Виктория Токарева - Мои мужчины (сборник)

Высокое всегда содержит в себе долю грусти, когда хочется заплакать.

Появился шофер, который привез Валентину, и стал таскать ее тяжелые сумки в свой газик. Ему пришлось сделать несколько ходок. Наконец все было вынесено и уложено в машину.

Настала пора прощаться. Мы с Валентиной вышли в деревья. Она приподняла свое круглое, очень русское лицо и проговорила:

– Чтобы здесь не было зла… – и притиснула кулак к груди.

Мы расставались без зла. Казалось бы, а как еще? Но у людей, потерпевших фиаско, зло – такая же обязательная приправа, как соль в пище. А фиаско терпят все, до одного. Хотя бы тем, что стареют.

Валентина выкатилась за ворота и уехала в свою собственную жизнь.

Далее у нее все сложилось вполне благополучно. Она стала давать частные уроки русского языка, то есть работала по специальности, развела сына с женой. Ее мечты сбылись.

Она пришла ко мне – ни кола ни двора. А ушла – с квартирой, пропиской и пенсией. Пусть по минимуму, но все есть. Полноценный гражданин.

Моя внучка выросла. Прошлое осталось в прошлом, а «что пройдет, то будет мило».

Где ты сейчас, Валентина? Ау…

После Валентины образовалась Татьяна. Она пришла ко мне в яркий солнечный день, – такая незаметная, что ее было трудно различить среди деревьев. Рост – полтора метра, вес – сорок пять килограммов, как у ребенка. На вид ей было лет сорок. Возможно, она была старше, но, как говорится, маленькая собачка до старости щенок.

Я подумала: а как же она будет убирать целый дом?

Для начала я поручила ей сделать генеральную уборку.

Когда она окончила работу, я не поверила своим глазам. Как будто в доме шуровала целая бригада китайцев. Чистота буквально бросалась в глаза. Окна и зеркала блестели, сверкали, сияли. Мягкая мебель дышала полной грудью. Появились краски доселе невиданные: в коврах проступили новые узоры, деревянные потолки приобрели оттенок старого золота. Татьяна их протерла шваброй, стоя на стремянке.

Я не узнала своего дома. Неужели это все сделала она одна своими тонкими ручками?

Я взяла ее не раздумывая.

Готовила Татьяна неважно, пришлось учить. Но ведь не бывает, чтобы все было одинаково хорошо. Что-то лучше, что-то хуже.

Татьяна была тихая, все время о чем-то страдала. Позже она рассказала мне свою трагедию: сын – тридцатилетний алкоголик, пьет по-черному, пропил в доме все: холодильник, мебель, газовую плиту. Напоследок содрал с пола доски и тоже продал. Живет в одних стенах. Она каждый месяц посылает ему сто долларов. Минимум, но на еду хватает.

– И когда это кончится? – спросила я.

– Никогда, – ответила Татьяна.

– Может, все-таки кончится…

У Татьяны лицо стало испуганным.

– Нет! Что вы! Он такой хороший… Он очень хороший…

Наверное, она решила, что я намекнула на самое страшное, но в таких случаях трудно сказать: что самое страшное – смерть или такая жизнь.

Я тяжело вздохнула. Я встречала алкоголиков, и я знала – это всегда трагедия для семьи. А для них самих – может быть, и нет. Всегда смещенное сознание, весело. Возможно, алкоголики сочувствуют нам, вечно трезвым. Мы преодолеваем жизнь с ясным сознанием. Это – как операция без наркоза.

Татьяна ходила с повешенным носом. В доме погода – как в Прибалтике. Редкое солнце.

Она приехала на заработки, чтобы скопить деньги и отремонтировать дом. Ее дом стоял на земле, почти без фундамента, как домик Нуф-Нуфа. Дунешь – и упадет. Так построили. Надо было укрепить фундамент, постлать полы, купить плиту, холодильник, телевизор – все, что полагается в нормальном доме. Все стоит денег, и Татьяна их собирала по копеечке.

Я дарила ей одежду, чтобы она не тратилась. Наряжать ее было очень приятно, на ней все хорошо сидело: изящная, хрупкая, с тонким лицом.

Катя любила с ней играть в игру: открой рот, закрой глаза.

Татьяна с ужасом покорялась, и Катя отправляла ей в рот ложку, в которой были перемешаны соль, растворимый кофе и перец.

Татьяна активно плевала во все стороны, я вставала на сторону Татьяны и давала ей дополнительные деньги за моральный ущерб. Эти деньги мирили Татьяну с изобретательной Катей.

Иногда Катя предлагала поиграть в косметический салон. Она делала крем, в который входили: зубная паста, жидкое мыло и собственные слюни. В оправдание Кати можно сказать, что она разрешала этим кремом мазать и себя тоже.

Еще Катя любила игру в больницу. В эту игру входили горчичники, уколы и постельный режим. За неимением шприцев она делала уколы вилкой. Вытерпеть все это без любви было невозможно. Приходилось Катю любить во всех ее проявлениях и умиляться ее фантазиям.

Чем хороши дети? Их любишь любыми и всю свою жизнь.

Личная жизнь Татьяны не сложилась. Муж Володя умер рано, от рака легких. Родители мужа перестали разговаривать с Татьяной. Они считали ее виноватой в смерти Володи. Как будто в этой болезни есть виноватые… Родители отрезали от себя молодую Татьяну, не помогали и никак не участвовали. Только ненавидели, и все. Темные люди.

Татьяна работала акушеркой в родильном доме. Денег в обрез, но у нее была постоянная подработка. Бабы в поселке делали аборты. Татьяна выполняла роль посредника: сводила жертву с врачом. Регулировала процесс: когда, к кому, в какой день и час. Татьяну благодарили. Процесс – непрекращающийся, поскольку аборты – результат любви. Скажем так: осложнение любви. А всё в мире крутится вокруг этой самой любви.

Перестройка и развал Союза пришли и в их поселок. Родильный дом как-то обмелел. Рожать стали реже. Татьяну сократили. Сын требовал денег на водку, а точнее – выбивал из нее кулаками. Татьяна просто сбежала в Москву.

Первое место работы – у знаменитой оперной певицы. Она попала к ней через агентство. В обязанности Татьяны входило ухаживать за старой матерью. Мать певицы была лежачая, не вставала с постели. Ее надо было протирать полотенцами, переворачивать, что оказалось нереально: в Татьяне – сорок пять килограммов, в старухе – сто двадцать. Это как штангист на соревнованиях должен поднять вес, превышающий собственный вес в три раза.

Платили мало, меньше, чем в других домах, и все теряло всякий смысл.

В один прекрасный день певица заглянула в комнату матери. Татьяна сидела и рыдала, притиснув руки к глазам.

– В чем дело? – спросила певица. – Почему ты плачешь?

– Я плачу потому, что не могу быть вам полезной. Я не в состоянии перевернуть вашу маму. У меня не хватает сил, поэтому я не хочу занимать это место. Ищите кого-то другого, а с моей стороны нечестно брать у вас деньги и плохо делать свою работу.

Татьяна залилась новой серией рыданий, которые отражали ее угрызения совести.

Певица постояла и оценила:

– Ну, Татьяна, ты актриса…

Певица была баба ушлая, умела распознавать, где собака зарыта. Другая домработница пришла бы и сказала: работы много, денег мало, ищи другую дуру. А Татьяна все оформила в виде душераздирающего спектакля, типа: я не могу быть вам полезной, совесть не позволяет…

Агентство устроило Татьяну к новым русским: муж и жена. Среднего возраста. Богатые люди, успевшие ухватить завод во время развала Союза. Пара приезжала только на выходные.

Вдвоем им было абсолютно нечего делать. Муж поднимался на третий этаж и один играл в бильярд, гонял шары по полю.

Жена на втором этаже смотрела телевизор.

Татьяна находилась в отдельном доме для прислуги. Когда она была нужна, барыня нажимала кнопку, и в доме для прислуги раздавался звонок. Значит, надо было идти, накрывать стол, прислуживать.

Окончив свою работу, Татьяна должна была тут же смыться, не висеть на глазах. О том, чтобы дружить с хозяйкой или просто общаться, не могло быть и речи.

По договору Татьяну не кормили. Хозяйка оставляла деньги на еду: сама покупай, сама себе готовь. Но проблема состояла в том, что рядом с домом не было магазина. Надо было идти на станцию за восемь километров в один конец.

Хозяева приезжали на огромной машине джип, и что бы им стоило закинуть в джип мешок картошки и мешок гречки? Но нет… Татьяна для хозяйки была совершенно безликим существом. Хуже собаки, потому что собаке они привозили мешки сухого корма.

Дом стоял среди деревенских изб и контрастировал с окружающей архитектурой, а именно с серыми приземистыми развалюхами. Зимой в деревне никто не жил. По полям шныряли зайцы. Буквально ссылка, как Ленин в Шушенском. И то к Ленину приезжала Наденька Крупская, делила уединение.

Татьяна достала сало, протопила его, сделала шкварки. Целую трехлитровую банку. Выживала, как в блокаду.

В течение недели она должна была следить за домом, содержать его в чистоте, кормить собаку. Собака – платиновый алабай, свирепый и красивый, но человеконенавистник. Татьяна боялась, что он кого-нибудь порвет, а ей отвечать. Поэтому она загоняла его в вольер. Однажды Татьяна ушла на целый день. Алабай решил, что его бросили, и, когда Татьяна вернулась, он упал в обморок. Свирепый, а чувствительный.