Валерий Залотуха - Отец мой шахтер (сборник)
Он потянулся к Коле через стол, но на беду облил нечаянно своей водкой спящего Федьку. Тот вскинулся, как медведь в берлоге, и заревел, глядя на крестного мутными невидящими глазами.
– Ну ты, чайка соловецкая!
Крестный сразу струхнул, да и всем неприятно стало, особенно тем, кто рядом сидел.
– Да ты чего, Федь, это ж я, я это, крестный, – заговорил крестный взволнованно.
– Крестный это ваш, крестный! – испуганно закричали рядом.
– Федь, ты чего, не узнал, что ль?
Даже тетка Соня испугалась, взяла Колю за плечо и к себе прижала. Но до Федьки, кажется, дошло, он, кажется, узнал и попытался улыбнуться.
– Эх ты, Федька, Федька, – засмеялись над ним. – Крестного своего не узнал!
– Чего привязались к человеку? – вступился за Федьку сам крестный. – Обознался человек, бывает. – И, облегченно вздохнув, выпил.
Федька указал пальцем на Колю, а потом обвел всех тяжелым пугающим взглядом и заговорил угрожающе:
– Колька мой братан. Кто его пальцем тронет… Я пятый раз на зону пойду, а за брата моего… – Взгляд его снова вернулся к Коле. – Понял, Колян? Сразу мне говори! Кто тебя пальцем тронет… Убить не убью, но покалечу. – Федька сел в тишине, подумал и повторил убежденно: – Убить не убью, но покалечу.
И тут к дому Ивановых, прямо к распахнутым воротам, чуть ли не к столу, подкатила машина, большая, черная, блестящая.
– Джип, джип! – закричали пацаны, которые вокруг стола все время крутились и уже не одну бутылку с него уперли.
За столом заволновались, не понимая, что это за джип такой, а увидеть, кто сидит в машине, оказалось делом невозможным – окна у нее были черные и на солнце блестели почти как зеркала. Мукомоловские уже решили, что это программа «Время» прибыла наконец, и приосанились, но они ошиблись. Дверцы машины распахнулись, и первым вышел на белый свет крепкий мужчина в новеньком костюме и белой сорочке с галстуком. Широко улыбаясь и разведя руки в стороны, словно собираясь обнять здесь всех сразу, он гаркнул зычно и весело:
– Здорово, землячки!
– Павел Петрович!
– Паша!
– Здорово! – весело же отозвались за столом.
– Не узнаешь? – торопливо спросила тетка Соня Колю. – Пашка Граблин. Наш, аржановский. Ты в армию уходил, он в сельсовете работал председателем. А теперь вообще большой человек. Голова администрации называется.
Следом за Павлом Петровичем из машины вышел военный в блестящих хромовых сапогах, галифе и зеленой офицерской рубашке; сухой, как вобла, прямой и, видно, злой. Его тоже многие узнали – райвоенком.
Третьим был шофер, тоже видный из себя, но на него, конечно, внимания почти не обратили.
– Ну, где он? – Павел Петрович нашел глазами Колю и стал пробираться к нему, здороваясь по пути с земляками.
Тетка Соня легонько подтолкнула Колю и сама поднялась.
– Ну, здравствуй, афганец ты наш родной! – Павел Петрович обнял Колю и, похлопывая его по спине, продолжил: – С возвращением на родную землю! Поздравляю, Софья Пантелеймоновна, – обнял он и тетку Соню, и она зарделась оттого, что назвали по имени-отчеству. Военком стоял за спиной Павла Петровича и, выглядывая из‑за плеча, буравил Колю маленькими глазками. Ему протянули рюмку с водкой, но он отказался, сделав рукой решительный жест. Павел Петрович шагнул в сторону, освобождая пространство между военкомом и Колей, и объявил:
– Сейчас Борис Алексеевич, наш военком, сделает сообщение, а потом я скажу тост.
Стало тихо и торжественно.
Без начальства даже такое важное событие быстро стало бы пьяной гулянкой, а с начальством вернулась торжественность.
Военком кашлянул в кулак и, продолжая буравить Колю взглядом, заговорил скрипуче и недобро:
– Как говорится, награда нашла героя. Для получения причитающейся вам медали просим прибыть в военный комиссариат.
За столом зашумели, повторяя часто слово «медаль».
– Ну-ка, налейте мне! – приказал Павел Петрович, взял угодливо протянутую рюмку и заговорил громко и торжественно, как раньше говорили по телевизору в новогоднем «Голубом огоньке»: – Что нужно, чтобы возродить наши края? Образно говоря, необходимы три компонента, три составляющие части!
– Три, три, – как попугай, повторил Колин крестный, который сразу, как появилось начальство, перестал быть ведущим. На него и внимания не обратили, когда он повторил: «Три, три».
– Первое – это земля! – продолжал Павел Петрович. – Земли у нас…
– Хоть задницей ешь! – выкрикнула баба с дальнего конца стола, мукомоловская.
Все так и грохнули, засмеялись, а Павел Петрович смех переждал и продолжил:
– Значит, первое – земля! А второе…
– Земля и люди! – выкрикнул Колин крестный, но никто не засмеялся, а Павел Петрович даже поморщился.
– Второе, это… – Павел Петрович дал кому-то подержать свою рюмку и вытащил из кармана бумажник.
– Деньги! – догадались сразу несколько человек.
– Деньги, да не всякие! – Павел Петрович достал из бумажника несколько тысячерублевых и, покосившись на спящего Федьку, продолжил: – Не вот эти бумажки.
– Бумажки, как есть бумажки!
– Что на них купишь-то? – Народ был согласен с оратором, но смотрел на тысячерублевки вполне дружелюбно.
Павел Петрович спрятал их обратно в бумажник и вытянул из другого отделения стодолларовую.
– Вот – деньги! – Он победно поднял купюру над головой.
– Зеленая…
– Трояк, что ль?
– Сама ты – трояк! Дорал американский!
– Ах ты, батюшки!
– Не доллар, а сто! Видишь, вон однушка и два нуля.
– Ах ты, батюшки!
– Это ж сколько на наши будет?
– Сколько-сколько… Миллион!
– Ах ты, батюшки!
Пока деревенские обменивались мнениями по поводу денежки, Павел Петрович терпеливо и снисходительно ждал.
– Дай, Петрович, хоть в руках подержать, а? – Колин крестный тянул руку и смотрел умоляюще.
Павел Петрович усмехнулся, но купюру все-таки отдал. Она пошла по рукам, ее разглядывали, гладили, нюхали даже, словом – оценивали.
– И эти деньги уже готовы к нам прийти. Надо только открыть шлюзы! – Павел Петрович говорил по-прежнему торжественно, но краем глаза провожал свою сотню, уплывающую в дальний край стола.
– И третье – это… Третье – это… Ну?
Никто не знал, что – третье.
Такой большой и серьезный тост, а вкупе с ним лицезрение стодолларовой купюры несколько утомили всех и рассеяли внимание.
– Люди! – пришел на помощь Павел Петрович. – Люди – это наше богатство. Такие, как Николай, который даже из плена, из далекого Афганистана вернулся не куда-нибудь, а на землю своих предков, в родную деревню! Такие, как он, превратят наши заброшенные края в цветущий сад!
Павел Петрович хотел выпить, он уже поднял рюмку и выдохнул, как над столом пронесся слух, что деньги пропали. Люди смотрели возмущенно друг на дружку, хмурили брови, пожимали плечами, а кое-кто даже начал выворачивать карманы, показывая, что в них ничего нет. В глазах Павла Петровича возникла растерянность, но он поборол ее, мотнул головой и воскликнул с восхищением в голосе:
– Узнаю землячков!
– Узнаешь? – вскочил крестный.
– Узнаю!
– Раз узнаешь, тогда забирай! – И крестный вынул из-под тарелки и протянул купюру Павлу Петровичу.
– Шутка!
Все засмеялись. Все-таки крестный класс показал. Павел Петрович тоже смеялся, одновременно пряча стодолларовую в бумажник.
Он снова взял свою рюмку и выпил наконец.
Тетка Соня облегченно выдохнула. Она испугалась, что деньги пропали, дело-то в ее доме происходило. Повернулась к Коле и вдруг обнаружила, что его нет.
Она вошла в дом и позвала встревоженно:
– Сынок…
– Он в хлев пошел, я видела, – подсказала из кухни соседская девочка, вызвавшаяся помочь в этот день по хозяйству.
Тетка Соня удивилась про себя и заспешила в хлев. Открыв низкую дверь, она остановилась в проеме, замерла…
В пустом овечьем загончике, положив на серую солому маленький коврик, стоял на коленях Коля и молился. Это тетка Соня сразу поняла. Он громко шептал слова молитвы, которые сливались в одно таинственное: «лах-лах-лах». Время от времени он что-то сдавленно вскрикивал, вскидывался и распластывался туловищем по коврику. Скосив глаза, он увидел мать, глянул на нее коротко и вновь забормотал: «Лах-лах-лах».
Вот так…
И в тот же самый момент, когда это происходило и гулянка была в самом разгаре, случилось следующее. Даже не случилось, ничего не случилось, ничего не произошло, просто напротив дома Ивановых остановились красные «жигули». В них сидел мужчина лет примерно тридцати пяти, в кожаной куртке и черных очках. Он закурил и стал смотреть по сторонам. Смотрел внимательно и, кажется, выискивал кого-то взглядом, впрочем, определенно это утверждать нельзя – из‑за его очков. А вот то, что он нервничал, – это точно: стряхивая в окно автомобиля пепел, он сильно, слишком сильно ударял указательным пальцем по сигарете.
