Мария Метлицкая - А жизнь была совсем хорошая (сборник)
Официант, похожий на скрипача из оркестра, в черном смокинге и белоснежной атласной бабочке, склонился над Ниной и интимно прошептал:
– Шампанского?
Нина покраснела и молча кивнула. Клавка ей подмигнула – знай, типа, наших! И плюхнула на Нинину тарелку горку перламутровой, сероватой зернистой икры.
Выпили – мужчины и Клавка коньяк, Нина шампанское. Закусили. Нина впервые распробовала черную икру – подержала немного на языке, раздавила сочную и соленую мякоть и поняла наконец, что это значит – деликатес. И еще подумала: «Котик! Вот бы ему сейчас бутербродик намазать – маслице, а сверху икра. Ведь, говорят, в ней целая куча витаминов!» В горло не лезет эта икра. Как подумаешь, что Котик хлебает жидкий детсадовский суп. А она тут…
Клавка уловила перемену настроения и погрозила. Права – нечего было в ресторан идти и людям настроение портить. Спустя, наверное, час Клавка и Ашотик плыли под музыку в вальсе. Ашотик танцевал довольно ловко – несмотря на свой объемный живот. Брат посмотрел на Нину, цыкнул золотым зубом и угрожающе спросил:
– Потанцуем?
Нина вздохнула и выбралась из-за стола. Клавка строго отслеживала все ее действия.
Но внушительный братец оказался, не в пример Ашотику, танцором плоховатым – оттоптал Нине ноги, пыхтел как паровоз и пытался в голос подпевать музыкантам.
Короче говоря, сгореть со стыда – ничего другого не скажешь. Домой! Срочно – домой! И наплевать на Клавку, ее добряка Ашотика, на все их добрые дела и чистые помыслы. Бежать! От этого потного и чужого мужика, от этих крабов, икры, шампанского, сверкающих люстр, жестких от крахмала скатертей, грохочущей музыки и небрежной усмешки важного официанта.
Клавка, словно почуяв опасность, схватила ее за руку и потащила в туалет.
– Чего задумала? – зашипела она. – Драпануть хочешь? Не выйдет! – Она больно дернула Нину за руку. – Дура! В первый раз, можно сказать, повезло. Мужчина серьезный, при деньгах. И от тебя ему ничего не надо! В Москву приезжает раз в месяц – от силы. От тебя – всего-то! – встретить, приласкать, сказать, что ждала. И только! Даже жрать готовить не надо – сам все с базара привезет. Или в кабак сводит. Денег оставит, продуктов на месяц. Тряпок накупит – и тебе, и ребенку. Они к чужим детям как к своим. И все! Отдыхай целый месяц до следующего приезда. И приезжает-то на три дня! И что от тебя отвалится? Кусок твоей жирной задницы, например? Или еще чего? Жить не хочешь как человек? Чтобы у ребенка твоего все было? И игрушки, и шубка новая, и творог рыночный? И чтоб на море летом, а не в сад вонючий, комаров кормить? Плохо тебе будет?
Нина молча кивнула. Плохо. Нет, Клавка, конечно, права. Умная и расчетливая Клавка. Только вот представить страшно. Страшно и тошно. Как обнять этого незнакомого и волосатого дядьку? Как стелить ему постель? Как лечь в эту постель, откинув край одеяла?
– Не смогу я, Клав! Ну пойми – не смогу!
Клавка побелела от возмущения и злости. Зашипела, как змея:
– Что не сможешь? Приласкать? Лечь с ним на полчаса? Или – в кабак с ним сходить и на рынок? Или подарки от него принять? Тебе и Котику?
– Ничего, – твердо сказала Нина. – Ничего не смогу. Ни приласкать, ни в кабак. Не для меня это, Клав, ну пойми! Ты же Ашотика любишь. Сколько лет с ним. А я… Ну как без любви, Клав? Он же чужой, незнакомый! Женатый, наверное. Детишек полно.
– Женатый, – кивнула Клавка. – Только тебе-то что? Где ты, и где его жена? И что – я тебе за него замуж предлагаю? Без любви? – Клавка сощурила глаза. – А с поваром своим на Клязьме? Ты по любви легла? По большой и страстной? Или женат твой Сергеич не был? И детей не имел?
Нина молчала, опустив глаза.
– Вот, – заключила Клавка, – и не строй из себя. Тоже мне невинность святая! Легла под мужика – без всяких там любовей – и еще ребенка родила. Незаконного… Повезло тебе, понимаешь? – энергично зашептала Клавка. – Мужик немолодой, мучить тебя не станет. Не жадный – Ашотик врать не будет. И нужно ему – всего ничего. Подумай, Нинка! Это ж все по знакомству, удача такая! Нет у него времени бабу в Москве искать. Берет, что дают, как говорится. Ашотик сказал, что ты – женщина приличная, чистая. Не гулящая. С жилплощадью. Он и согласился. Ты на себя посмотри! Тридцать четыре уже. И никого рядом! И на горизонте никого! Красавица, тоже мне! Толстая, рыхлая. Одета как нищенка. За душой ни шиша. И одна на всем свете. Ни поддержки, ни помощи.
– Не одна! – возразила Нина. – С Котиком!
– Вот именно, с Котиком! О нем хоть подумай. Только слезы лить можешь – ах, Котик! Бедный Котик! А на деле… Была б ты хорошая мать, Котик твой грел бы жопку на Черном море. И персики бы кушал, а не холодную манную кашу.
Вот это было уже зря. Точнее – не зря! Это было по больному.
– Хорошо, – тихо сказала Нина. И еще тише добавила: – Я… Попробую. Постараюсь… Ради Котика…
Клавка удовлетворенно кивнула и достала из сумки помаду – разумеется, ярко-красную.
– Еще шпашибо мне шкажешь! – прошепелявила она, крася перед зеркалом тонкие губы.
Вернулись в зал – Клавка довольная и решительная, Нина – поблекшая и совсем скисшая. Как простокваша на подоконнике.
Из ресторана вышли пошатываясь – орлы с Кавказа и Клавка от выпитого, а Нина – от усталости и тошнотворного страха перед тем, что ей предстоит.
Поймали два такси – для Клавки с ухажером, они ехали в комнату, снятую Ашотиком для любовных утех, и вторую машину – для Нины и дилижанского гостя. Ту, что везла Нину на эшафот. Голгофу. Виселицу.
Клавка шепнула:
– Не дрейфь! Не девочка. Делов-то на три копейки! Через час будет дрыхнуть, как сурок. – И засмеялась: – Стерпишь. Не то мы, бабы, еще терпели! А может, еще и понравится. Когда распробуешь! – И громко хохотнула, усаживаясь в подъехавшую машину.
В машине герой-любовник всхрапнул, как старый конь, и завалился тяжелой головой на Нинино плечо – больно, но терпела.
У дома она его почти выволакивала на себе – молодой шоферюга нагло ухмылялся, но из машины не вылез – не царское дело!
Втащила по лестнице в свою квартиру. Усадила в кресло в надежде, что там несостоявшийся, слава богу, любовник и проведет остаток ночи.
Сама легла у Котика в комнате, не раздеваясь. Сон не шел – прислушивалась к звукам из большой комнаты. Мерный и громкий храп гостя ее успокоил, и к утру Нина, наконец умаявшись, уснула. Проснулась она от грохота – выскочила в коридор. Братец ронял что-то в ванной и громко чертыхался. Вышел мокрый, в семейных трусах по колено, волосатый, огромный, распаренный и злой.
– Тесно у тебя. Не квартира, а нора заячья!
Нина обиделась – какая есть. И подумала: «В гости не приглашала, между прочим. Сам напросился». Но чистое банное полотенце вынесла – гость в доме, хоть и непрошеный. И чайник на плиту поставила.
Посмотрел на нее внимательно, словно видя впервые. От чая отказался.
– Что кишки полоскать? Завтракать пойдем в ресторан!
– Зачем? – испуганно пискнула Нина. – И дома можно. Яичницу вот или колбасу поджарить.
– В ресторан! – настойчиво повторил он. – Там покушаем. Мясо, овощи. Как люди. Колбасу я не ем – собачья еда. А потом на базар пойдем. Еду купим. Хорошую. Человеческую.
Нина плюхнулась на табуретку и заревела.
– Не пойду! Не приучена я к ресторанам. И мясо мне не нужно. И овощи. И еда не нужна. Никакая. Ничего мне не нужно! Ну пожалуйста! – взмолилась она.
– Странная ты. Непонятная. Того не хочешь, этого, – совсем растерялся Ашотов брат. – А чего хочешь, женщина?
– Уходите! – взмолилась Нина. – Пожалуйста! Не получится у нас. Вы уж на меня не сердитесь! Найдете другую женщину. Хорошую. А я… Не подхожу вам. Честное слово – не подхожу!
Он удивленно пожал плечами и стал натягивать рубашку, повторяя:
– Странная ты. Непонятная. И чего плачешь? Что я, тебя обидел?
Нина жарко заверила:
– Нет, что вы! Ничем и ни разу. Просто…
И снова принялась твердить, что виновата, расстроена, что плохая и глупая, но…
Влезая в брюки, он чертыхнулся, запыхтел и крикнул ей из комнаты:
– Проводи меня, хозяйка!
Она вышла из кухни и протянула ему руку – будьте здоровы, дескать, и не обессудьте!
Несостоявшийся любовник посмотрел на нее и, тяжело вздохнув, подтвердил:
– Странная. Чудачка. – И, покачивая головой, как от неожиданного открытия, стал медленно спускаться по лестнице, продолжая что-то бормотать на своем языке.
Нина, закрыв дверь, вздохнула так глубоко, что даже перехватило дыхание – где-то в области грудной клетки. Словно спазмом, до боли.
И наступило счастье! Такое счастье и облегчение, словно она выиграла… Ну, допустим, машину «Волгу» – в лотерею. Или… да что там! Ни с чем не сравнимо было облегчение, ну просто камень с души. Словно казнь через повешение заменили долгожданной путевкой. Например, в Болгарию, на Солнечный Берег.
Вечером позвонила Клавка, прошипела в трубку:
– Нет у тебя подруги, свинья противная! Выгнала человека на улицу – не емши, не спамши! Он Ашотику сказал, что ты – ненормальная. Выла белугой! Вот теперь и вой дальше. Посмотрим, как ты без меня. И без Ашотика. Мало мы тебе добра сделали? Скотина неблагодарная. И телефон мой забудь, поняла? Нет у тебя подруги Клавдии. Нет! Честная наша и неприступная! И выживай, как знаешь, вместе со своим Котиком бледнолицым. Доходягой незаконнорожденным. И еще – жди своего прынца. Подъедет, не сомневайся! Молодой и красивый. Весь в тебя! – Клавка швырнула трубку.