Литагент Нордмедиздат - Норвежская спираль
Наш уже немолодой мужчина, давление которого оказалось среднестатистическим, подошёл в это время к одной из служебных дверей и стал читать на ней любопытное объявление: «Перед тем, как войти, не забудь постучаться. После того, как постучал, не забудь войти». Пришли почему– то на память чеховская «Палата № 6» и её обитатели. А вот ниже красовался рисунок, на котором был изображён дорожный знак, запрещающий стоянку, только перечёркнутую латинскую букву «Р» заменяла здесь перечёркнутая бутылка с коньяком. «Тут не наливают» – сообразил наш уже немолодой мужчина и отправился искать в больнице другое место, то, где, возможно, не только наливают, но дают ещё и закусить. Но его поиски прервал вдруг крик вырвавшегося из палаты больного. Больной выкрикивал радостным голосом «У меня выскочил! У меня выскочил!», и размахивал ведёрком из-под квашеной капусты. Оно было на треть заполнено мочой, а на дне его красовался тот самый драгоценный, хоть и не гранёный пока, взращённый в собственной утробе заветный камушек величиной с булавочную головку, озолотиться на котором так возмечтал наш уже немолодой мужчина».
Закончив чтение рассказа, довольный профессор посмеялся про себя, вспомнив о своём «среднестатистическом» давлении, и разглядывая при этом висевшую на стене фотографию Гейра Твейтта, кумира, а может быть и любовника своей матери, встал из-за стола. Прошёлся по комнате, затем, глянув на часы, набросил куртку и, оставаясь ещё какое-то время в помещении, стал слушать песенку, которая следовала за очередным рассказом:
Русский барин в норвежском кафеКак положено, чуть «под шафе»Как положено барину, – крупныйСтул под ним, разумеется, шаткий.Он сидит перед водкой и супомКак положено русскому, в шапкеИ одну за одной папиросыБарин курит так жадно и густо,Что жующим вокруг альбиносамСразу видно, что барину грустно,Что ему неуютно и тесно,Как медведю в нейлоновой блузкеИ совсем уж, наверно, не к местуБарин что-то затянет по-русски.А потом, не допев, осерчаетИ, сломав в кулаке папиросу,Он допьёт свою водку за чаем,Грузно встанет и тронет на воздух.Лишь помедлив у выхода, важноРаспрощается с пальмою в кадке —Одного ж поля ягода, как же!Ведь и ей на чужбине не сладко…
…Профессор вышел во двор.
Пора было идти на Комплекс, причём, именно идти, а не ехать на автомобиле, так как душевное его состояние в данный момент требовало этого. Сырой воздух несколько развеял его ностальгию и привёл в норму нервную систему, начинавшую в последнее время давать сбои. Астения и истощение нервной системы – констатировали врачи. С одной стороны, конечно, возраст, но и текущие впечатления, связанные с работой и, в частности, с испытательными экспериментами, тоже почему-то не внушали спокойный оптимизм. Конечно, все эти «шевеления души» со стороны своей российской составляющей должны быть немедленно отметены в сторону и буквально на службе, прямо сейчас, он доложит о своём приключении в Васильсурске вышестоящему начальнику. Сначала расскажет, потом заставят его всё изложить в докладной, как положено по форме, – представлял он себе – потом начнётся проверка. Не исключено, что его попросят взять небольшой отпуск и улететь куда-нибудь на Багамы или в Индию, но опять-таки в зависимости от графика сотрудников охранного отделения, одного из которых обязаны выделить ему. И этот охранник будет следить, кроме всего прочего, не столько за его безопасностью, сколько за тем, не вступал ли он в какие-либо контакты во время пребывания в том или ином месте. Это естественно, хотя привыкнуть к тому, что за тобой следят и стоят рядом с тобой чуть ли не в туалете, когда ты отправляешь естественные надобности, не всегда бывает приятно. Ну, что поделаешь, так, видно, складывается этот отрезок его жизни на данном этапе.
Он не заметил, как подошёл к проходной Комплекса. Показал пропуск и проследовал на его территорию. Эта территория являлась, по сути, метеорологической станцией, ему надо было пересечь её всю наискосок и через вторую проходную попасть в «святая святых» Комплекса, его радиоэлектронную составляющую. Она, как любят шутить его коллеги, и сердце, и мозг, и печень, и селезёнка всей Норвегии, что, в общем-то, соответствует действительности, потому как других объектов, равных по значимости и мощности выполняемых задач, его страна не имеет.
И вот он на месте. Здоровается с проходящими мимо сотрудниками, кто-то из них начинает делиться с ним впечатлениями от только что закончившихся Рождественских каникул. Был по этому случаю праздничный вечер и у них, на Комплексе: стояла рождественская ёлка, её, как и полагается, украсили белыми электрическими свечами, игрушками, норвежскими флажками, корзинками, заполненными орехами и леденцами. Все пили горячий шоколад, а потом поехали в Богстад, чтобы увидеть историческую ель, наверно, первую в Норвегии, наряженную игрушками ещё середины XIX века. Была и лотерея, в которой профессор выиграл феналор, копчёную баранью ногу, которую как раз-то ему, как и вообще любые копчёности, есть было не рекомендовано. Поэтому он устроил у себя дома холостяцкую вечеринку, на которой этот самый феналор чудесным образом приговорили, обильно сдабривая его пивом.
Но праздники уже канули в прошлое, трудовые будни заструились чередой своих дней, и уже через минуту профессор в операторском зале знакомился с программным заданием на текущую смену. Предстоял довольно сложный и первый за всё время работы подобного рода эксперимент: попробовать выводом аппаратуры на более высокую по сравнению с предыдущими экспериментами мощность прожечь в ионосфере озоновую дыру диаметром тридцать миль. Чисто военный проект, целью которого является создать такое пространство над расположением противника, чтобы он в будущей войне мог быть поражён ультрафиолетовыми лучами и, соответственно, выведен из строя. К чему может привести такой опыт, сказать трудно, да и невозможно, хотя теоретические расчёты не предвещают ничего опасного. Тот же опыт на аляскинском Комплексе подтвердил, что озоновые дыры в атмосфере обладают способностью самоликвидироваться, иными словами, самозатягиваться и, таким образом, создавать временную опасность только над тем участком поверхности земли, над которым эта дыра провоцируется. Но поскольку она должна быть образована над поверхностью Ледовитого океана, то для людей особой опасности она не представляет. Впрочем, любой эксперимент имеет определённую степень риска, где бы он ни проводился, а при тех играх, которыми занимаются они, он опасен вдвойне. Но когда-то ведь надо начинать. На Аляске, в Гакхоне, его проводили дважды, и ничего, всё обошлось без каких-либо последствий. Наверняка, пройдёт без последствий и здесь.
Для надёжности перед любым экспериментом на Комплексе включают своеобразный музыкальный талисман – высвеченную голографию вращающейся арфы со звучащим «Романсом без слов» Феликса Годефрода; ведь по-английски «haarp» переводится как арфа. У кого впервые родилась эта образная ассоциация, уже не имеет значения – но красиво и завораживает. До сегодняшнего дня этот звучащий образ помогал, и неудачи обходили их стороной. Но у профессора есть также и свой талисман. В его столе хранится всё печатное наследие гения Никола Теслы, этого «Прометея электричества», как окрестили его потомки, и его талантливого сподвижника Владимира Некрасова, русского по происхождению, по стопам которых, собственно говоря, движутся и они, и повторяют те же опыты, что проводили и эти великие учёные. И, как у каждого из них встречались досадные неудачи и непредвиденные сбои, так и у его коллег они возможны и непредсказуемы. Ведь никто сегодня не сомневается в том, что Тесла собирался передачей энергии по воздуху, то есть искусственно вызванным северным сиянием, осветить дорогу к полюсу экспедиции Пири, а в результате произошёл Тунгусский взрыв. Хотя предположение это не доказано, но доподлинно известно, что накануне эксперимента Тесла изучал географические карты Сибири и выискивал на них абсолютно незаселённые места. А вот «Филадельфийский эксперимент» прошёл так, как и было запланировано: эсминец исчез, потом возвратился на своё прежнее место, правда, члены команды закончили свои дни в психиатрической лечебнице. Но подобного рода издержки в сравнении с уникальностью и значимостью для будущего такого эксперимента не шли ни в какой расчёт. По крайней мере, в 1944 году, когда гремела ещё во всём мире война и гибли люди.
Профессор достаёт из ящика стола бронзовую статуэтку сидящего Никола Теслы, являющейся копией памятника великому учёному, установленному рядом с Ниагарским водопадом, дневниковые записи Некрасова, раскрывает их, читает: «…Коронные разряды были ужасающими. Наши головы разламывались от боли. Озон, вытесняя кислород воздуха, прожигал легкие. Манипуляции с коммутатором привели к возникновению между излучающими пластинами объемного цветного изображения двух городских пейзажей. Они соударялись, наплывая и круша друг друга, пока не рассыпались. Я, к счастью, смог привести в действие шторку контактного аппарата. Шеф выключил установку. Кожа чесалась, одолевала тошнота. Опустили коллоидную матрицу в проявитель. Получилось! Первый запечатленный на снимке город я узнал по памятнику Иммануилу Канту – Кенигсберг! Второй не узнал. Помог «Иллюстрированный атлас мира». Город Львов, наверняка! Но к чему Война? К чему эти соударения между городами? Мы теряемся в догадках…»
