Ефим Гальперин - Аномалия. «Шполер Зейде»
– Дед, так «чрезвычайное положение»! Нечипоренко приказал – никакой утечки информации! Все «мобилки» позабирал. И телефоны обрезал.
– А телеграф же есть?! Отбей-ка телеграмму. Не понял?! Ты мне племянница или уже нет? Самую срочную! Чтобы сегодня доставили! «Деду плохо! Бабушка». При мне отправляй!
– Двенадцать.
– Чего «двенадцать»? – удивляется дед Грицько. – Прилетает же он завтра. Шестого!
– Да кандидаток в невесты теперь с вашей Риткой двенадцать, – хитро улыбаясь, выстукивает текст на допотопном телеграфном аппарате начальник почты Маринка.
Дед Грицько машет рукой – дескать, отправляй. Стучит телеграфный аппарат.
Мемориал Цадика. Вечер.Осторожно оглядываясь, к мемориалу выходят Жора и Федька с повязками «Народный патруль». Федька свистит.
По тропинке на холм гуськом выходят девушки села. Все разодеты. Все очень «секси». Впереди мэр и милиционер Нечипоренко. С ними затесалась заведующая фермой Валентина Руденко. Она всё пытается поставить свою дочку в числе первых. Твердит одно и то же:
– Значит, если у девочки папы нет, так её можно обижать!
– Равняйся! Смирно! – командует девушкам милиционер.
– Внимание! – обращается к ним мэр Борсюк. – Слушать сюда! Завтра, сопровождая почётного гостя, располагаетесь полукругом. От этого столба! Зафиксировали своё месторасположение? Шаг вправо, шаг влево – дисквалификация! Репетируем! Я, значит, за этого пацана буду. Вот он подходит… Вот так он станет… Вот так начинает молиться… – Мэр Борсюк становится на колени.
– Евреи на колени не бухаются, – ехидничает милиционер.
Мэр спохватывается, встаёт с колен и начинает копировать, как молятся хасиды, и продолжает давать указания. – И значит, тут случается момент… Гость поднимает глаза! И смотрит… – Он прицеливается взглядом. – А ну-ка, девочки, на шажок вправо. Вот так!
– Так не пойдёт, Альберт Григорьевич! – взрывается милиционер. – Это же… На биссектрису огня, то есть взгляда гостя, прямо… Получается, выдвигается ваша дочка. Нет! – командует своей дочке: – Рая, доця! Сюда! Вот здесь становишься!
– Ага! Я ж говорю! – кричит заведующая птицефермой Валентина – Значит, если у девочки папы нет, так её можно обижать! – командует своей дочке: – Галя, сюда!
– Нет! Вот как я поставил… – упирается мэр села Борсюк.
Дело идёт к драке. Но тут звучит предупреждающий свисток Федьки.
Это к могиле цадика на вечернюю молитву поднимаются Гороховский и Гутман. Они застывают в удивлении. Уж очень многолюдно.
– Я так понимаю, у вас вечерняя молитва… – берёт всё на себя мэр Борсюк. – А мы это… Так… Экскуршен!
Молодёжен! Традишин! Хе-хе. Проверял заодно… Калиточка работает? Не скрипит? – шёпотом: – Девочки, кругом! Шагом марш! Пошли, пошли…
Девушки строем покидают площадку. За ними родители, мэр, милиционер.
На холме возле оградки у поднятого старого могильного монумента остаются только хасиды.
Они начинают свою вечернюю молитву.
Сельская гостиница. Комната. Вечер.Дед Грицько смотрит в окно на молящихся на холме хасидов. Кладёт на стол телеграмму и выходит.
В комнату проникают Федька и Жора. Смотрят в окно на оживлённое передвижение в селе. Жора берёт телеграмму:
– Э! Английского не знаю. А всё равно понятно. Цифра шесть. А мы её переворачиваем… Хорошо, что клей не застыл и техника у нас старая. – Говорит Федьке: – Учись, пока я жив!
В лежащей на столе телеграмме он аккуратно отклеивает ленточку с датой. Переворачивает цифру «6». Становится цифра «9». То есть прилёт уже не шестого июля, а девятого.
Жора потирает руки и ехидно:
– «Хлопец помолится, глаза у него откроются…». Вот им! Через три дня они своего пацана поедут встречать. А мы, наоборот, завтра! Бытие, Федя, определяет сознание. У всех дочки! А у нас дочек нет. И жён тоже. Последняя два года назад… Так что выгода у нас будет своя! Как там в этом фильме «Эврибади форевер». Мы им «Кид» и «непинг!». У них в Америке этот бартер на каждом углу. Уже и захватывать некого.
Вдруг звонок мобильного телефона. «Гангстеры» сначала пугаются. Потом Жора идёт на звук. Лезет в чемодан Гороховского и извлекает его мобильный телефон.
– Ох, эти евреи! – качает головой Жора. – Ведь «мобильник» для того, чтобы его всё время с собой таскать! Потому что позвонить могут в любое время.
Он кладёт телефон к себе в карман. Снимает со стенки цветную фотографию Исаака, внука Финкельштейна. Оба хулигана пристально вглядываются в неё, выходят.
Площадь перед сельской гостиницей. Вечер.После молитвы возвращаются к себе в гостиницу наши хасиды.
Жора и Федька стоят у входа возле видавшей виды старенькой автомашины «Жигули» и вежливо, хором:
– «Гуд ивнинг»!
Хасиды кивают в ответ.
Двор и хата механизатора. Вечер.Механизатор Петро Онищенко и его помощник Микола идут по двору к хате.
– Главное, Микола, нестандартный подход, – поучает юношу механизатор Онищенко. – Вот смотри, все кинулись к «училке» Золотаренко. Завтра на плакатах сплошное «Welcome!». А так, чтобы мозги включить?! Да, американец! Но! Раз еврей. Хасид! – Он с предосторожностью, чтобы никто с улицы не прочитал, отворачивает сохнущий у стенки плакат. Там на идише: «С приездом!». – Во!
Видишь, – идиш! А два! Хлопец учился в Иерусалиме. Ну, на этого… знатока Торы. Значит, что? Иврит! Мы ему в лоб «Шелом»! – отворачивает другой, сохнущий у стенки, плакат. На нём, на иврите, написано «Шалом!». – Плюс к этому мы это всей семьей хором озвучим: «Шелом Алайхам!»
– «Шалом Алэйхем»,[63] папа! – поправляет Тарас, десятилетний сын механизатора, который тут же, сверяясь по бумажке, аккуратно выводит на очередной фанерке эти слова.
– О, пацан! Весь в меня! – смеётся механизатор Петро. – Но самый «шалом», Микола, в другом. Все девки как? По моде! То есть грудь «до пупэ», юбка до… Дуры! Он же хасид! Ему ж этого тела много видеть не положено. Он привык к…
Механизатор открывает дверь в дом.
Там в комнате перед зеркалом в длинном красивом платье с рюшечками стоит дочка Элеонора. Вокруг неё суетится, подшивая оборочки, жена механизатора Маруся. При этом она сверяет работу с фотографией.
– Вот. Это реб Гутман на время одолжил. – Механизатор показывает фотографию Миколе. На фото семейство хасидов. В центре Гутман и его жена. Вокруг десяток детей.
– Ну, мы, конечно, не по его жене сверяем. Размер не тот.
А вот его старшая дочка…
– Ну да. Буду я, как ёлка, – кривится Элеонора, но видно, что платье ей нравится.
Микола замирает в восторге, любуясь девушкой.
– А ещё я шляпку разыскал в районе, – хвастается механизатор Петро. – А ну, Элька натягивай!
– Ага. Шляпка. Оборочки. И куча детей, – надевает шляпку Элеонора.
– А как иначе, дочка! Ведь ты думаешь, что замуж выходят только чтобы снять родительский секс-контроль! Шлёп печать в паспорте! И вперед на блядки!
– Ну, папа…
– Да! Не хрен темнить, доня. Дело молодое. Помню, плюнешь, зашкварчит.[64] Вот скажи папе, чего люди женятся?
– Ну… Потому что любят друг друга.
– Любят. А что это значит «любить»?
– О! Расскажи… – вмешивается в разговор жена механизатора Маруся.
– Расскажу! Вот ты, Микола… Что такое «любовь»?
– Это, это… Это любовь, дядя Петро! – распирают Миколу чувства.
– Э-э-э! Слушай сюда, хлопец. Любовь – это когда именно с этим человеком хотят иметь детей. Конкретно! С этим! И не с кем другим.
– Да-а?! – вдруг что-то щёлкает в голове Элеоноры.
– Да, дочка! И когда я твою маму сватал…
– Ты знаешь, папа, а я уже согласная замуж.
– Во! Я ж говорил, главное – психологическая установка!
– И хочу я замуж за Миколу! – кричит Элеонора.
Микола замирает.
– За Миколу? Это с какой стати? – удивляется механизатор.
– Потому что хочу детей только от Миколы!
– И когда же ты, доня, это решила? – с подозрением спрашивает жена механизатора Маруся.
– А сейчас!
– Ты, дочка, не дури! Обойдёмся без сюрпризов! – повышает голос механизатор Онищенко.
– Папа! – Элеонора хватает за руку Миколу. – Мама!
– Дядя Петро! Вы ж меня знаете! – волнуется Микола.
– А я никогда не был против твоей кандидатуры, Микола. Золотой ты хлопец. Но на сегодня в моём плане Микола Поперечный не значится.
– Так я всю жизнь по Элеоноре сохну!
– Ну, про это все село давно знает. Это ж только у неё, дурочки, наконец-то в глазах развиднелось.
– Так уже ж развиднелось! – волнуется Элеонора.
– Поздно, доня! Другая у меня схема. На миллиардера выходим… Можно сказать, пикируем. Так что предложение твоё, Микола, не принимается.
Элеонора рыдает. Микола выбегает из хаты.
Нью-Йорк. Аэродром. Ночь.У трапа небольшого частного самолёта мистер Розенберг, его невестка Рива и внучка Бекки.
– Дед, но мы же собирались в Париж. А мама говорит… – удивляется Бекки.
