф, но это же все правда, – сказал Пантелеймон.
– Правда, – согласился председатель фракции. – Вот я и говорю. Если бы сейчас оказалось, что вся эта история с вырубкой деревьев туфта, что твое имя просто пытаются опорочить, это было бы идеальным выходом, понимаешь?
– Да, но это тоже правда, – напомнил Берку.
– И это тоже хуйня, – констатировал Бабадак. – Самое время опровергнуть.
– Да как опровергнешь? – рассмеялся Пантелеймон, но шефу было не до смеха.
– Сдай назад, – сказал он. – Участок-то еще не приватизирован?
– Ну, если по понятиям, то это – незаконный захват государственных земель, – признался Берку.
– Вот и я об этом. Давай, пока не поздно, запишем беспредел на кого-то другого. Найдем человечка, сунем ему денежку, пусть, типа, от его имени подаются бумаги на все эти согласования, авторизации, приватизации. Типа, ты вообще рядом не стоял. А сами выступим с заявлением. Я лично выступлю. Так, мол, и так, попытки связать незаконный захват с именем депутата от фракции либерал-социалистов является грубой и циничной попыткой очернить его честное имя и подорвать доверие к партии в преддверии очередного избирательного цикла. Ну, ты понял.
– Это-то я понял, – кивнул Берку. – А как быть с участком?
– Придется забить, куда ж теперь. Пусть стоит, все равно вони меньше не станет. Хотя место, конечно, охренительное. Там одна земля, если все оформить, знаешь, сколько будет стоить? – прозревал Бабадак.
– Вот и я о том, – переглянулся с шефом Пантелеймон.
Спустя год после того разговора у всех двенадцати членов фракции либерал-социалистов были в собственности участки земли в лесопарковых зонах в разных районах Кишинева. Разумеется, записанные на совершенно посторонних людей. Семеро депутатов избавились от земли – само собой, за достойную компенсацию – сразу после легализации прав собственности. Еще четверо, включая Корнелиу Бабадака, не торопились, ожидая нового роста цены на и без того баснословную стоимость участков. Не продал землю один лишь Пантелеймон. На участке он построил трехэтажный особняк с отдельной постройкой для бани и еще одной – для гаража на три автомобиля.
И, кстати, из собственных средств оплатил частичный перенос высоковольтных линий.
* * *– Ты обещал, это принесет нам деньги, – напомнила Гелена Викол.
– Я говорил о славе, – парировал Серджиу.
– Ты говорил о славе и деньгах, – уточнила она.
– Да, но я ведь пока толком и не прославился, – натянуто улыбнулся он.
– Знаешь, – она уперлась руками в боки, – по-моему, ты попросту убиваешь время.
– Писатели, – приосанился он, – время не убивают. Они складывают его в старую картонную коробку, которая в один прекрасный день превращается в волшебную шкатулку. Из которой, кстати, в дальнейшем сыплются сплошные чудеса, одаривая волшебством всех близких писателя.
– Делай со своим временем, что хочешь, – сказала Гелена. – Одна только просьба: не складывай в эту свою коробку мое время. Оно порождает одни и те же чудеса – морщины на моем лице.
Серджиу Викол хмыкнул.
– Да ты писательница, – сказал он. – По крайней мере, в душе.
– Не уверена, – ответила супруга. – Впрочем, может быть. Ты же знаешь, я никогда не читала твоих текстов.
Она всегда так говорила, когда хотела его побольнее ударить. Так ему, по меньшей мере, казалось. Впрочем, это не меняло главного: супруга и в самом деле не читала его рассказов. Ни одного, даже из тех четырех, что опубликовали в «Окнах Магадана».
Серджиу давно понял, что им никогда не сойтись на почве его увлечения. Жена разрывалась между двумя работами, в обед меняя фитнес-центры, расположенные в разных концах Кишинева. Пилатес и аэробика позволяли ей содержать семью и к сорока годам выглядеть на двадцать пять. Трижды в неделю по вечерам Серджиу сам забирал дочь из садика: Гелена возвращалась домой не раньше девяти, подрабатывая частными занятиями с человеком, который мог позволить себе не ходить в фитнес-центры. Он купил себе фитнес-центр целиком: зарезервировал под него огромный подвал в собственном доме, нашпиговав помещение новейшими кеттлеровскими тренажерами. В такие вечера Серджиу пытался сыграть ревность, но жена возвращалась настолько измученной и раздраженной, что вопрос измены отпадал сам собой.
Тогда он менял тактику и, расстелив по просьбе зевающей жены постель, включал на кухне ноутбук, извещая засыпающую в кресле супругу о том, что перед тем, как лечь, он еще попишет часок-другой. Минут через десять, когда Гелена уже видела сны, он мимо детской комнаты осторожно пробирался в ванную. Из душа выходил и вовсе на цыпочках, завернутый в полотенце на голое тело. Полотенце он бросал на кресло, останавливаясь у изголовья кровати со спящей супругой. Немного постояв, уходил на кухню, так и не одевшись. Садился за ноутбук, открывал файл с рассказом, в котором из планировавшихся пятнадцати страниц успел написать лишь первые два абзаца.
