Станислав Савицкий - Самоучитель прогулок (сборник)
Помню, что та прогулка закончилась распиванием шампанского на лужайке за Малым Трианоном, где мирно паслись овцы. Это примирило меня с моей подругой, для которой блуждания по парку оказались мукой. Потом она еще долго опасалась заводить разговор о Короле-Солнце.
Я приезжал в Версаль впоследствии, гулял по Малому Трианону, изучал Большой, но первая прогулка и прогулка с Королем-Солнцем запомнились больше всего.
Ничего дурного в том, что парк отреставрирован и стал привлекательнее для туристов, нет. В конце концов, чем ему еще сегодня остается быть? И не повод ли это для того, чтобы наконец увидеть Версаль с включенными фонтанами? Это произошло не так давно, по иронии судьбы, 14 июля. Все было, как в Петербурге на День рождения города, торжественно и чудно, бессмысленно и беспощадно. В парке играли Люлли. Народ запивал жару соком, который отжимали из половинок апельсина атлетично сложенные молодые люди, ловко играя рычагом пресса. Возле фонтанов за порядком следили надсмотрщики. То и дело раздавалась трель свистка: значит, кто-то полез в водный бассейн или вышел на газон. Зычный женский голос из репродукторов обещал, что скоро включат фонтаны на главной аллее и в боскетах. Сначала запустили Аполлона – и из-под колесницы в испуге выскочила утка с дюжиной утят, не ожидавших, что их мирный отдых будет вероломно нарушен. Потом забили фонтаны перед дворцом и на аллее. Свежести от фонтанов было недостаточно, чтобы ослабить зной, жара стояла жуткая, но обстановка заметно оживилась. Под вечер на десять минут запустили Нептуна. Струи стали бить из самых неожиданных мест: из ваз, из пуза дракона, с недоумением уставившегося на собственный пуп, из ушей бородатых и бровастых маскаронов с мясистыми носищами, прямо из бассейна. Играл турецкий марш из «Мещанина во дворянстве» Люлли. Народ отдыхал душой.
В Трувиле есть несколько редкостей. На окраине городка в романской церкви сохранились фрагменты средневековых фресок. На одном из них изображена альтернативная версия грехопадения. Ева не без радушия кормит с ладони змеюку с наивной, глупенькой мордашкой. Кормит то ли жужелицей, то ли еловой шишкой, то ли шпанской мушкой. Чем все это кончится – можно только гадать. Как бы то ни было, мы живем в многополярном мире и должны быть готовы отвечать на любые вызовы современности.
На главной площади Трувиля – старая ратуша, так часто перестраивавшаяся, что при Виолле-Ле-Дюке ей решили придать подлинно готический вид, поскольку только его-то у нее никогда не было. В восточном крыле ратуши теперь Музей изобразительного искусства. Здесь есть на что посмотреть. Поднимаясь по главной лестнице, обратите внимание на третий картуш сверху. На нем изображена неловкая сценка. Леде никак не приладиться к Лебедю. Лебедь расправил крылья и ждет в свои объятия ненаглядную, но та ему по грудь, тучна и с трудом задирает левую ногу, чтобы залезть на него. Леда беспомощно тянет руки к его шее, но ей не взобраться на Лебедя. Придется как-нибудь так.
В одном из залов музея выставлена фреска, выполненная Тицианом для местного богатея. Ее нашли недавно в замурованной комнате дворца. С конца XVI века она была вне зоны доступа. Живопись за столетия выцвела и превратилась в стильный гризайль. Таким и должно было бы быть подлинное искусство Возрождения, если бы к нему не прикасалась время от времени волшебная рука реставратора. Если бы век за веком его не подкрашивали, подсматривая то и дело в томик Вазари.
Я обустроил свою Францию на наш лад: в столице происходит все самое главное, а все остальное происходит в провинциях. Жизнь прекрасна и удивительна, разумеется, повсеместно и у нас, и во Франции. И тем не менее обе страны сами собой делятся на две части, причем не пополам. В Германии, к слову сказать, неясно, где интереснее: в Берлине, Мюнхене, Франкфурте-на-Майне или Гамбурге. Нью-Йорк, Чикаго, Сан-Франциско, Лос-Анджелес – это разные планеты. В Италии и подавно жизнь поделена на разные школы живописи, разные кулинарные традиции и враждующие друг с другом футбольные клубы. Во Франции мне довелось столкнуться с совершенно другим положением вещей.
Ездить по разным регионам Франции чрезвычайно занимательно. Стоит только раз, приехав в новое место, почувствовать разницу – и превратишься на всю жизнь в бедекер или в тень Томаса Кука, и растворишься в Бретанях, Бургундиях, Аквитаниях и Каталониях. Это, конечно, прекрасная смерть для героя книги, который в свое время, возможно, и сам был не прочь затеряться на просторах страны, распадающейся на все новые и новые особые земли.
Однако с самого начала счастливому человеку была уготована другая судьба. Он счастлив в постоянстве, причем не пожизненном, что открывает перед ним все новые и новые миры благоденствия. И раз, ко всему прочему, белый призрак с косой не получал указания наладить с ним теплые, добрососедские отношения, самое время поднять выше пропахшее камамбером знамя мономана и продолжать внимательно следить за новостями из провинций. Как иначе питать ненасытный галльский ум?
Не так давно, к 200-летию создания Наполеоном тайной полиции, забастовали французские спецслужбы. Их официальный представитель выступил с протестом против циничного равнодушия, с которым общество отказывается наладить с ними обратную связь. Именно они, как никто другой, нуждаются в откровенном диалоге с каждым гражданином страны. Две недели Париж не получал из регионов доносов, пока, наконец, профсоюз осведомителей не нашел способ уладить этот конфликт.
Не меньшую обеспокоенность вызывает у французской общественности проблема грибного урожая этого года. В лесах Оверни, национальной грибницы страны, не досчитались и половины того, что собирают обычно главные компании-дистрибьюторы грибов. Наиболее серьезный урон нанесен урожаю рыжиков и опят. Независимые аналитики склонны винить в произошедшем недавно поселившихся в этом регионе цыган, румын, болгар и черемисов. Не получив разрешения на сбор грибов, они обобрали французские леса и теперь торгуют украденным у французского народа на рынках. По всей стране звучат призывы не покупать у иноземцев рыжики, опята и волнушки. Санитарно-гигиенический контроль рекомендует гражданам Французской Республики быть особенно бдительными при контактах с черемисами.
По поводу разорения национальной грибницы попробовал было высказаться президент, в обиходе зовущейся соотечественниками Пингвином. Но ему посоветовали не касаться столь щекотливого вопроса, так как положение его шаткое и без того. Страна только что проголосовала за то, чтобы ее достойный сын был избран Президентом Европы. Речь идет, разумеется, вовсе не о нынешнем президенте Франции. На нем нация уже отвела душу. Перспектива отставки тем не менее не так очевидна, поскольку обсуждать кандидатуры руководителя Европы из других стран граждане Франции не считают возможным: во главе Европы не может стоять иностранец.
Тот, в ком многие узнают Пингвина, благоразумно внял рекомендациям и перевел разговор на другую тему. Теперь внимание общественности приковано к дискуссии о том, кого стоило бы подхоронить в Пантеон. Действительно, в компании великих сынов Франции давно не было пополнения. Кто-то проницательно заметил, что компания эта сугубо мужская. В Пантеоне не похоронена ни одна женщина. Гендер завибрировал. Тут же была выдвинута кандидатура кармелитки, обезглавленной Робеспьером, хотя своими добродетелями, да и завидным жизнелюбием, она заслужила всенародное признание. Конкуренцию ей составила дочь Эльзаса, сражавшаяся под знаменами Baader Meinhof. Кто-то предложил Селина, чтобы разрядить официальную атмосферу, царящую в Пантеоне. Больше всего споров вызывала кандидатура одноногой лесбиянки, переводившей на французский прозу Юза Алешковского и подрабатывавшей секретаршей у Ле Пена. Она заявила, что готова быть похороненной заживо вместе с учительницей литературы, которая преследует ее как кошмар со школьной скамьи, а также с несколькими политиками, имена которых она назовет, как только ее предложение будет принято.
Любопытные новости пришли к нам в редакцию из Перпиньяна. На площади перед вокзалом на прошлой неделе была разбита необычная клумба. В центре ее из сочной зеленой картофельной ботвы, окруженной багряной полоской свекольных листьев, торчит пучок метелок. Рядом прячется хмурый репейник, обвитый усиками кабачка. Обрамляет эту озорную композицию грозный широколистый сорняк. Но не пугайтесь, это не борщевик, как мог бы подумать кто-то из вас. Это наш славный, милый лопух, знакомый всем по обочинам проселочных дорог. Прямо под его разлапистыми листьями притаился в своем миниатюрном домике маленький пушистый зверек. Вот какой замечательный подарок приготовили озеленители и сотрудники местного зоопарка для жителей и гостей Перпиньяна!
Ничего другого, кроме той жизни, которая с нами происходит, с нами не произойдет. Будут все время нелепица на нелепице, одни и те же, одни и те же. Все эти сбивчивые, внезапно обрывающиеся и рассказанные не к месту – про нас – нам же самим – посторонними лицами – истории оживают в картинах, составленных из не сходящихся друг с другом частей. Иногда эти рассыпанные пазлы так явственно показывают бессвязность действительности, что становится решительно безразлично, что конкретно они изображают. Разницы, в сущности, никакой. Разве у наших социальных танцев сегодня есть мало-мальски достойные сюжеты, помимо отмены перехода на зимнее время, модернизации, которая должна быть максимально модернизированной, свежести щей в бистро или создания музея СССР в Ульяновске, раз мумия в самом деле оказалась живее всех живых? Невнятица и несуразица пожрали все, чем были богаты наши края. Раздробленность останется самым цельным образом нынешней жизни до тех пор пока лента новостей – это то ли нескладуха, то ли завиральные экспромты. И вот мы ткем ковер, слагая орнамент из мнимых деяний и отговорок, которыми можно на время уладить недоразумение и свести все к нелепой неловкости. Эти арабески хранят память о красоте витиеватого узора, завораживающего тайным ритмом соцветий, извилистых линий и замысловатых фигур. Но порядка и соразмерности, с какой умели ткать в давние времена в Персии, в них, конечно, нет. Есть забавные виньетки, чудные гротески, остроумные зарисовки плюс свобода запечатлевать жизнь такой, какой она имеет место быть и казаться.
