Елена Колядина - Ангел, вышитый крестиком (сборник)
– Нигде не написано, что все должны положить лучшие годы на орущих младенцев, – отвечала Алина матери. – То, что ты нас с сестрой родила – твой личный выбор.
Алина даже приняла участие в ток-шоу, посвященном фричайлду, движению людей, которые отказываются от детей в пользу карьеры, и секс у них исключительно для секса, то бишь личного удовольствия.
– Бесы вас едят, – скорбно заметила мама Алины, посмотрев шоу.
– Программа по уничтожению нашего народа успешно выполняется, – поддакнула сестра, обладательница двоих бесконечно болеющих то простудой то ветрянкой, но при этом ужасно шумных мальчишек.
– Отстаньте! – вяло огрызалась Алина, сама изрядно разочарованная тем, что увидела на экране: пошлых девиц с ужасными раздутыми от силикона губами и депутата Госдумы, похожего на сутенера.
Лодка снова закачалась в свинцовой холодной воде. Что это? Неужели ее, Алины, женская судьба – хмурая, старая пустая деревяшка, уходящая под лед?
Алина вышла из пахнущей кедром и лавандой сауны, и стала одеваться – почему-то и джакузи, и отдых в японском кресле-массажере вдруг напомнили ей лишь об одиночестве. «Делать тебе нечего, и не к кому спешить, вот и твердишь советы глянцевых журналов: любить нужно только себя, а все остальные – в очередь!» – услышала Алина голос сестры-неудачницы: двое детей, работа в центре соцзащиты, вечная нехватка денег и такие же мамаши-подружки с колясками.
– Хорошо, пожалуй, одного можно и родить, – решила Алина и поехала в магазин натуральных продуктов за полезными овощами и соками.
Анализы, сделанные в дорогущем медицинском центре, пришли через неделю. Ленивые яичники. Что? У нее?! Не может быть! Она же всю жизнь предохранялась, чтоб не забеременеть.
– Никакой надежды? – услышала Алина свой голос.
– Ну, надежда всегда есть, – бодро ответила врач.
Мама старалась спрятать слезы, сочувственно молчала сестра.
Алина брела домой, ежась от холода. Возле подъезда плакала девочка лет трех в грязноватом комбинезоне и потертых сапожках, надетых не на те ножки – правый на левую.
– Ты почему одна, малышка? – спросила Алина и только тогда заметила на скамейке за сугробом мамашу с сигаретой и бутылкой пива.
– Заткнешься ты, наконец? – морщась, сказала та девочке. – В садике надо было есть!
– Давайте, я вашу девочку покормлю, – вдруг предложила Алина и поспешно объяснила: – Я в этом доме живу. А вечером я вам ее приведу.
– Ладно, покорми. До утра можешь оставить. Кончай орать! Иди к тетеньке, у нее поешь! – Это уже девочке. – Зовут Кристина, мы в третьем подъезде на первом этаже живем. Слушай, ты мне не одолжишь сто рублей до завтра?
Они ели куриные котлетки с грибным соусом – Кристина умяла три штуки. На десерт – мандарины. Кристина пыталась откусить прямо с кожурой, видно, никогда раньше не пробовала. Затем теплое молоко с печеньем. После ужина рисовали, смотрели мультики по телевизору, купались в ванной с ароматной пеной. И снова ели – йогурт с шоколадной крошкой и груши.
А утром зашла соседка:
– Слышала ночью? В третьем подъезде на первом этаже пожар! Ну, в той квартире, где вечно притон был. Как ты могла не слышать – полночи шум стоял: то пожарная, то милиция.
– У меня спальная на проспект выходит, – пожала плечами Алина и улыбнулась себе, думая, чем покормит на завтрак маленькую девочку, крепко спавшую на чистой мягкой постели.
– Хозяйка этого притона погибла, какой-то ее сожитель угорел. Слава богу, девочки, дочки ее, не было, куда-то она ее на выходные сплавила. Что теперь с ребенком будет?
Алина тихо охнула, сгребла локтем баночки с витражными красками, кисточка покатилась под стол.
– Рисуешь? – соседка взглянула на оконное стекло, на котором зазеленела сахарная ель, вырос голубой сугроб, заискрилось под солнцем белое поле с яркой фигуркой лыжника и распустились волшебные снежные цветы.
– Да, рисую, – сказала Алина. – Для дочки.
Пряничный домик
Мария подошла к окну и посмотрела на застывшую улицу – замерзшие мандариновые корки на сугробе, свисающий с ветки серебристый дождик, огарок фейерверка на дороге и лед одиночества на сердце, вот и все, что осталось от прошедшего Нового года.
Она поглядела на термометр – минус двадцать семь. Поежилась, вздохнула и побрела на кухню сварить овсянку и кофе. Вернулась с кружкой и куском шоколадного тортика, села на диван и стала глядеть на елочку, мерцающую игрушками. На нижней ветке висел пряничный домик – Мария сама испекла его и украсила готовой разноцветной обсыпкой. Вообще-то, пряники были круглыми и предназначались для племянников. Но вдруг захотелось сделать волшебный домик, он должен был принести счастье в Новогоднюю ночь – звонок в дверь: «Маруся, я понял, что люблю и буду любить только тебя! Прости, если сможешь». В дверь действительно позвонили, соседка попросила два стула, к ней нагрянула толпа друзей: «Маша, ты тоже приходи, если взгрустнется!».
Мария допила кофе и пошла одеваться, придется в такой мороз тащиться на улицу, относить эти дурацкие пряники племянникам и выслушивать, как сестра и мама сокрушаются по поводу ее одиночества.
Улицы были пусты и выстужены – ни машин, ни людей. Огромные елки на площади перед памятником застыли, укрывшись от мороза подушками снега. Мария прикрывала лицо воротником дубленки, с трудом вдыхала обжигающий воздух, кончики пальцев сперва окоченели, а потом заболели. Она свернула в переулок и неожиданно увидела на пустыре между двумя старинными двухэтажными домами большую палатку с вьющимся из железной трубы дымком.
Подошла ближе. «Пункт обогрева», было написано на распечатанном на компьютере листке. А чуть ниже: «И милость к падшим призывал!». Подъехал маленький автобус, из двери выскочил парень в седой от изморози шапке и синих медицинских перчатках и осторожно, участливо принял под руки бомжа, следом второго! Мария с отвращением смотрела на черные лица и распухшие ноги в рваных сапогах. Парень на мгновенье взглянул на Марию. «Илья» – прочитала она на бейджике, но он тут же отвернулся, помогая бездомному дойти до палатки.
Мария, сама не зная, почему, пошла следом. Вошла в палатку. В нос ударил запах немытых тел и растворимой лапши. Почти всю палатку занимали сидящие и лежащие на туристических ковриках бездомные. Илья подвел очередного бомжа к столику врача, другого – к стульям со сложенной теплой одеждой, спросил что-то у девушки-добровольца, разливавшей чай, и вдруг взглянул на Марию:
– Вы, наверное, что-то принесли?
– Да, – неожиданно для себя ответила Мария.
– Чай? Сахар?
– Пряники, – сказала Мария и зачем-то стала торопливо объяснять: – Свежие, сама испекла к Новому году.
Она достала из сумки пакет, замерзшие пряники застучали.
– Ой, застыли!
– Ничего, мы их сейчас на печку.
Илья снял одну перчатку, и высыпал пряники в миску.
– Здорово! – почему-то сказала Мария и огляделась. – Это от администрации города?
– Нет, – сказал Илья. – На пожертвования. А работают добровольцы.
Пряники разогрелись, источая аромат меда и корицы.
– Ух ты, как пахнут! – сказал Илья. – Неужели сама их испекла? Ничего, что я на «ты»?
– Ну конечно! А я могу чем-то помочь?
– Здорово! У нас рук не хватает. Сможешь набрать проникновенный текст для листовок? Мы их раздаем по торговым центрам – катастрофически нужны деньги. В стране 1,5 миллиона бездомных! Пожертвуешь всего 20 рублей, и один бездомный получит в нашем пункте обогрева стакан горячего чая с хлебом. А если кто-то сто рублей даст – мы даже полечить бездомного сможем, промыть рану, смазать, сделать перевязку.
– Поняла! – сказала Мария. – Тогда я побежала домой, у меня есть цветной принтер, часа через два все будет готово.
– Хочешь, заеду к тебе, мы все равно целый день по городу колесим, подбираем замерзших бездомных.
– Да! – радостно сказала Мария.
Она ворвалась домой, задыхаясь от волнения, сбросила дубленку и ринулась в комнату оформлять листовки – яркие, цепляющие, проникновенные.
Через пару часов, когда на столе лежали тридцать отпечатанных листовок с призывом о тепле и милосердии, запел домофон. Мария вздрогнула от неожиданности – как же давно к ней никто не приходил! – и вскочила. Глянула на елочку, мерцавшую игрушками, в оконце пряничного домика горел уютный огонек. Мария закрыла и снова открыла глаза – нет, не почудилось, теплый свет. В ее домике свет! Она засмеялась и побежала открывать дверь.
Запах любви и цыганского мыла
По вечерам в поле слышны были тихие голоса, чьи – неизвестно, слов тоже не разобрать. Ветер приносил вздохи и смех, и вместе с ними на веранду приплывали сплетающиеся в туманные косы запахи – горьковатого чабреца, терпкой полыни. Пахло даже ванилью. Откуда она бралась, Анастасия понять не могла – поле-то обыкновенное, заросшее клевером, мелкой виолой, кошачьей лапкой и диким горошком. Край поля колыхался кипреем – Анастасия называла его по старинке иван-чаем, и приносила любимому горсти розовых цветков, заваривала травяной чай. Но едва спускались летние сумерки, как в дачные окна вновь тянуло таинственным, русалочьим: то мятой, то лимонной травой, то прохладной белой розой.
