Александр Ахматов - Хроника времени Гая Мария, или Беглянка из Рима. Исторический роман
– Ты что же, клянусь Марсом Градивом, хочешь получить ручательство самой Фортуны? – возразил Лабиен. – Положись-ка лучше на Надежду, одну из самых очаровательных спутниц этой своенравной богини! Дорогой Минуций, война несет с собой не только риск и опасности, но также добычу и славу, которая тоже чего-нибудь стоит. Разве мы с тобой ни с чем вернулись из Фракии? А после победы над тектосагами я прислал отцу больше денег, чем он выручил от дохода со своего имения. Если будет угодно богам, разобьем и кимвров. Говорят, у них повозки ломятся от серебра и золота…
Приятели остановились перед входом в цирк около бронзовой статуи Тита Фламинина186 и Большого Аполлона, величественного мраморного изваяния бога, которое римляне вывезли из Карфагена. Здесь они стали прощаться.
– Все-таки хорошенько поразмысли над моим предложением, – напоследок сказал Лабиен.
– Ладно, еще встретимся, потолкуем…
– Ну, будь здоров, Минуций.
– Будь здоров, Лабиен.
Минуций возвращался той же дорогой, шагая быстро, чтобы поспеть домой до наступления темноты.
– Поздно, Лабиен… к сожалению, слишком поздно, – бормотал он себе под нос, еще находясь под впечатлением беседы с другом и думая о том, что сейчас происходит в его имении близ Свессулы187. Со дня на день он ждал оттуда вестника.
Лабиен многого не знал, вернее, не знал почти ничего. Минуций особенно не посвящал его в свои запутанные денежные дела. Тот, наверное, пришел бы в ужас, узнав, что общая задолженность его перевалила за миллион сестерциев, а вся его недвижимость в Кампании заложена и перезаложена. Но главное, чего не мог знать Лабиен, заключалось в том, что в свессульском имении Минуция разрастался заговор его рабов, им же самим инспирированный.
Со скрежетом зубовным принял он это решение, от которого веяло безумием. Сама мысль, что ему придется стать во главе взбунтовавшихся рабов, внушала ему почти что непобедимое отвращение. Но что оставалось делать? Положение его было безвыходным. В декабрьские календы он должен был расплатиться с капуанскими кредиторами. Он с трудом уговорил их дать ему последнюю отсрочку до января. Они вряд ли замедлят появиться в Риме с исковыми заявлениями. По заемным письмам римских ростовщиков ему предстояло платить в календы февраля. Эти и слышать не хотели об отсрочках.
– Пройдет еще немного времени, и мое имя будет значится в проскрипции188, – с сумрачным видом говорил Минуций около месяца назад в Капуе трем верным своим рабам-телохранителям, обедая вместе ними в гостинице. – Клянусь, у меня зуд по всей коже, лишь только представлю, что я, Тит Минуций, еще не так давно похвалявшийся своим богатством, роскошными пирами, вхожий во многие дома именитых людей, стану влачить жизнь в позорной нужде, в какой-нибудь грязной лачуге на Эсквилине, среди оборванцев, которые одним и кичатся, что они римские граждане. И все будут с презрением тыкать в меня пальцем: «Вот он! Полюбуйтесь на него! Вчера купался в роскоши, имел большой красивый дом в центре Рима и чудесные загородные виллы, сотни рабов были к его услугам, а ныне он превратился в жалкое отребье, подонка, промотавшего отцовское наследство и погубившего цветущую ветвь славного римского рода».
Его преданные слуги очень хорошо понимали состояние господина. Они горячо убеждали его, что не только городские, но и сельские рабы молят богов о его благополучии – ведь многие из них благодаря его милостям имеют пекулий189, обзавелись женами и детьми190.
– Подумать больно, в какое они придут отчаяние, если – да не допустят этого боги – имение твое опишут, а их самих от лысого до лысого начнут продавать с аукциона? – сокрушался фессалиец Ламид, которого Минуций из всех троих считал самым рассудительным.
– А мы? Что станется с нами, твоими домашними слугами? – вздыхал мужественный Ириней. – Такого превосходного господина, как ты, у нас уже никогда больше не будет.
– Ты для нас – настоящий дар богов, – вторил товарищу угрюмый Марципор.
– Еще бы, клянусь Олимпийцем! – вскричал Ламид. – Вот иной пролетарий гордится своей свободой и квиритскими правами, только это одна лишь видимость без плоти и содержания. Хороша свобода – весь век, подобно нищему, ходить за своим патроном с протянутой рукой, выпрашивая у него подачки! А наш господин – пусть боги его охраняют – и разодел нас, как щеголей, и ни в чем другом не отказывает. Потому-то и мы все лезем вон из кожи, лишь бы ему угодить…
– Да что там толковать, – перебил фессалийца Ириней. – Недаром же люди говорят: «Лучше терпеть милостивого господина и быть сытым, чем прозябать в бедности и терпеть нужду под именем свободного».
Все трое два года назад были гладиаторами. Минуций купил их у заезжего ланисты в Капуе. Он нуждался в надежной охране во время своих путешествий и решил обзавестись сильными и храбрыми слугами, хорошо владевшими оружием.
Самый старший из них, сорокалетний Ламид, родом из Краннона в Фессалии191, одно время служил наемником у сирийского царя Деметрия Никатора192, был ранен в памятном сражении при Дамаске, взят в плен и включен в армию нового царя Сирии. Но фессалийцу надоела военная служба, не принесшая ему, кроме опасностей, ни денег, ни славы. Он попытался бежать, но был схвачен и продан в рабство. В Италию его привезли прямо с Делоса193. Несколько лет он проработал в металлолитейных мастерских. За склонность к побегу ему надели на шею наглухо заклепанный ошейник с традиционной надписью: «Держи меня, чтобы я не убежал». Все же ему однажды удалось надолго укрыться в Помптинских болотах194, где он избавился от ненавистного ошейника и сделался предводителем разбойничьей шайки, составленной из беглых рабов. Судьбе было угодно, чтобы он в течение трех лет оставался неуловимым, но в конце концов его схватили и отдали в гладиаторы.
Биографии Иринея и Марципора были короче и скромнее. Оба были еще молоды и родились в рабстве. Ириней стал гладиатором в наказание за убийство надсмотрщика, а Марципор – за неоднократные побеги.
По рабовладельческим понятиям это были никуда не годные строптивые рабы, но Минуций покорил их сердца простым человеческим обращением и обещанием по истечении пяти лет дать им вольную, если они будут исправно ему служить. Они искренне к нему привязались и вряд ли покинули бы его, получив свободу. Эти парни совершенно не приспособлены были к обычной мирной жизни. Любую профессию они почитали рабским занятием, зато в пути Минуций чувствовал себя в полной безопасности – бывшие гладиаторы одним своим свирепым видом нагоняли страху на всех встречных. Минуций, потакая их врожденным и приобретенным наклонностям, ничем не стеснял их свободы, не обременял никакими другими обязанностями, кроме охраны своей особы и занятий гимнастикой и фехтованием. Минуций зачастую сам упражнялся вместе с ними, совершенствуя собственные навыки обращения с оружием.
О жестоком поражении легионов при Араузионе Минуций и его телохранители узнали по пути из Рима в Капую. Слух об этом едва ли не за один день облетел всю страну. В городах со страхом ожидали, что германцы вместе с присоединившимися к ним галлами без промедления пойдут прямо на Рим. В то же время многие из италиков уповали на этот cimbricus terror («кимврский ужас»), охвативший сенат и римский народ, как на средство, с помощью которого можно склонить римлян к соглашению с италийскими союзниками относительно предоставления последним римского гражданства. Они говорили о том, что вот-де настал благоприятный момент, чтобы самым решительным образом потребовать от Рима уравнения в правах всех народов Италии. При этом слышались голоса с угрожающими призывами не предоставлять консулам столь необходимых им в войне с кимврами вспомогательных когорт, пока требования эти не будут выполнены.
– Ты прав, господин, если уж союзники заупрямятся, одному Риму трудно будет одолеть варваров, – соглашался с Минуцием Ламид, когда они заговорили на эту тему.
– А если еще принять во внимание несметные толпы рабов, пригнанных в Италию за последние годы из Испании, Галлии и Африки? – воодушевляясь, продолжал Минуций. – Воображаю, какой хаос начнется, когда кимвры перейдут Альпы! Нет никакого сомнения в том, что рабы, в большинстве своем те же варвары, тысячами будут сбегаться к своим собратьям. Вот о чем следовало бы призадуматься консулам и сенату!
– В Ганнибалову войну, как я слышал, государство выкупало рабов у частных лиц для несения военной службы, – заметил Ириней.
– Верно, – сказал Ламид. – Их было не менее шести тысяч, и они назывались добровольцами. Потом сенат объявил им свободу, потому что они храбро сражались с карфагенянами…
– Что-то мне невдомек! – с хмурым видом заговорил Марципор, почти все время помалкивавший. – О чем это мы здесь толкуем? Наш господин в крайне затруднительном положении. Нам бы поломать головы над тем, как ему помочь, а мы рассуждаем о кимврах, о союзниках, о рабах, которые когда-то сражались с Ганнибалом. Да прах их всех возьми! Клянусь Геркулесом, какое нам дело до всего этого, если…
