Валерий Залотуха - Отец мой шахтер (сборник)
Иван усмехнулся на ходу, не глянув на продавца, но то, что он услышал за своей спиной, заставило его остановиться.
– Чурка индусская, – сказано было в его адрес на чистом русском языке.
«Колобок?» – удивленно спросил себя Иван.
Они сидели в теплой пыли рядом с шумным загоном, где торговали овцами, поэтому приходилось говорить громко, почти кричать.
– Выпить бы за встречу, – поделился Колобков идеей. – Если у тебя деньги есть, так я мигом рисовой водки приволоку!
Иван махнул рукой, и жест этот означал, что пить ему совсем не хочется, да и денег, кстати, ни шиша.
– Ты как живешь, расскажи, – заглядывая Колобку в глаза, попросил Иван.
– Да начинаю жить, Иван Васильич, торговлишка вот… Деньжат подкоплю, поеду в Вадодару, жену куплю, там жены дешевые.
Иван смотрел на бывшего соратника удивленно и непонимающе. Колобок усмехнулся.
– Да я ж в мусульманы записался, Иван… Раньше надо было, сейчас бы уж…
– Так ты чего, в Аллаха поверил?
– Поверил не поверил, а жить надо. В Индии, Иван, без веры не жизнь. Мои татары да башкиры давно освоились, так теперь и живут. Одни мы, дураки…
Иван ничего не сказал.
– А чего? – продолжал настаивать на своем Колобок. – Делов-то… Чикнули там ножиком, жалко, что ль? Небось в гражданскую с меня побольше мяса посрезали. Ну что ты головой крутишь? Давай к нам, Иван, я посодействую…
– Нет, – Иван помотал головой, улыбаясь. – Я свининки жареной страсть как люблю пожрать.
– Свинину нельзя, это верно, – со вздохом согласился Колобок. – А чего тогда делать собираешься?
Иван внимательно посмотрел на бывшего сослуживца, помолчал, как бы размышляя, говорить или не говорить, и признался:
– Возвращаться.
– Возвращаться? – Колобок засмеялся. – Это мы пробовали.
– Когда?! – Иван жадно подался к Колобку.
– Когда-когда… – Колобок отвернулся и продолжил, глядя в сторону: – Сразу после того, как мы с тобой под Курукшетрой схлестнулись… Тридцать душ нас тогда осталось. Сели думать да гадать, как дальше жить. Государев-дед говорит: в Турцию пойду к некрасовцам, староверы это ихние, как уж они там оказались, не знаю. Ну хрен с тобой, иди. Жорка Нашев, болгар, помнишь? С Киселем, дружком своим, до Америки решил добираться. Только я слыхал потом, Кисель Жорку кокнул из‑за чего-то еще здесь, в Индии, а теперь в ашраме, ёхом заделался…
– Ты мне про… – торопил Иван.
– Ну вот… Десятеро нас, я одиннадцатый, почапали… Дошли вдевятером, двое в дороге окочурились. Ну, дошли. Подошли к заставе нашей. Я говорю: «Давайте одного пошлем, а остальные – поглядим, что будет». Они говорят: «Мы пойдем, а ты смотри, а если что, расскажешь всем нашим что и как». Я согласился. Залег, гляжу, что будет… Подходят наши к нашим. Челнок говорит: «Из Индии мы, вертаемся». Они хвать их всех и бить… Боем смертным били всю ночь, а наутро расстреляли, сам видал.
Иван сидел не двигаясь, молчал.
– Нет, Иван, назад нам ходу нет. Верно, чего-то такое мы знаем, чего знать нам не положено. Да разве б мы стали болтать, подписку все-таки давали…
Колобок хотел продолжить, но осекся, почувствовав, а потом увидев неожиданно злой взгляд Новика.
– Ты чего? – спросил он испуганно.
– В бинокль глядел али так, с-под руки, когда ребят расстреливали?
Иван стал медленно и угрожающе подниматься, и Колобок стал подниматься тоже, но явно труся.
– А я чего, я говорил, давай одного пошлем, а сами поглядим, а они все поперлись…
– Пошлем… – цедил сквозь зубы Иван. – Сам бы пошел, комдив… А то они там лежат, а ты здесь ворованной казной торгуешь!
– Только вдарь попробуй, – предупредил Колобок, пятясь, чувствуя, что это вот-вот случится. – За меня наши мусульманы знаешь что тебе сделают? Секир-башка!
Но Иван не хотел бить и не стал бить, а просто плюнул сильно и смачно в рожу бывшего комдива Колобкова, повернулся и пошел прочь.
Город Бенарес (Варанаси).
16 августа 1933 года
Ночью в один из больших белых шатров, где спали паломники-сикхи, прорвав когтями и непомерно большим, усеянным мелкими зубками ртом противомоскитную сетку, влетела большая летучая мышь, нетопырь. Сделав несколько бесшумных кругов под куполом шатра, выбирая среди лежащих вповалку одинаковых людей в одинаковых белых одеждах единственного, нетопырь резко снизился, опустился спящему на плечо и принялся его изучать. Это был Новик, только узнать его было трудно: длинная борода, длинные, завязанные в пучок на макушке волосы, серьга в одном ухе и железный браслет на запястье руки, все как положено быть у сикха.
Видно, снился Ивану плохой сон: лицо его было покрыто крупными каплями пота, рот приоткрылся, и мелко-мелко дрожал подбородок, а на шее часто билась вздувшаяся сонная артерия.
Нетопырь зевнул, широко открыв рот с отвратительно розовой пастью, и принялся щипать зубками артерию.
Иван начал чувствовать боль, но никак не мог проснуться. Он мотал, как в бреду, головой, однако вампир спешно продолжал свою работу. Наконец Иван резко открыл глаза. Нетопырь замер и, склонив голову, смотрел в глаза Ивана своими черными бусинками любопытно и как будто даже приветливо. От ужаса зрачок Ивана расширился так, что вся радужная оболочка глаза стала черной, и он заорал, как не орал ни разу в жизни. Паломники мгновенно проснулись, закричали, вскакивая со своих мест и хватаясь за сабли и кинжалы. По шее Ивана текла струйка крови.
Высоко посвистывая, нетопырь пометался под куполом шатра и вылетел в то же отверстие, в которое влетел.
Очередь паломников в Золотой храм кончалась там, где самого храма, его золотых куполов еще не было видно. Глаза паломников были устремлены вперед. Было очень много больных: прокаженных, слепых, безумцев. Один из них шел сразу за Иваном, что-то вопил беспрерывно в самое ухо и цапал грязной изъязвленной рукой за плечо.
Хотя Иван внешне и не отличался от других паломников, внутренне, судя по лицу и глазам, он не переживал ни малейшего религиозного чувства, но отбывал тяжкую повинность. Когда терпение кончилось, Иван обернулся, сделав зверское лицо, и пообещал безумцу на незнакомом для того языке:
– Щас дам по кумполу, морда!
Безумства безумца прекратились и возобновились только у входа во двор храма, но вопли были на несколько тонов ниже, а дотрагиваться до Ивана он вообще больше не решался.
Во дворе толпа накапливалась так, что было трудно вздохнуть. Под палящим прямо в темя солнцем можно было потерять сознание, но упасть было нельзя.
Храм впускал паломников неохотно, они вдавливались по одному в его узкие ворота.
Иван на мгновение ослеп от темноты и остановился, но поток чужой веры повлек его в известном ей, этой вере, направлении. По углам полутемных и душных комнат, в которые вливались и выливались под напором человеческие тела, стояли фигуры Шивы, и, обращаясь к ним, паломники молились, иные шепотом, иные криком кричали.
Иван уже не сопротивлялся и не пытался что-либо понять. Его вдруг вынесло на солнечную веранду, и он вновь на мгновение ослеп. Посреди сплошь усыпанной цветами веранды стояли на возвышении три лоснящихся откормленных белых быка, а с ними трое лоснящихся, в белых шелковых одеждах брахманов. Все падали перед быками ниц, целовали их позлащенные копыта, и Ивану пришлось сделать то же самое. Неожиданно один из быков стал обильно испражняться, и с криками радости паломники стали ловить на лету бычачье дерьмо и в восторге вымазывать им свои руки, головы и лица. Иван дернулся назад, выпрямляясь, но тут же кто-то навалился сверху и со стуком опустил его на колени…
Дальше пришлось идти на коленях, потом ползти на четвереньках, приближаясь к священному алтарю. Он скрывался за занавесями, подсвеченными множеством ритуальных светильников. Занавеси колыхались, и алтарь казался таинственным и зловещим. Подползая к нему, каждый на мгновение заглядывал внутрь, и когда дошла очередь Ивана, он сделал то же самое. Посреди алтаря стоял Шива. В дыму удушающе-благовонных курений, в колеблющемся пламени светильников он казался живым, и на мгновение Иван увидел того, кого родила Наталья…
Когда толпа вынесла Ивана на свет и отпустила, он вздохнул наконец полной грудью, поднял лицо к небу и грохнулся плашмя на спину в глубокий черный обморок. Никого вокруг это не удивило. Двое паломников взяли его за ноги и оттащили под навес, где лежали еще несколько таких же бедолаг.
Вечером, сидя в роще под деревом, Иван курил, скрывая огонек в кулаке. Был он совсем невесел и, похоже, не знал, что делать и как жить дальше. Высокий и короткий писк вверху заставил его поднять голову. Нетопырь как будто радовался, что нашел Ивана, и, то взлетая высоко вверх, то падая и задевая перепончатым крылом голову, пел свою песню радости – словно водил ножом по тарелке. У Ивана даже не было сил отмахнуться. Он только поднял глаза и спросил устало и обреченно:
