Виктория Токарева - Тихая музыка за стеной (сборник)
– У меня дача по Киевскому шоссе, – сообщил генерал при первом знакомстве. – Тридцать соток. Свой чеснок, кабачки, картошка. Я покупную картошку не признаю. Нитраты, блин.
Ариадна не поняла, при чем тут блин. Потом сообразила.
Кухарка Галя накрыла стол. (Встреча происходила на даче.) Ада сидела за столом, будто не хозяйка, а гостья. Смущалась. Ей была непривычна и унизительна роль предлагаемого товара. Она еще раз осознала: на какой холод вытолкнул ее Леон, бросив на произвол судьбы.
Генерал, напротив, чувствовал себя уверенно. Ариадна ему нравилась: тихая, скромная.
«Будет огородом заниматься, – мечтал генерал. – Парники поставим, козу купим». Смущали кольца на пальцах. С кольцами неудобно доить козу. Но ведь кольца можно и снять…
Ариадна видела, как уважительно он ест. Хлеб съедает до конца. Крошки сметает в ладошку – и в рот.
Генерал был деревенский мужик, а всякие интеллигентские выверты типа «политика – искусство компромисса» – этого генерал даже не понимал. Какой еще компромисс, блин. Дисциплина – прежде всего.
Жена должна быть чистая, сладкая и работящая.
Ариадна генералу нравилась, как диковинный цветок: слабая, благоуханная. От нее пахло ветром и лугом и еще чем-то чуть-чуть горьким. (Французские духи.)
Прежняя жена генерала была горластая, толстозадая, ходила в обтягивающем трикотаже, имела вид как сарделька в шкурке. Пахло от нее земляничным мылом. Все время орала, брала на горло. А эта молчит. О чем-то думает. Ее даже боязно о чем-нибудь спросить, прервать ее внутреннюю тишину.
Генерал понимал, что Ариадна и его прежняя жена – разные звери. Разные собаки. К ним и отношение разное. Одна в доме живет, на диване. Другая – во дворе, в будке.
Генерал уехал. Ариадна открыла в доме все окна. Спасаясь от сквозняков, вышла на крыльцо.
Ветер качал деревья. Она глубоко дышала, выветривала из себя чужого человека.
Генерал – качественный мужик. Но он – другой. И она не захочет себя ломать. Она никогда не скажет ему: «пусик». Да и какой он пусик?
Пришел март.
Под ногами вода, а под водой лед. Гулять невозможно. Больницы Москвы переполнены сломанными конечностями.
Ариадна сидела на кухне и раскладывала пасьянс. В дверь позвонили. Нарисовалась Мирка.
– Я нашла тебе жениха, – сообщила Мирка с порога. – Знаешь кто?
Ада промолчала. Откуда ей знать?
– Зверев! – торжественно объявила Мирка.
– Тот самый? – удивилась Ада.
Валентин Зверев – скульптор с мировым именем, правозащитник, диссидент. Культовая фигура.
Его знает вся страна, и Ада в том числе.
– Тот самый, – подтвердила Мирка.
– А зачем я ему нужна? Он свистнет, к нему двадцатилетние сбегутся.
– И что он будет делать с двадцатилетними? Скульптуры с них лепить?
– А почему бы и нет?
– Слепит, – согласилась Мирка. – А дальше что? Ему нужна верная душа, такая как ты. А тебе нужен интересный человек. Талант – это как театр. Каждый день – праздник.
– Меня ты уговорила. Осталось уговорить князя Потоцкого. – Ада положила очередную карту.
Пасьянс сошелся, как ни странно.
Вечером Мирка звонила Звереву.
Они были знакомы с молодых лет. Вместе мотались по кухням, взбивали коктейль инакомыслия.
Зверев тогда становился известным, восходил, как солнце над горизонтом. Мирка была (и осталась) неравнодушна к знаменитостям, как чеховская попрыгунья. Она считала: только гении имеют право на существование. А все остальные – рабочие муравьи. На одного больше, на одного меньше. Мирка гордилась этой дружбой. Зверев – козырная карта в ее колоде. Ведь если такой человек, как Зверев, дружит с Миркой, значит, и она не пустой звук. В ней есть питательная среда, необходимая гению, иначе с чего бы он тратил на нее время?
Звереву и в самом деле нравились Миркина энергия, ее любопытство к жизни, охота к перемене мест. Как правило: никому ни до кого нет дела (кроме родственных связей). А Мирке до всех есть дело. Она обожает возникнуть в нужную минуту в нужном месте и вытащить из воды на берег, вынести из огня, поймать падающего с высоты. А потом ходить гордой, со звездой героя на груди.
Не делай добра, не получишь зла. Мирка получала зло именно от тех, кого она спасла. Она обижалась, но не надолго. Труба звала вперед. Кто-то следующий горел, тонул, прыгал с высоты, а Мирка подставляла свои руки и сердце.
Зверев не собирался дисидить (от слова диссидент), если бы не бульдозерная выставка, перепалка с Хрущевым, какие-то письма, которые Зверев подписал. И другие письма, которые он, наоборот, не подписал.
Звереву предложили убрать свою подпись в одном месте и поставить в другом. Он уперся. Он не любил, когда на него давили. Грубил в ответ. Нашла коса на камень. Коса – Зверев. Камень – государство.
Зверева попросили подписать еще одно письмо: с осуждением Пастернака. Зверев не поленился, прочитал роман «Доктор Живаго». Поэзия Пастернака ему нравилась больше, чем проза, но это не повод травить человека. Руководство Союза писателей писало несравненно худшие романы, и ничего. Их не ругали и не преследовали. Человек не отвечает за свою бездарность. А Пастернак все-таки – большой талант.
Зверев отказался подписать письмо. А другое письмо, в защиту Чехословакии, он, наоборот, подписал. Нечего посылать танки на чужую территорию. Нам бы это тоже не понравилось: среди бела дня по Москве – тяжелые танки, продавливают асфальт, портят воздух, пугают людей.
Мирка притащила корреспондента с фамилией Тазик. Зверев дал интервью «голосам».
Через неделю Звереву позвонили. Вежливый голос попросил прийти на Лубянку, к подъезду такому-то.
– С вещами? – пошутил Зверев.
На том конце провода строго промолчали. Молчание было именно строгим, подчеркивающим неуместность шутки. Зверев оробел, но не слишком.
Он пришел на Лубянку. Его встретил молодой мужик, без лица. Какое-то лицо, конечно, было, но его невозможно запомнить. Человек-невидимка.
Невидимка повел Зверева в нужный кабинет.
Длинный широкий коридор с красным ковром.
По бокам – двери.
Мимо них прошел Раймонд Паулс, или похожий.
– А что он здесь делает? – удивился Зверев.
– Работает, – ответил Невидимка. – А что?
– Ничего, – ответил Зверев. – Странно.
Зверев оглянулся почему-то. Посмотрел вслед. И Паулс оглянулся.
Видимо, узнал Зверева.
Несколько секунд они смотрели друг на друга.
«Это не он, – понял Зверев. – Тот ниже ростом».
– Не задерживайтесь, – поторопил Невидимка.
Вошли в кабинет.
За столом сидел тяжелый, как валун, с бычьими глазами. Полковник. Жестом предложил сесть напротив. Спросил: не хочет ли Зверев чаю, или, может, кофе.
– Спасибо, – отказался Зверев.
Он любил настоящий кофе, сваренный в турке. А здесь скорее всего дадут растворимую бурду.
Валун спросил:
– Как дела?
– Ну, вы же знаете, – отозвался Зверев.
Не мог этот полковник не знать о бульдозерной выставке, о реакции Хрущева. Хрущев орал с трибуны, как подвыпивший шоферюга, но при этом не выглядел зловещим. Зверев его не испугался. И Валуна он тоже не испугался. Валун был хитрый, но не злой.
– Мы не всё знаем, – мягко уточнил Валун. – Мы, например, не знаем настроения в вашей среде. У нас недостаточно информации.
– Вы предлагаете мне быть стукачом? – догадался Зверев.
– Грубо, – отозвался Невидимка.
– Дело в том, что я болтлив, – доверительно сообщил Зверев. – Я вот сейчас выйду от вас и всем расскажу, что вы меня вербовали. У меня, как говорят в народе, вода в жопе не держится.
– Грубо, – заметил Невидимка.
Валун внимательно смотрел своими умными, бычьими глазами. Зверев предположил в нем кавказскую кровь. Только у южных народов такие активные, выразительные глаза.
– Да и подло это, – невинно добавил Зверев.
– Что именно? – уточнил Валун.
– Подслушивать, доносить. Душа испортится. Я работать не смогу.
– А вы душой работаете? – удивился Невидимка.
Зверев не ответил.
– Не хотите помочь? – спросил Валун.
– Я – нет. Не хочу. Но у нас сознательных много. Кого-нибудь уговорите. За тридцать сребреников…
После этой встречи была еще одна. С другими сотрудниками и с легкими угрозами. Кофе и чай не предлагали. Откровенно наезжали.
Зверев напрягся. Он не любил, когда на него давят. Добровольно мог сделать все, что угодно: подарить большой гонорар, жениться. Но когда на него давили – во лбу вырастал большой рог. Зверев выставлял этот рог, и тогда – все!
Была еще одна встреча с Тазиком. (По инициативе Тазика.) Зверев дал интервью, довольно невоздержанное.
Его опять вызывали на Лубянку, угостили сигаретами. После этих сигарет Звереву отшибло память, и он не мог вспомнить, как его зовут. Через какое-то время вспомнил. Память вернулась. Обошлось. Но возникло новое напряжение: Зверев заметил за собой слежку. Под окнами стояла задрипанная машина, в ней сидели задрипанные мужики.
