Валерий Залотуха - Отец мой шахтер (сборник)

– Он такой остроумный, – зашептала Галина Васильевна. – Я спросила: «Что ты любишь больше всего?» Знаешь, что он ответил? «Ленина и пепси-колу…» – Она улыбалась и смотрела на мужа, ожидая его реакции.

– Новое поколение… – прокомментировал Печенкин и пожал плечами.

Как большинство мужчин, он не умел разговаривать шепотом – получалось громче, чем если бы он говорил в полный голос. Галина Васильевна сделала круглые глаза, Владимир Иванович виновато втянул голову в плечи.

– Я только одного боюсь, – взволнованно зашептала мать. – Он совсем не говорит о девушках.

– Ну и что? – удивился Печенкин. – Какие его годы? Я только после армии гулять начал.

– Тогда было другое время. А сейчас… Ты помнишь, что мы видели с тобой в Сан-Франциско? Этот ужасный парад…

Владимир Иванович повернулся к жене, посмотрел на нее и с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться:

– Да ты чего, Галь? Мой сын? Печенкин?

Галина Васильевна смущенно улыбнулась и зашептала:

– Нет, все-таки хорошо, что мы живем в Придонске и до нас эта зараза еще не дошла…

Илья зашевелился, поворачиваясь лицом к стене, и родители замолкли, вглядываясь и вслушиваясь.

Сын спал, как спят малые дети, придавив щекой сложенные ладони, но дышал как взрослый – ровно и глубоко.

Родители переглянулись.

– А я его спрашиваю: «Ты выучил?..» – начал рассказывать Печенкин, но жена перебила:

– Что выучил?

– Латынь… Латынь выучил?

– Выучил, все выучил, – успокоила мужа Галина Васильевна. – Два стихотворения в день…

– Что – два стихотворения в день? – не понял он.

– Когда Илюша был маленький, я заставляла его выучивать два стихотворения в день. Помнишь? Одно утром, другое вечером. Еще при поступлении в «Труа сомэ» они мне сказали: «У вашего мальчика феноменальная память». Знаешь, что я им ответила?

Печенкин остановил на жене вопрошающий взгляд.

Галина Васильевна улыбнулась, глянула гордо и победно и повторила то, что сказала шесть лет назад, с удовольствием процитировав себя:

– Я знаю.

Печенкин кивнул. Возникла пауза. Ребенок дышал ровно и глубоко.

– А помнишь, как он взял моду нас пугать? – зашептала Галина Васильевна. – Годика четыре ему было… Идешь, а он из‑за угла – гав! Я так пугалась. Помнишь?

Владимир Иванович напряг память и честно признался:

– Чего-то забыл…

– Ну вот, – расстроилась Галина Васильевна. – Ты же его и отучил. Сам на него из‑за угла гавкнул. А он так испугался! Реву было… Зато больше уже никогда не пугал. Помнишь?

– Кажется, помню, – смущенно соврал Печенкин. – Я зато помню, как я за ремень взялся – он мою электробритву раскурочил, – я за ремень, а его нету! Как сквозь землю провалился… Ищу-ищу – нету! А он, оказывается, под кровать спрятался, засранец! Любил под кровать прятаться… Вот засранец…

Галина Васильевна поморщилась и попросила:

– Володя!

Печенкин, улыбаясь, мотнул головой – еще раз переживая то забавное происшествие, и взглянул на часы.

– Всё, пора вставать, – решительно проговорил он. – День очень насыщенный. – Подумал и повторил свою мысль: – Насыщенный день.

Галина Васильевна взяла ладонь мужа в свои ладони:

– Ну еще минуточку, Володя! Вспомни, что значила в детстве лишняя минуточка сна…

Владимир Иванович подумал, вздохнул, видимо вспомнив, что значила в детстве лишняя минуточка сна, и кивнул, соглашаясь.

И они продолжали сидеть на неудобном низком диванчике, прямые и счастливые, наблюдая лишнюю минуточку сна своего единственного дитяти.

Наверное, Владимир Иванович и Галина Васильевна очень удивились бы, если бы узнали вдруг, что сын их вовсе и не спит… Илья не спал. Глаза его были открыты. Что-то он там думал…

День, как и обещал Владимир Иванович, оказался насыщенным и напоминал сказочное путешествие Кота в сапогах и короля, с той лишь разницей, что Печенкину не приходилось обманывать сына, это были и впрямь его владения: фермы, гигантский элеватор, три завода, две фабрики, четыре банка и центральный офис компании «Печенкин», расположенный в самом высоком в Придонске здании – двадцатиэтажном небоскребе. Но было еще одно отличие этого путешествия от того, сказочного: если король, помнится, беспрестанно восхищался виденным, то молодой Печенкин молчал и смотрел на богатства отца холодно и бесстрастно. Впрочем, Владимира Ивановича подобная реакция не обижала, он ее не замечал, сам радуясь как мальчишка. И когда их черный бронированный «мерседес» в сопровождении «субурбана» с охраной остановился на краю придонского аэродрома, он первым выскочил из машины и, как фокусник из художественной самодеятельности, громко и весело крикнул:

– Оп-ля!

Среди ржавеющих кукурузников и вертолетов без лопастей особенно выделялся белоснежный красавец «фалькон» – личный самолет Печенкина. Под стать самолету был и летчик: в белой, очень элегантной, не нашей форме, белокурый, голубоглазый, здорово смахивающий на аса германских люфтваффе времен Второй мировой.

Владимир Иванович обнял сына за плечо и крепко прижал к себе:

– Полетим, Илюха! Сядем и полетим! Куда душа попросится… Я его буквально неделю назад купил. Хотел за тобой в Швейцарию послать, но Москва не разрешила.

– Необходим полетный сертификат и предварительно оформленное разрешение на полет, – объяснил стоящий рядом секретарь-референт Печенкина по фамилии Прибыловский, тридцатилетний примерно господин безупречной внешности и безукоризненных манер. Речь его была ясной и четкой, взгляд твердым.

Печенкин отмахнулся, помрачнев:

– Знаю я их сертификат, мироеды московские! Копают все под меня! – Он вновь улыбнулся и обратился к сыну: – А летчика я выписал прямо из Германии. Летчик должен быть немецкий. А знаешь почему? Они детям рулить не дают! – Печенкин захохотал и хлопнул летчика по плечу: – Ну что, Фриц, полетим Москву бомбить?

– Ja, ja, – отвечал улыбаясь немец.

– Я, я, – удовлетворенно повторил Владимир Иванович и задумчиво посмотрел на сына, который оставался равнодушным и к этой восхитительной и дорогой игрушке.

Последним в деловой части программы насыщенного дня был док ПСЗ – Придонского судостроительного завода, который с недавних пор стали называть Печенкинским судостроительным.

Ветер поднимал волну, полоскал трехцветные флаги, рвал и разносил над сотнями скучившихся внизу людей речь Печенкина, лишая ее смысла, но оставляя то, что в подобной ситуации может быть важнее смысла, – интонацию.

Интонация была торжественной:

– Я-а-а-я-я!

– Я-а-а-я-я!

– Я-а-а-я-я-я!

Илья стоял неподалеку от отца в плотной толпе почетных гостей. Высокая деревянная трибуна, специально для них построенная, была довольно хлипкой, поскрипывала и даже как будто покачивалась. Никто этого, впрочем, не замечал. Все улыбались, горделиво глядя то вниз, то вдаль, и только Илья напряженно прислушивался к еле заметным колебаниям трибуны. Кажется, он боялся…

Картинно подержав в руке привязанную за горлышко бутылку шампанского, Владимир Иванович отпустил ее, и, описав полукруг, бутылка расплылась пенным пятном на борту новенького танкера типа «река – море». Танкер назывался «Придонский – 1». Он медленно сполз в воду, все закричали «ура», а стоящие внизу стали подбрасывать в воздух монтажные каски.

– А теперь нравится?! – заорал Печенкин, обращаясь к сыну, принимая испуг в его глазах за восторг.

Военный оркестр заиграл российский гимн.

Владимир Иванович послушал немного, вздохнул и озабоченно поделился:

– Гимн у нас, конечно… Слов нет, да и мелодия не очень…

Но тут же широко улыбнулся, давая понять, что дело это поправимое, все в наших руках, подмигнул и предложил:

– Ну а теперь поехали уху хлебать! Царская! С дымком…

Великолепный белый катер с высокой кормой и горделиво вздернутым носом, на котором было написано «Надежда», разрезал надвое фарватер Дона. На носу стояло счастливое семейство Печенкиных. Владимир Иванович выдвинулся вперед, смело подставляя грудь прохладному напористому ветру. Галина Васильевна пряталась за спиной мужа и крепко прижимала к себе сына, заботливо обернув его своей теплой кофтой.

Печенкин повернул голову к жене:

– Я тут историю слышал… Не понял только, анекдот это или правда. Мужику одному врач сказал, что у него гастрит, а тот пришел домой и повесился…

– Конечно анекдот. Кто же вешается от гастрита? – объяснила Галина Васильевна и улыбнулась. – Наш папа, Илюш, как был мальчишкой, так им и остался. Знаешь, что он подарил мне на двадцатилетие нашей супружеской жизни? Кинотеатр! Причем точно такой же, в каком мы однажды познакомились. Он там сидел лузгал семечки и плевал на пол…