Аслан Кушу - Гончарный круг (сборник)
«В том и была тайна властности большевиков, – припоминая свое состояние в часы побега, – подумал Сайме, – что им удалось ввергнуть страну в прошлое, в первобытно-общинное устройство общества». Он, как и многие другие, воспитанные в духе идеологии той поры, как дикарь, лишенный инакомыслия, не задумывался, упаси бог, о мести своим вождям, которые, как казалось ему, из достижения высших идеалов, исполняя неоспоримые заповеди, потянули на жертвенник его родных.
Он появился у Хатуковых утром. Каплан кормил скотину. Поправив на плече автомат, давая понять ему, что не хочет крови, Рашид протянул руку.
– Верни пояс!
Хатуков засуетился, поторопился в дом.
– Как же, обязательно верну.
Прошла минута, вторая, третья. Каплан не возвращался. Рашид пошел за ним. Из окна грохнул выстрел. Почувствовав, как обожгло левое предплечье, он ударил очередью из автомата туда, откуда стреляли. Дым рассеялся. В доме Хатуковых у окна лежали два брата Каплана, безусые юнцы Инвер и Халид. У первого, который так и не выпустил ружья, была прострелена голова. Халид метался в агонии с пробитой грудью. Свет почернел в глазах Рашида, его стошнило, и он пошел к двери, в которой уже стоял с топором старший Хатуков.
– Я не хотел их убивать, – опустошенно выдавил Рашид.
Каплан молча пошел на него.
– Ты слышишь, я не хотел!
Наступавший размахнулся, а он нажал спусковой крючок… Потом стал лихорадочно искать пояс, нашел и помчался по улице, будто желая сбежать от себя и кошмара.
Жизнь распорядилась по-своему, вернула к тем, от кого он ушел, – к немцам.
В июне 1944 года в Белоруссии он поднял по военной тревоге батальон, в котором служил, и в суматохе увел у Храпчука жену, черноокую Катю, полюбившую его. Они уехали в Америку. Катя стала наградой за лишения, наполнила смыслом его нелепую и набившую оскомину жизнь. У Рашида и Кати не было детей, и они любили друг друга так, как любили бы своих детей. А как Катенька встречала его после долгих лет разлуки! Они уединялись на этой вилле и не расставались месяцами. Им было до безумия хорошо вместе, одним. А потом Сайме опять уезжал и где бы ни находился, жил ожиданием встречи, чувствуя взгляд, надежду, легкое дыхание Кати. Она не дождалась его из командировки в Латинскую Америку. Сайме смог прийти на могилу жены только через два года…
Он тщательно подготовился к поездке на родину. И вот настал долгожданный день. Ах, Париж, Париж! Его великолепие и прелести вдохновляли не одного поэта, но он забыл о нем, едва вдохнул воздух отчизны, напоенный запахами весны. Мелетон Шерванидзе, американский кавказовед грузинского происхождения, как только ученые вышли из самолета, поднял горсть земли и вдохновенно прочитал строки Ильи Чавчавадзе:
Став гордым теменем понтийских волн пределом,И в Каспий врезавшись своим прекрасным телом,Суровый Голиаф меж двух морей возник —Кавказ, величием исполненный тайник.
Родина обрушилась на Саймса со всей неповторимостью прекрасных мгновений…
Кавказоведов разместили в городской гостинице. Отсюда до Аджепсукая было рукой подать, и он, надев спортивный костюм, вышел. Предгорье в горящем многоцветье и аромате трав, в размахе, опоясанное на горизонте голубой цепочкой гор, звало хор вдохновенных певцов, ибо только он божественным многоголосьем мог воспеть его красоту. С восхищением Сайме созерцал степенность и величие той силы, что миллионы лет назад, сотворив горы, пронеслась от них на север могучей волной, да так и застыла глубокими долинами и огромными валами. Хотелось лететь, внемля с высот сердцем этой красоте, ластиться к ней. От прилива любви он так и поглотил бы эту манящую, волнующую даль, чтобы всегда помнить ее сладость, носить в себе бережно, как мать дитя в утробе.
Сайме спустился к реке и долго наблюдал купание аульских ребятишек на перекате, завидуя их беззаботности. Потом совсем потерял бдительность, снял костюм и вошел в реку. Она подхватила его и, как прежде, понесла по течению. Он был неплохим пловцом и без больших усилий выплыл к прибрежному орешнику. Рядом на лугу старик лет семидесяти и парень, рослый и красивый, как античный полубог, копнили сено. Сайме любовался их ловкостью и сноровкой, телами в мареве распалившегося дня, пока молодой не отложил вилы. Парень приблизился к орешнику, запрокинул голову в черных кудрях, с чистой белой кожей на лице и стал пить из кувшина воду Сайме, не отрываясь, смотрел на его вздрагивающее горло и поймал себя на том, что в мыслях жадно хлещет с парнем воду, и этот воздух, и солнце, и запах свежескошенного сена, с нетерпением ожидая насыщающего глотка. Но разве можно напиться родины…
Он поднялся по дороге, по которой спускался свататься Саусоруко. Родной аул внизу был как на ладони. Облик его за годы изменился. Вместо турлучных хатенок выросли кирпичные дома, узкие и крутые улицы сменили широкие и прямые. По ним била ключом, текла жизнь. С каким удовольствием Сайме окунулся бы в нее с головой, чтобы, как несколько минут назад в реке, быть подхваченным ее желанным потоком.
– Известь, покупайте известь! – зычно крикнул из кибитки в низине торговец, и к нему, подвязывая на ходу платки, устремились по улицам женщины с ведрами.
А потом он увидел в зарослях акации, в заброшенном дворе покосившийся и вросший в землю отчий дом. Над ним кружило воронье, и Сайме с горечью подумал, что никто никогда не услышит с этого двора звонкого смеха детей, не пойдет в него на запах пышек, которые печет бабушка Хаджет.
В гостиницу он вернулся вечером. Мелетон Шерванидзе в фойе через переводчика беседовал со стариком в высокой папахе.
– Карл! – окликнул его Шерванидзе.
Он подошел.
– Этот человек – местный сказитель, – пояснил Мелетон. – Интересные вещи рассказывает. Много тут материала и по твоей части.
– Ну, ну, – Джордж подал старику руку и представился: – Карл!
Сказитель окинул его беглым взглядом, на лице застыло удивление.
– Ларсен, – твердо продолжил Сайме, – мифолог из Швеции, – стараясь развенчать, рассеять удивление гостя.
Тронутый догадкой, старик задержал его руку в своей.
Сайме узнал человека в высокой папахе еще до того, как он представился. Это был Неджет. Начало паломничества на родину не предвещало ничего хорошего.
– Дорогой Карл, Неджет убеждает меня в том, что нарты на самом деле жнлн на этой земле, – с интересом, иронией и радостью открытия сказал Шерванидзе. – Он даже может показать места, где они совершали свои подвиги, где похоронены.
– Сказка оживает рядом! Я знаком с этим, – стараясь не выдать напряжения, хладнокровно ответил Сайме и, сославшись на головную боль, пошел в номер. Поднимаясь по лестнице, ощутил, что Неджет сверлит его спину с непроходящим удивлением.
Он разделся и лег. Пророчество Джеральда Макдауэла исполнялось. Неджет подозревает, что он не тот, за кого себя выдает, и вряд ли на этом остановится. Потом его возьмут. Что он потеряет? Жизнь, свободу – ценности, которые на своем веку достаточно использовал и которыми уже мало дорожит. Пусть отнимут их!
Подумав так, Сайме решил идти вперед, пока не остановят.
Он поднялся и открыл настежь окно. Город льнул к нему таинственными, тихими звуками ночи, теплым ветерком с родных просторов. «Разве они могут не дать надышаться родиной, исполнить то, зачем приехал, пока я не в их руках? Нет!» – одержимо заключил Сайме.
В номер, где их поселили вдвоем, вернулся Шерванидзе, вешая в шкаф костюм, спросил:
– Ну, как твоя голова, Карл?
– Спасибо, Мелетон, чуть лучше!
– Удивительный человек этот Неджет, – продолжил, укрываясь одеялом грузин. – Восемьдесят лет – память же отменная, клад. А как естественно, по-детски верит в то, что рассказывает. Кстати, Карл, завтра до рассвета он обещал провести меня с переводчиком к погребению Саусоруко, уверяет, будто нарт даже голос подаст. Может, пойдем вместе?
– Я бы с удовольствием, – откликнулся Сайме, – но как в таком случае другие члены экспедиции? Оставлять их неудобно.
– Я согласовал, они догонят. Потом все поедем в Аджепсукай.
– В Аджепсукай? – подавив волнение, переспросил Сайме.
– Да! Неджет из него родом. Обещает массу впечатлений.
Шерванидзе уснул, а Джордж долго ворочался в постели, размышляя о том, как быть завтра. Потом сон опутал его своими сетями, завладев телом, но не мозгом и душой. Они, в полудреме, как два художника, рисовали картины из прошлого и пережитого накануне – одухотворенные и красочные, одну ярче и притягательнее другой. Подростком он мчался по лугу, и дождь большими, теплыми, мягкими каплями сыпал в лицо, купая в неге. Он жадно пил колодезную воду в жаркий день, с горячечным нетерпением ожидая утоления жажды. Он катался по травам, стараясь объять душой небесные своды и земную твердь, быть их властителем и рабом, делить участь с живым и неживым под ними и на ней.
– Карл, – разбудил его Шерванидзе. – Если не передумал, нам пора идти.
