Лариса Райт - Алая нить
«Если собрать их в тугой пучок, он станет похож на нарисованных китайцев с обложек моих прописей по каллиграфии», – думает Соня. Он хороший, и добрый, и внимательный, и умный, и ласковый, и женатый.
– Ты хочешь благодарности? – ехидно спрашивает она. – Пойдем отблагодарю, – кивает на подъезд, – а потом ты исчезнешь.
– Соня, зачем ты так? Я же ждал тебя.
– Я не просила!
– Сонь, я дни считал!
– Я тоже! Знаешь, сколько насчитала? Тысяча двести семнадцать суток и еще четыре часа. Понятно тебе? А все из-за таких, как ты!
– При чем тут я?
– Все вы в этой системе «правосудия» одинаковы!
– Давай докажу, что тебя посадили незаслуженно?
– Да ничего я не хочу!
– А я все равно докажу!
Соня улыбается. Тогда даже полосатый галстук Антона показался ей полным решимости. Девушка открывает глаза, перед ней лишь следующее предложение:
...ЕСЛИ БЫ НЕ ТЫ, НИЧЕГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ БЫ!
– Ничего страшного не случилось, мама! – Антон говорит тихо, загораживая рукой мобильный, но на другом конце провода бушуют гром и молния.
– Я не понимаю, ты собираешься возвращаться или нет? – Соня слышит эти слова и вспыхивает.
– Нет, мама! Я люблю другую женщину. Давай я тебя с ней познакомлю. – Тошка ласково прижимает ее к себе.
– Даже не думай. – Короткое пиликанье разрывает Соне сердце, подбородок дрожит.
– Ну, не плачь, Сонюшка. Пожалуйста! – От одного-единственного «Сонюшка» у девушки высыхают слезы. Антон дует ей на реснички. – Все образуется.
Ничего не образовывается. Нинель Аркадьевна трезвонит по несколько раз на дню. Угрожает, истерит, требует, призывает, умоляет. Антон тверд и непоколебим. Она переключается на Соню: оскорбляет, унижает, обижает, насмехается, а однажды переходит границы.
– Бессовестная пьяница, угробившая человека!
– Разве вы не знаете? Антон доказал мою невиновность.
– Стервы, уводящие мужей из семьи, невиновными не бывают!
– Это его решение. И вы снова забыли – Антон мой муж.
– Мой мальчик должен жить со своим ребенком!
– Когда-нибудь я рожу, и он будет жить вместе с ребенком. А с Аней он прекрасно общается. Разве вы не хотите внука, Нинель Аркадьевна?
– У меня только одна внучка – Анечка. А твои выродки мне не нужны!
– Вы-род-ки? – Соня мертвеет и вешает трубку.
– Вы-род-ки? – спрашивает она вечером у Антона.
Соня не знала, что сказал или сделал муж, но голос его матери с тех пор она слышала только раз. Теперь он снова изрыгает яд с белых листов бумаги. Особо не изощряется. Четвертый раз – фотография и семь одинаковых предложений. Жуткое окончание писем Соня выучила наизусть. Последние три фразы и привели ее в объятия Моцарта.
...ИЗ-ЗА ТЕБЯ АНЯ ПРИКОВАНА К ПОСТЕЛИ – ПАРАЛИЧ НА НЕРВНОЙ ПОЧВЕ! СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ, ПОДНИМИ ЕЕ! ПРИШЛО ВРЕМЯ ПЕРЕМЕН!
Незачем столько писать. Соня сдалась уже после второго послания. Перемены уже начались.
10
Осадки прекратились так же неожиданно, как наступили. Повадки погоды напоминали Лоле первую терцию [36] . Масса людей, пытающихся бороться со стихией, походила на рассерженного могучего быка. Снег выставлял капоте [37] – то желтый с солнечными просветами, то глухой иссиня-черный. Начинал с Вероники [38] , накрывал плащом вселенную, заставлял шевелиться, атаковать, скрести лопатами, кутаться в шарфы. Издевательски смеялся над радостными жителями Мериды. Они разгребли сугробы, восстановили подачу электричества, согрелись. Они решили, что справились. Снег стоял перед ними, склоненный в порта гайоле [39] , но внезапно превращал свою игру в незатейливую чикуэлину [40] . Провожающие холод мексиканцы, словно возбужденный торо, доверчиво засовывали голову в капоте, а их снежный матадор, извернувшись очередной тучей, рассыпался над ними новыми дразнящими движениями, разворачивался неторопливым фаролес [41] и плясал своим ледяным потоком.
Снег оседлал облака и, подобно древнему аристократу, испытывал на прочность быка-человека. Холодные колкие пики настигали людей, прежде чем рогатые шпили зонтов успевали спрятать их от белого покрывала. Живые твари оказались кроткими – они бежали прочь от ударов, робели перед стихией, избегали яростной схватки. И, будто повинуясь всеобщей панике, мольбам и желанию спастись, тучи склонились в последнем реверансе перед соперником и выпустили на арену солнце, которое в считаные часы уничтожило все следы недавнего присутствия грозного пикадора.
На улицах – праздник, на лицах – счастье. В квартире на пятьдесят девятой улице – тоска, а в глазах хозяйки – уныние. Коррида окончена. Тореро покинул поле боя, не завоевав ни единого трофея.
– Трофея? Нет, у меня еще нет, – жалуется шестнадцатилетняя Лола.
– А ты давно выступаешь? – щурится юный тореро из Нима.
– Да всего второй год и пока в помощниках.
– Тю-ю-ю, второй год в «подай-принеси»? Эй, бык, смотри сюда, я здесь, сейчас покажу тебе язык! – обидно кривляется новый знакомый.
– Помощники рискуют больше всех! Защищают матадоров!
– Что-то я не слышал, чтобы публика приходила глазеть на искусство помощников. Или, может, в Испании их тоже удостаивают salida en hombros? [42]
Такой издевки Лола стерпеть не может. Она и сама извелась в ожидании альтернативы [43] , а этот самовлюбленный кретин еще и подливает масла в огонь. Девушка смачно плюет под ноги противного француза и разворачивается, чтобы уйти.
– Погоди! Смотри, что покажу.
Лола глядит на два сжатых кулака.
– Собираешься поколотить меня? – Она делает шаг назад и занимает оборонительную позицию. – Я и сама могу наподдать тебе, понял?
– Понял, – усмехается юнец и торжествующе раскрывает руки. На ладонях лежат два бычьих уха.
Лола не может сдержать зависти:
– Твои?
– Ага, – надменно кивает он. – У меня первый сезон в неофитах – и уже два уха.
Девушка пожирает взглядом вожделенные трофеи. Она знает: самое правильное – сказать что-нибудь скучное, вроде «поздравляю» или, еще лучше, равнодушно пожать плечами и произнести «ну и что». Но Лола собирается стать великим матадором, Лола не привыкла отступать. Она принимает вызов:
– Знаешь что? – Вместо больших глаз на лице узкие черные щелочки.
– Что? – ехидно веселится французик.
– Ты приедешь через год на «Монте Пикайо ищет торреро»?
– Не знаю.
– Приезжай. Я покажу тебе кое-что получше. У меня будет два уха и хвост.
– Да что ты? – саркастически удивляется юнец. – А если не будет?
– Тогда выйду за тебя замуж и нарожаю кучу ребятишек.
– Ну-ну! – гогочет неофит. – Смотри не обмани. Буду ждать.
Он уходит, Лола снова плюет ему вслед и шипит:
– Идиот. Я же пошутила.
– Шутки здесь неуместны, Долорес. – Дон Диего берет гильотину, поднося ее к ароматной кубинской сигаре.
Лола зажмуривается, будто собеседник собирается обезглавить ее.
– У тебя серьезный материал, я бы даже сказал, трагедийный. И вдруг такие нелепости.
– О чем вы?
Девушка не понимает, где опять допустила промашку. Материал кажется ей отменным. У нее получилось настоящее документальное кино. В нем есть всё: и исторические справки, и хроника, и сильные кадры, и проникающий в душу текст, и цепляющее название «Пробежка за смертью»… Лола потратила целый месяц на съемки, разрывалась между Меридой, Мадридом, могилами погибших тореадоров и лабораторией, в которой Флеминг изобрел свой спасительный пенициллин. Она провела несколько суток возле Лас Вентас, прежде чем научилась спокойно рассказывать о тех, памятники кому стояли за ее спиной, не обращая внимания на око объектива. Лола уверена, что может гордиться своей работой. Она не ограничилась упоминанием известных всем имен Манолете и Хоселито [44] . Более того, список, медленно проплывающий на экране в конце фильма под траурный марш Шопена, включает не только шестьдесят три фамилии матадоров, навсегда оставшихся на арене. Она провела немало часов в архивах, но отыскала более трехсот имен давно забытых бандерильеро, пикадоров, помощников и церемониймейстеров. Лола уверена, что эти пять минут экранного времени – кровавые буквы на черном экране, уходящие в вечность под звуки произведения, посвященного жертвам русско-польской войны – войдут в историю. В фильме нет ни одной случайной фразы, ни одного проходного кадра. Она даже музыку подбирала так скрупулезно, чтобы не осталось ни одного равнодушного зрителя. Лола отказалась от Бизе – «слишком обыденно и понятно», от тематического пасодобля – «искусственно и нарочито весело». Остановилась на музыке, далекой от темы корриды, но выбрала именно ту, в которой светлые лирические ноты сочетаются со скорбными паузами и вздохами скрипки, неторопливое звучание превращается в нарастающий тревожный гул, мужественные образы рассыпаются в драматических интонациях и открывают картины неравной борьбы. Лола проделала титанический труд, Лола два дня не выходила из монтажной, Лола устала, Лола не видит ни одной нелепости, ни одного промаха в своей работе.
