Олег Рой - Одно чудесное пари
Первое время, глядя на Адъяна, она позволяла себе порассуждать лишь о том, каким прекрасным мужем он станет для кого-то из своих соотечественниц. Какой-нибудь из тех восточных смиренниц, что внешне так скромны и покорны, носят только закрытую одежду, ходят, опустив глаза, разговаривают тихо, почти вполголоса… Но вот только попробуй задень их, разозли чем-нибудь – и они покажут все, на что способен Восток. По сравнению с гневом восточной женщины мировые войны покажутся отдыхом на морском курорте. Только такому парню, как Адъян, спокойному, как скала, по силам укротить разъяренную восточную тигрицу…
Но чем больше они общались с Адъяном, чем чаще, будто случайно, встречались их взгляды, тем активнее Маричку стали посещать мысли и сомнения насчет него. Собственно, почему она так безоговорочно решила, что Адъян женится непременно только на землячке? Мало, что ли, в стране примеров межнациональных браков? Да такой парень просто находка для любой девушки, кем бы она ни была… И невольно она начинала примерять роль невесты на себя. Могла бы она влюбиться в такого парня, как Адъян? Взять и утонуть в его черных непроницаемых глазах? А выйти за него замуж? Для такой девушки, как Маричка, понятия «любовь» и «замужество» были взаимосвязаны и почти неразрывны.
Смогли бы они жить вместе, стать одной семьей? Ведь она, Маричка, совсем не знает калмыцкого уклада, их традиций, обычаев, привычек. Вдруг она не сможет подстроиться под них? Да и захочет ли Адъян взять в жены украинку? На всех стройках, где довелось поработать Маричке, очень популярен был анекдот про мужа-узбека и жену-хохлушку, у которой «руки в боки и плевать, на каком ухе у него тюбетейка». Но смех смехом, а вдруг Адъян недоверчиво относится к женщинам ее национальности? Тем более что она еще и из Закарпатья. В Карпатах крепостного строя сроду не было, люди там, может, и нищие, но гордые и независимые, такими не покомандуешь и легко не подчинишь. Таковы мужчины, таковы и женщины. Хотя внешне-то они спокойны и покладисты, но про таких говорят «себе на уме». По ее, Маричкиному, мнению, это скорее хорошо, чем плохо, но кто знает, вдруг Адъян считает иначе?
И вот еще вопрос: как приняла бы Маричкина родня ее азиатского мужа? Что сказала бы мать, увидев скуластых узкоглазых внуков? Собственно, насчет мамы Маричка не очень волновалась, та много раз говорила ей, что примет любого мужа старшей дочки, лишь бы человек оказался хороший, честный, работящий. Адъян именно таким и был. Но одна его особенность точно насторожила бы родню и соседей Марички. Первое, чем встретили бы ее жениха в родном селе, – горилка, а Адъян не пил. Этот невозмутимый калмыцкий парень вообще не употреблял спиртного. И в конце рабочего дня не снимал напряжение пивом, и в выходные или в праздники наотрез отказывался от водки. Сначала на стройке решили, что он мусульманин. Причем правоверный. Мусульмане ведь тоже разные бывают. Кто-то строго придерживается традиций, а кто-то и весьма не прочь согрешить, только шутит: «Ничего, сейчас темно, мы под крышей, Аллах спит, не видит!» Но от мусульман Адъян держался особняком, в праздниках их не участвовал, и сосиски ел, и салом не брезговал – а ведь все знают, что мусульмане свинину не едят. Значит, не мусульманин. Тогда почему же не пьет?
Со временем Маричка узнала, что не пьет Адъян не из религиозных соображений, а просто потому, что не одобряет пьянства. Хотя другие его единоверцы к алкоголю относятся спокойно. Адъян был буддист, в Калмыкии все буддисты. Он сам ей рассказал об этом, когда случилось вместе работать в холле первого этажа.
К тому времени Маричка уже призналась себе, что ей очень нравится этот сдержанный, серьезный парень. Да и он сам норовил почаще бывать рядом с ней. Тут ничего объяснять не надо, когда людей неудержимо тянет друг к другу, то всегда подворачивается возможность побыть вместе. Тем более в таком обособленном мирке, как стройка. Во время работы они постоянно пересекались, а в свободное время Маричка старалась зазвать Адъяна с ними на ужин. Мужчины ведь они такие, сами готовить не любят, если в столовую не идут, то питаются кое-как, все больше хлеб жуют да сухую лапшу кипятком разводят. Разве ж это еда! Но Адъян редко принимал ее приглашения – стеснялся. Маричка не знала, что придумать, но ей помогла Диля, соседка по бытовке, предложила Адъяну заодно с Мишей, ее парнем, скидываться в общую казну на еду – чтобы питаться вместе уже «официально». На этот вариант Адъян охотно согласился (еще бы, все мужчины на стройке мечтали бы о таком!), а в благодарность помогал им на кухне и старался при любой возможности еще и принести что-нибудь вкусное к столу.
В общем, всем хороший парень, одна беда – буддист… Его вероисповедание огорчало Маричку. Как она скажет своей маме-христианке, что собирается замуж за буддиста? С тем, что ее избранник – калмык, мама еще согласится. Всплакнет, конечно, для порядку, но она и так бы всплакнула, даже если бы дочка выходила за самого что ни на есть щирого украинца. А с тем, что дочка будет жить с буддистом, никогда не смирится. Буддисты же в Бога не верят – как можно от этих людей ждать постоянства и порядочности? Христианин знает: будет поступать хорошо, Бог его благословит достойной жизнью, а после смерти пожалует в раю сытость, спокойствие и вечное блаженство. А будет грешить – начнутся неприятности, навалятся болезни, несчастья, а после смерти черти утащат душу грешника в ад. А у нехристей никаких таких правил в жизни нет.
Мама Марички, ставшая после отъезда и особенно кончины отца очень религиозной, неустанно повторяла детям эти нехитрые мысли. И Маричка считала, что тут все правильно и справедливо, хоть сама и не была такой уж ярой христианкой, посты соблюдала нестрого и в церковь ходила редко, либо по большим праздникам, либо по зову души. Но союза с нехристем, да еще с представителем такой чудной веры, она побаивалась.
Вообще, у этих буддистов ничего не понятно. Маричка слушала рассуждения Адъяна и недоумевала. Как можно не верить в Бога? Это же так естественно – осознавать, что есть Бог, он, конечно, строг, но ведь и справедлив, и милосерден. Он каждому воздаст по заслугам, но раскаявшихся грешников обязательно простит. Бог, который видит и сочувствует твоим мукам и тяготам, утрет каждую слезу… Но Адъян тем не менее не верил. А верил во что-то совершенно нелепое, в какое-то перерождение души… По его мнению, каждая душа после смерти не отправлялась в рай или ад, а оставалась на Земле, вселяясь в другого человека, животное и даже деревья и камни.
Не переставая работать, Адъян неспешно рассказывал о своей вере. Говорил, что согласно буддизму нелепо и даже опасно тратить свои душевные силы на мелкие дрязги, ссоры, житейские подлости. Надо быть выше этого, уметь спокойно относиться к неприятностям и никогда никому не делать зла. С последним Маричка была вполне согласна, она и сама считала так же, но вот когда разговор вернулся к тому, что никакого Бога нет, она не удержалась, начала возражать Адъяну… Но тот не стал с ней спорить, только усмехался, а потом вдруг взял ее за руку, несильно сжал, и у Марички внезапно сладко замерло сердце.
После того разговора она впервые задумалась: а может, в этом буддизме что-то и хорошее есть? Ведь Адъян лучше многих из тех, что носят кресты на шее и при этом пьют, сквернословят, воруют, а то и вовсе людей убивают… А Адьян совсем не такой, он каждому готов делать добро.
Взять хотя бы ту же Чуню. Ведь многие поначалу хотели прогнать ее со стройки, чуть ли не издевались над несчастным ребенком. И только когда Адъян вступился за нее и пригрозил, что тот, кто обидит Чуню, будет иметь дело с ним, от девочки отстали. А потом и привыкли. Чуня осталась и сделалась такой же неотъемлемой частью стройки, как бытовки, разрисованный местными жителями забор или серый бетонный остов «Неваляшки».
Чуню Маричка сегодня целый день не видела, но не слишком беспокоилась. Знала – ужин девочка ни за что не пропустит, явится к нему вовремя, как штык.
Глава пятая
Дочь полка
Маричка была совершенно права – уж что-что, а еду Чуня не пропустила бы никогда. Она все время чувствовала себя голодной, даже в последние месяцы, когда женщины со стройки приютили ее, поселили в своей бытовке и стали кормить каждый день, и даже по нескольку раз. Это время, уже почти полгода, стало самым счастливым в жизни Чуни. Но девочка не расслаблялась, понимала – то, что ей однажды крупно повезло, совсем не значит, что так будет всегда. Пройдет еще год, может быть, даже меньше, стройка закончится, рабочие разъедутся кто куда, и ей, Чуне, придется возвращаться к прежней жизни. А это значит – снова вечно мерзнуть и голодать, спать где придется, прятаться от милиции и других опасных людей, лазить по помойкам и добывать себе пропитание милостыней и воровством.
Среднестатистический человек, как взрослый, так и ребенок после определенного возраста, хорошо представляет себе, кто он такой. Он знает, как его зовут и где он родился, помнит день своего рождения и сколько ему лет, и чаще всего для него совсем не тайна, кто его родители или, по крайней мере, мать. Чуня была исключением из этого правила. У нее не имелось даже представления, в каком городе она родилась, и был ли это вообще город, или деревня, или какой-нибудь поселок… Чуня не знала своего имени, помнила только фамилию – Попова. Так ее называли в детском доме, там всех звали только по фамилиям. Когда у нее день рождения, девочка тоже понятия не имела, и даже не была уверена в том, сколько ей лет. Вроде бы девять, но может быть, и десять. А может, пока еще только восемь.
