Виктор Дьяков - Взорванная тишина (сборник)
– Если вы насчёт трудоустройства, то ничем помочь не могу. Мы в этом году уже провели сокращения в штате управленцев…
Он хотел как можно скорее выпроводить её, задёрнуть шторы и погрузиться вновь в действующую наркотически полудрёму воспоминаний. Только это сейчас приносило облегчение его уму и сердцу, как проигравшему сражение полководцу поиск роковой ошибки, неверного манёвра.
Всё рухнуло со смертью Брежнева. Спущенные Андроповым КГБшные ищейки стали, что называется, рвать и метать. «Коля вали всё на главбуха, и ты наверняка выпутаешься», – указывал Володя спасительный путь другу. У Кудряшовых имелись свои люди в КГБ и дело шло к тому, что срок «корячился» только главбуху. Так бы оно и вышло, но, несмотря на все уговоры Кудряшова и следователя, Зыков не смог оговорить сослуживца, повесить на него свои грехи. Это уже тянуло на «червонец», а то и больше и для болезненного главбуха было равносильно смертному приговору.
– Я по другому вопросу, – всё так же чуть слышно, не то проговорила, не то прошептала девушка.
Зыков вопросительно посмотрел на посетительницу. Перед ним на стуле, сжавшись, сидела молодая особа, в которой буквально всё указывало на неустроенность в жизни. Её худоба носила не столько природный, сколько благоприобретённый характер: заострённое лицо, лишённые девичьей округлости угловатые плечи, узкие как у мальчишки бёдра, едва обозначенные под домотканной кофтёнкой груди, тонкие, не возбуждающие мужской глаз ноги. Зашитые в нескольких местах колготки довершали общую нелицеприятную картину. За всем этим как-то терялись те немногие достоинства, что просматривались во внешности девушки: маленькие, красивой формы кисти рук, большие карие глаза, густые тёмно-русые волосы. О возрасте просительницы судить было трудно. Её одновременно можно было считать и ещё не оформившейся молоденькой девушкой и уже пожившей и побитой судьбой женщиной.
– Что значит по другому? Вы имеете какое-нибудь отношение к нашей фирме, или кому-то из её сотрудников?
Если бы Зыкову сейчас не было по большому счёту наплевать на всё, что творится вокруг, он, наверное, обратил бы внимание на поведение девушки: как ей неловко, как она смущается… Он бы понял, что, придя сюда, она переступила через себя, причём переступила не один раз, и вот уже здесь ей нестерпимо тяжело признаться, зачем она пришла. Но Зыков ничего не замечал, и лишь его последние слова подвигли девушку как-то разом раскрыть цель визита:
– Я имею отношение к вашему сыну, – то, как это она сказала свидетельствовало, что девушка в очередной раз переступила через стыд, гордость… через всё.
– Чтооо?! – от неожиданности Зыков повысил голос, и это окончательно добило посетительцу. Её бледное лицо заметно порозовело. Она вынула из пакета, который принесла с собой, платок, поднесла к глазам и всхлипнула.
– Прошу пояснить ваши слова! – Зыков заговорил ещё жёстче, с металлом в голосе, давая понять, что не верит ни одному её слову, и слезами его не проймёшь.
– Я… я беременна… и совсем без средств… если узнают на работе… извините, – посетительница уже не сдерживая слёз, в некрасивой позе скрючилась на стуле.
Но у Зыкова она вызывала не жалость, а брезгливость. «Гад ползучий… только этого мне ещё не хватало. Мало головной боли… совсем в могилу загонит… допьянствовал, доблядовался.
Теперь эта тварь будет божиться, что именно он её обрюхатил». Негодование буквально распирало его и от покойного безразличия десятиминутной давности не осталось и следа – уйти в облюбованный мир грёз-воспоминаний опять не получалось, жизнь снова затягивала в свой водоворот.
Зыков был по настоящему счастлив в семейной жизни. Его жена хоть и москвичка, но происходила из простой малообеспеченной семьи, как и он. И когда Зыков стал приносить большие деньги, они зажили так, словно брали реванш за своё бедное детство и несытое существование всех предков. Сами небалованные в детстве они баловали сына. Приговор с конфискацией так потряс жену, что её незначительные до того проблемы с давлением вылились в серьёзную болезнь сердца и Андрей, добрый, но капризный мальчишка, фактически оказался на четыре года предоставлен самому себе. Нет, они не терпели нужду – Кудряшов помогал семье своего друга, но отца Андрею он заменить не мог. Из лучших побуждений, в периоды, когда жену Зыкова клали в больницу, Кудряшов давал деньги Андрею, это, в конце концов, сыграло роковую роль – подросток пристрастился к спиртному и познал, что такое платные девочки.
– Я понимаю, что вы мне не верите… но… но это правда. Я беременна от Андрея и не знаю что делать. Домой, в Рязанскую область… У нас маленький городок, все друг друга знают, и у меня мама без работы осталась. А здесь у меня никого нет… мне не к кому…
– А почему я об этом узнаю от вас, а не от него? – сурово перебил её Зыков.
– Я… мы… мы поссорились.
– А как давно вы знакомы с моим сыном? – Зыков задавал вопросы, имея целью рано или поздно уличить посетительницу во лжи.
– Мы уже давно друг друга знаем… – девушка ещё больше покраснела, – но с ним были всего один раз… три месяца назад… Я ведь до него ни с кем, – она готова была провалиться от стыда.
«Ну, вот и сорвалась, артистка хорошая, а ума нет, – злорадно подумал Зыков, – лет-то, наверное, все 25-ть, а то и больше, а туда же, один раз, до него ни с кем, врёт и не поперхнётся».
– Вот что… – Зыков не знал, как называть свою собеседницу. Имени он её не спросил, а сейчас уже как-то неудобно спрашивать, не хотел он её называть и девушкой. – Мой сын давно совершеннолетний и за свои поступки отвечает сам. Что же касается вашего бедственного положения, то я вам сочувствую. Но поймите и меня, в стране финансовый кризис, – Зыков достал портмоне, порылся в нём, раздумывая сколько дать, чтобы посетительница наверняка возмутилась, сбросила маску и обнаружила свои истинные намерения. А они, несомненно, заключались в желании словить сыночка богатого папаши, вешая «лапшу» на уши этому папаше. Он достал пятидесятирублёвую купюру и положил её на край стола вблизи девушки.
– Вот… не обессудьте, рабочим зарплату нечем платить, больше не в состоянии.
Зыков ожидал либо вспышки гнева и площадной брани проститутки, или… если она чрезмерно жадна, а может быть и давно без клиентов (кто на такую позарится), то схватит эти деньги и уйдёт…
Девушка медленно бледнела. Ни слова не говоря, она встала и вышла. В коридоре она долго не могла открыть замок, пока ей на помощь не пришла Валя.
5
С минуту Зыков тупо глядел на синеющую в углу стола пятидесятку. Молчаливый уход девушки его обескуражил. «Неужто так здорово отрепетировала роль?… Не похоже… А может быть и в самом деле не врёт?…Тогда получается… Да чего тут голову ломать, найти этого козла и всё выяснить». Он стал соображать, где сейчас может находиться сын: на квартире, в их загородном доме, у друзей… а может быть у девиц, ведь вторую ночь дома не ночует.
Зыкову повезло, уже первый звонок оказался удачным – сонный голос Андрея послышался в трубке, когда он набрал номер квартиры, из которой вышел три часа назад.
– Почему дома не ночевал… где ты шляешься по ночам?! – он хотел, было, учинить сыну обычный разнос, но осёкся, вспомнив, что звонит не по мобильнику и Валя наверняка их прослушивает. В ответ сын только молча сопел в трубку. – Вот что, мне с тобой надо срочно поговорить…
Ты меня понял?! – последние слова были произнесены с угрозой.
Явно струсивший Андрей ответил с дрожью в голосе:
– Понял… я сейчас к тебе приеду.
– Только побыстрей, не раскачивайся, ноги в руки и чтобы через полчаса был здесь.
Зыков нарочно ставил сыну нереальный срок прибытия, дабы его подогнать – на общественном транспорте от их квартиры до конторы за полчаса никак не добраться, а машину, стоящую в гараже загородного дома, он сыну не доверял. Впрочем, и сам Зыков на ней ездил крайне редко. Машина требовала определённой заботы, её могли угнать (то был новый «Мерседес», предмет лютой зависти Кузькина), а он не хотел лишних хлопот. Потому Зыков и обязал компаньона стать ещё и чем-то вроде его бесплатного извозчика.
– Что-то случилось? – Андрей по голосу отца чувствовал, что по приезду ему предстоит не обычный отцовский выговор.
– Приедешь, узнаешь, – не захотел раскрывать для посторонних ушей семейную тайну Зыков.
Из тюрьмы Зыков вышел сильно постаревшим, с расстроенным здоровьем и начисто лишившись романтической составляющей своего мировоззрения. Он уже жалел, что опрометчиво отказался от предоставлявшейся возможности избежать срока, тем более что главбуха его благородство не спасло. Увы, тогда Зыков предпочёл лавры Дон-Кихота. Ему даже доставляло удовольствие вести полемику со следователем, доказывая глобальную неэффективность всей советской экономики. Он утверждал, что на данном фоне деяния таких как он фактически ничего не меняют, ибо тех денег что они «наваривали» всё равно не увидели бы ни в нищей Сибири, ни в вечно недоедающем Поволжье, они всё равно провалились бы в чёрную дыру… Ох, как пожалел потом, уже в зоне о своей наивности Зыков. Там только её завсегдатаи, уголовники-воры чувствовали себя как дома, а такие как он «хозяйственники» являлись одной из низших «каст».
