Алёна Жукова - Дуэт для одиночества
– Дело в том, – вкрадчиво и вполголоса говорил Алексей Петрович, смотря исподлобья на Веру и накручивая на вилку спагетти, – что из этого двора один за другим бегут жид… жильцы. Уезжают, понимаете ли, на историческую родину, вот квартиры и освобождаются. Вы, Вера Николаевна, можете претендовать. Условия у вас неподходящие – старая коммуналка, а дочке вашей нужно репетировать. В этом дворе ей жить – самое место. Там заслуженных-перезаслуженных в каждом подъезде. Услышат, как она музицирует, и пригласят выступить или подыграть кому. Сами знаете, в этом деле знакомства – вещь если не определяющая, то очень важная.
Вера кивала, а в душе ее бушевали противоречивые чувства. С одной стороны, лысеющий старпер, упакованный в пыльный пиджак, скрытый антисемит, вызывающий брезгливость, а с другой – отдельная квартира в шикарном районе и магазин в придачу. Перевесило второе, потому что думала она не о себе, а о Лизке.
«Большое дело! – говорила она себе. – Ну буду с ним спать, чай, не девушка, а за это девочке своей нормальную жизнь устрою. Сколько можно эту коммуналку терпеть! Одна Валька и ее алкоголики-сожители чего стоят. На днях один в уборной изнутри заперся и орал, чтобы Валька, сука вонючая, его выпустила. Вся коммуналка собралась возле сортира. Кому-то срочно туда понадобилось, а он час не выходит и орет. Ему объясняют, что надо задвижку влево потянуть, а он колотится ногами и головой и вопит, чтобы выпустили. То ли «белочка» у него началась, то ли клаустрофобией страдал. Пришлось дверь ломать. Зачем девочке все это слышать и видеть?»
Тяжелое решение стать любовницей Буравчика ради Лизы Вера приняла уже тогда, за столиком кооперативного ресторана, но самое удивительное произошло после нескольких свиданий и совместной поездки на воды. Вера, вдруг почувствовала себя женщиной. Ей понравилось. Алексей Петрович оказался романтичным любовником – дарил цветы, приглашал в дорогие рестораны, возил по курортам. Вера расцвела и ловила себя на мысли, что делает все это не для чего-то, а потому что уже не представляет, как могла без всего этого обходиться. Алексей Петрович превращался у нее под настроение – то в Петровича, то в Лешика. Петровичем она называла его, когда все шло как по маслу и его предпенсионный возраст не давал о себе знать, а Лешик возникал в моменты утешения, когда у Алексея Петровича подскакивали сахар и давление вместо того самого, что должно было ну если не подскакивать, то хотя бы приподниматься.
Когда Вера Николаевна радостно объявила Лизе, что они переезжают в знаменитый двор на Бульваре, реакция Лизы ее потрясла. Лиза закричала, что никуда не поедет, что ей тут хорошо и, если Вере очень надо, так пусть она и переезжает, и даже выходит замуж за того хахаля, который ее водит по ресторанам. Ей не нужно ни новой квартиры, ни знаменитых соседей, ничего. Пусть все оставят ее в покое.
Вере Николаевне было непонятно, что за этим всем кроется. Лиза страдала, занимаясь в их коммунальной квартире. Ей приходилось глушить модератором клавиатуру, когда пьяная Валька начинала колотить в стену. Еще она всегда мечтала о красивой ванной, о нормальной кухне, где бы они могли с мамой вечерами сидеть и распивать чаи. И вот на тебе! Откуда было знать Вере, что ее Лиза просто боялась переезжать, поскольку ждала письмо от Паши. Она каждый день бегала к почтовому ящику и заглядывала в него в надежде увидеть конверт, подписанный знакомым летящим почерком, которым были исписаны листы в стопке нот на ее пианино.
Однажды Лизе приснилось, что она, уменьшившись до размера мышонка, провалилась на дно почтового ящика. Там было темно и душно, она задыхалась, но не старалась выбраться, а просто задирала голову и ждала, что из щели наверху на дно ящика упадет конверт – это будет Пашино письмо, а вместе с ним придет освобождение. Сквозь распахнувшуюся щель наверху хлынут свежий воздух и яркий солнечный свет. Она выберется из ящика и будет носиться кругами с письмом в зубах, задрав хвост. Но письмо все не падало. Сон повторялся и стал прорастать в реальную жизнь. Ящик сужался, его жестяные стены сжимались, пропуская все меньше воздуха и света. Ржавая скорлупа сковала ее тело и мозг.
Прошло около месяца с Пашиного отъезда, но никаких вестей от него не было. Ближе к ноябрьским праздникам Лиза была уже как на иголках. Ведь не может он забыть о ее дне рождения! За несколько дней до праздника у Лизы поднялась высоченная температура, но это не остановило очумевшую от счастья маму, судорожно собиравшую последние котомки с домашним скарбом и торопившую переезд, чтобы отметить Лизкин день рождения по-человечески. Лизе исполнялось шестнадцать. В день переезда Лизу в сильном жару перевезли и уложили на новую кровать-диван, стоявшую напротив большого окна с розовыми оборчатыми занавесками. Вера Николаевна чуть не плакала – она так готовилась к этому событию! Целый месяц она носилась по магазинам, отмечаясь в очередях таких же, как она, блатных очередников, ожидавших появления на складе «болгарских стенок», «немецких ковров» и стиральных машинок «Вятка». Ей представлялось, что, несмотря на капризы, Лиза, зайдя в квартиру, охнет и закружится от радости, как в детстве. А когда увидит сюрприз – подарок, приготовленный стараниями Алексея Петровича, так просто «упадет на месте»! В большой комнате, предназначенной для Лизы, стоял кабинетный рояль, который был приобретен за бесценок у отъезжающих, а старое Лизино пианино увезли в скупку подержанных инструментов. Когда его перевозили, то плохо закрепили в кузове самосвала, в результате от удара лопнула задняя дека. Теперь оно уже не могло держать строй. Строгий настройщик проверил знакомое пианино и, сожалея, подтвердил: «Убили хороший инструмент. Как жаль, еще можно было на нем играть, и как играть!» Он прекрасно помнил Лизу и ее маму и обиделся, что не спросили его совета. Он не сомневался в том, что Вера Николаевна вместо этого немецкого ветерана купила какое-нибудь помпезное барахло.
Бедная Лиза свой день рождения и еще две недели после провела в постели, слабо реагируя на происходящее. Жар не спадал, она не ела, бредила каким-то почтовым ящиком. Доктора сначала ставили разные диагнозы и рекомендовали перевести девочку в стационар, но Вера знала, что в больнице никто не обеспечит такой уход, как дома. Помощь Алексея гарантировала лучших врачей и лекарства на дому. Постепенно ситуация улучшалась и однажды среди ночи Лиза попросила пить, а потом есть, причем не что-нибудь, а горячую отбивную с жареной картошкой. Это означало, что Лиза пошла на поправку. Она почти не ела все эти дни. Вера обрадовалась, распахнула холодильник, но нашла там только четвертинку курицы, плавающей в бульоне. Она позвонила Петровичу и спросила, нет ли у него мяса, но Алексей Петрович опять холостяковал в отсутствии жены, поправляющей свое здоровье в очередном санатории, и питался исключительно в обкомовском буфете. Тот факт, что была глубокая ночь, не остановил Алексея Петровича. Он был готов ехать куда угодно и когда угодно, чтобы помочь Вере. Он вспомнил, что пару дней назад, все, что надавали в совхозе членам проверочной комиссии, бросил в машину своему секретарю. Наверняка, решил он, там было и мясо, и даже, может, телятинка парная. Тогда это было ему без надобности, и Вере тоже – она из-за болезни Лизы почти не готовила, а вот теперь понадобилось.
Он разбудил секретаря и заставил полезть в холодильник. Секретарь собирался замариновать вырезку на шашлычки, но Алексей Петрович потребовал везти ее к нему. Приказание начальника было исполнено. В третьем часу ночи Вера уже жарила отбивные. Алексей Петрович заглянул в комнату, где лежала Лиза. Ему вдруг стало не по себе – девочка не мигая смотрела в потолок и беззвучно шевелила губами. В руках у нее была кукла, которую она теребила и гладила по свалявшимся волосам.
«Совсем ребенок, – подумал Алексей Петрович, – сколько же еще Верочке предстоит забот, чтобы вырастить! Намучится, ох намучится. Тяжелая у нее дочка, но, говорят, гениальная. Буду им помогать, сколько смогу. Время, правда, такое наступило – все трещит и разваливается. Не знаешь, чего завтра ждать от этой перестройки поганой. Могут и погнать».
Когда Лиза окончательно пришла в себя и поняла, что ее перевезли в бессознательном состоянии на новую квартиру, то жизнь Веры превратилась в ад. Вместо дочерней благодарности за подаренный рояль Вера получила, что называется, на всю катушку. Были и слезы и крики, что инструмент плохой и чужой. Лиза утверждала, что верхи орут, а басы гудят и на таком она играть не сможет. Жить с розочками на обоях и с воланчиками на шторах ей тоже не хотелось. Она рвалась назад – в их старую квартиру. Как только ей разрешили продолжить занятия в консерватории, она поехала по старому адресу и постучалась. Ей открыла нетрезвая Валентина.
– Чего пришла, может, забыла чего? – злорадно уставилась она на Лизу.
