Марина Болдова - Шанс (Коммуналка)
Задание Эмилии Фальк, поначалу казавшееся невыполнимым, теперь было на треть выполнено: чем больше он размышлял над этим, тем больше в этом убеждался. Поляков подходил по всем статьям.
Дойдя до своего дома, он машинально глянул на светящееся кухонное окно своей квартиры и улыбнулся: не спит Леночка, ждет усталого мужа. Мысль эта приятно согрела душу, желудок в предвкушении Леночкиных котлеток нетерпеливо заурчал, а ноги невольно зашагали быстрее.
– Почему ничем вкусным не пахнет? – почти возмутился он, открывая дверь своим ключом и утыкаясь в мягкий шелк волос жены, ожидавшей его в коридоре.
– Потому, Качинский, что я уже трижды разогревала ужин, ожидаючи тебя у оконца. А ты домой не торопился, – упрекнула она вроде бы шутливо.
– Обстоятельства! – сважничал он, многозначительно подняв указательный палец вверх.
– Интересно…Что такое могло произойти в твоей конторе, что тебя так раздуло? – ухмыльнулась она необидно, ткнув его в выпяченный картинно живот.
– Ты сначала молодца накорми, а уж потом расспрашивай!
– Без проблем! Руки вымой! – напомнила она.
Руки нужно было мыть непременно. Леночка, будучи хирургом, считала ополаскивание пальцев холодной водой не мытьем, а отмазкой, и всегда следила за Качинским, как за ребенком, контролируя количество взмыленной пены на руках и температуру воды, текущей из крана. Полотенца для вытирания рук у них в доме были бумажными, сразу на выброс, и Качинский часто шутил, что пол ее зарплаты уходит на эти рулоны, и хозяин супермаркета, в котором он массово закупал их, должен бы уже дать им скидку процентов так в пятьдесят. Он прощал жене это ежедневное занудство, беззлобно бубня что-то в ответ на ее замечания и придирки: любовь к хрупкой на вид, но сильной и безбоязненной Леночке, была такой, что ее, вроде бы зудящий голос, он воспринимал, как музыку, честно намыливая руки еще и еще раз.
– Ну, говори! – потребовала она, как только Качинский, съев ужин, потянулся к своей кружке с чаем.
…Он когда-то пытался не рассказывать ей о делах своих клиентов. Пряча глаза, мямлил что-то о тайне исповеди (вот так махом причисляя себя к исповедникам!), обещании не разглашать и прочем. Она не обижалась, сама делилась с ним больничными новостями, но как-то ненавязчиво, не называя имен и фамилий, без лишних подробностей и сплетен. Получалось, что он как бы знаком с ее коллегами – врачами и сменяющими друг друга пациентами, но на самом деле знать не знал, кто они есть. Встреть на улице – пройдет мимо. И однажды он, выслушав ее, неожиданно выпалил: "А вот у нас…" "Ну-ну!" – поторопила она его, и он принялся рассказывать об интересном деле, так же не называя имен и фамилий. И полегчало. Оказалось, что не хватало как раз этого: ее внимательного взгляда, ненароком брошенной фразы (а он-то так и не подумал даже, а правильно ведь!), и разделенного на двоих груза чьей-то семейной тайны. Неких "Икс". Это объединило их еще больше, таких разных в своих профессиях и близких в любви. Только одно имя он слышал от жены довольно часто. Имя любимого и пациентами и врачами всей первой городской больницы главврача Березина. Он был звездой их местного, больничного масштаба, его личная жизнь, неустроенно-одинокая, судилась бабьим в основном, больничным царством по-доброму, с искренним сопереживанием и сестринской любовью. Женщина, так и не полюбившая его, такого талантливого и человечного, осуждалась одними и восхищала других. За ней признавали право на ее верность мужу, но при этом болели душой за однолюба Березина, наперебой придумывая способы "отворота" последнего от безнадежно невозможных отношений. Березин решил все сам, разом отрубив себя от нее отъездом в другую далекую страну. "Мы осиротели!" – сказала как-то Леночка Качинскому, придя с дежурства в клинике. "Что случилось?" – переполошился тот, кидаясь к графину с водой: такой бледной выглядела жена. "Уехал Березин. Совсем. На ПМЖ в Германию!" "Фу, ты! Я уж думал, случилось что!" – схлынуло у Качинского. "Ничего ты не понимаешь! Это такой человек!" – воскликнула она, как ему показалось, слишком горячо, и он впервые взревновал.
Позже, даже разобравшись в этой всеобщей любви к Березину, нет-нет, да и вспоминал он заплаканные несчастные глаза Леночки…
Рассказывая жене о сегодняшней необычной клиентке, он впервые назвал имя – Эмилия Фальк. Леночке фамилия старушки была незнакома, хотя что-то такое припоминалось из истории медицины, вроде был когда-то такой врач в старой Самаре.
– Точно, это его праправнучка.
– Очень эксцентричная бабуля! – вроде бы осудила Леночка.
– Но, что-то в ее благотворительном жесте есть, согласись.
– А мне это кажется игрой. Она выбрала марионеток и хочет подергать за ниточки, я так это вижу, – не уступала жена.
– Это бы так…Но, она больна. Осталось неделя-две.
– Никто не может сказать с такой точностью…Я бы таких врачей!
– Тебе, конечно, виднее. Но, я должен выполнить ее просьбу. Вот, одного потенциального жильца в ее хоромы уже нашел. У него сегодня квартира сгорела, здесь, недалеко. Я мимо шел.
– А! Вот откуда гарью в окно тянет!
– Да, наверное. Выгорело полностью, он остался без угла, без документов, без вещей. Я оставил его ночевать в конторе.
– Зачем? Нужно было вести к нам.
– Завтра разберемся. Я расскажу о нем Эмилии, решать ей.
– А, если она "забракует?" Куда ты его?
– Помогу устроиться. Придумаем что-нибудь!
Обычно о других заботилась она. Он просто был рядом. Наверное, полк бездомных животных, от белой крыски, сбежавшей от хозяев, до старого больного дворового пса, притащившегося от помойки до самых их дверей, были пристроены Леночкой по добрым рукам и приютам. На этот раз бездомного "пригрел" сам Качинский.
Он позвонил Эмилии Фальк, попросил перенести сегодняшнюю встречу на утро следующего дня и, получив ее согласие, успокоился.
– Ваня, у меня тут идея одна есть. Только скажи, старушка возраст претендентов на ее наследство как-нибудь ограничила?
– Нет, кажется. Во всяком случае, об этом мы не говорили. А что?
– Сегодня к нам в отделение привезли молодую женщину, сильно избитую. Удивительно, как она выжила. Документов у нее нет, но я, кажется, ее узнала. Беркутова я уже попросила выяснить по своим каналам, может ли она быть той, о ком я думаю.
– И кто же она?
– Помнишь дом, в котором мы жили с родителями? На нашей площадке жила семья. Мой отец работал вместе с ее отцом в одном ведомстве. Фурцев Геннадий, не помню отчества. Они жили втроем: он, его вторая жена и дочь от первого брака, Юля. Мне кажется, это она. Лет десять назад Фурцева посадили за взятку, жена куда-то делась, а Юлю отправили то ли в деревню к родственникам, то ли в детский дом. Точно не знаю. Сегодня я ее оперировала. Она почти не изменилась. Мне кажется, она потеряла в этой жизни все. А я помню только, что она была очень умненькой, воспитанной. Если бы не арест отца…
– Ты уверена, что это та девочка?
– Почти. Завтра я с ней поговорю.
– Тогда, ждем до завтра, – решил Качинский, целуя Леночку.
Он считал их брак идеальным. Но вот она с ним согласна не была. У них не было и не могло быть детей, так уж распорядилась судьба, отобравшая у Леночки радость материнства.
Глава 16
Он ничего не понимал из того, что ему тут втолковывал этот лысоватый толстяк. «А ведь мы ровесники», – подумал Виктор Васильевич, глядя, как тот потеет от небольших усилий: всего-то и достал с верхней полки папку, привстав на цыпочки. И вот уже промокает лысину несвежим носовым платком.
– Итак, господин Маринин, квартира вашей дочери была продана 21 августа 2007 года Соснову Владиславу Юрьевичу.
– Это кто же такой?
– Хм, – замялся маклер, – Вам это имя совсем незнакомо?
И тут он вспомнил. Это в его машине погибла его дочь!
– Убийца…
– Я бы не стал так уж…Сочувствую вам, но, кажется Соснов был другом вашей дочери.
– А сын? Сын Ольги от него?
– Это вы меня спрашиваете? – растерялся маклер.
– Простите. Я понял. До свидания, – Маринин поднялся с неудобного офисного стула и направился к двери.
– Виктор Васильевич, – окликнул его маклер, – вы забыли копию договора.
Четко осмыслить то, что произошло, не удавалось. Он еще не видел внука, даже, можно сказать, забыл о нем в земной суете похорон. Вспомнив, ужаснулся – что с ним делать? Пока мальчик жил в семье родителей подруги дочери Маринки, но нужно уже было думать, что он, родной дед, может ему дать. А давать-то как раз было и нечего. Квартира в далеком Узбекистане продана за гроши и те уже разошлись. С собой он привез только несколько золотых украшений жены, но как их продашь? Память… Да и разве ж это деньги? А жить теперь где? Кто такой этот Соснов? Что его связывало с Ольгой? Если любовник, то зачем квартиру ему продала? Почему просто не стала в ней жить с ним?
Маринин не заметил, как подошел к дому. К бывшему теперь уже дому дочери. Завернув во двор, он остановился в нерешительности. Посмотрел на окна квартиры и тут же рванул к подъезду: в окне явственно мелькнуло чье-то лицо. Маринин набрал на домофоне знакомый номер и, услышав сигнальный писк, потянул за ручку двери.
