Евгений Шкловский - Аквариум (сборник)

Бывало даже, что он вдруг начинал чувствовать себя не просто посредником (хотя это уже нечто!), а – посланником. Ну как если бы он был инопланетянином и его послали сюда, на планету Земля, с каким-то важным заданием. Он знал нечто, до чего сам должен докопаться, чтобы передать. Должен уловить.

Редкое, но зато по-настоящему захватывающее чувство. И Слава постоянно искал его, пытался вызвать в себе. Но если и получалось, то только в одиночестве и в полной тишине. Разрушительней всего действовало именно, как ни странно, слово, верней, слова – обычные, которые произносятся между делом, походя, просто так. Он часто не понимал, зачем люди так много говорят. Говорят, говорят, говорят… Вот и они с ребятами вроде бы постоянно о чем-то толкуют, а не поймешь, о чем. Вроде как пытаются зацепиться словами друг за дружку. И что?

Мать спрашивала в письме, с кем он дружит. Дружит. Слово такое, а вот что оно в реальности означает? Мать кому-то сказала: «Слава дружит с отцом», – и это его сильно удивило. Любить, уважать – это понятно, близкий человек, почти с ним на равных. И откровенность давалась легко и просто. Но все равно, отношения отца с сыном, даже очень хорошие, – разве можно назвать дружбой?

Слова не соответствовали. Жизнь – облако, туман, невозможно потрогать. Слов много, но если вдуматься – все не то… Сколько раз замечал, что объясниться почти невозможно, а тем более доказать что-либо. Если вроде и понимали, то все равно как-то по-своему. В то же время слово обладало некой таинственной магией. Только с его помощью, как ни странно, и можно было, даже еще в большей степени, чем краской, выловить то неведомое, что крылось в глубине – его ли самого, той ли реальности, которая окружала.

На этот раз Слава выбрал укромное местечко за кладбищем, тоже на откосе, чтобы видна была река. Не уйти от нее. Хотелось все время видеть. Здесь тоже росла высокая трава, которая скрывала его. Местечко это Слава давно присмотрел, потому что всегда искал такие места, как рыболов ищет место, где лучше клюет. Чтоб поукромнее, где меньше шансов его обнаружить.

Конечно, лучше бы выкопать землянку, благоустроить ее: столик сколотить, сиденье. Но это было связано со всякими трудностями, да и наверняка бы кто-нибудь засек, непременно. Можно и что-нибудь типа шалаша на каком-нибудь дереве, посреди густой листвы, ведь человек не смотрит обычно вверх. Но как там писать или рисовать, он себе плохо представлял. Там тоже нужно было благоустраивать, делать настил, прибивать доски, а как сделать это, чтобы никто не услышал и не увидел? Не ночью же. Да и дерева подходящего он пока не присмотрел.

В конце концов, и так сойдет. Сидит и сидит. Ну пишет. Например, письмо домой. Собственно, это и было письмо – правда, неведомо куда и кому. Но Слава почему-то был убежден, что нужно, что от него ждут (да и те ведь не случайно вычислили его, они тоже ждали). Еще проблема: куда спрятать? Пока он хранил общую тетрадку в спальнике, под подушкой, а уходя, застегивал его до самого верха. Вряд ли туда кто полезет (кроме тех, разумеется). Все равно, конечно, место не слишком надежное. Лучше бы под большой камень, завернув предварительно в целлофан. А чтобы не выследили, надо все время менять место хранения, что он и делал. Носил же ее обычно, засунув под ремень на животе и сверху прикрыв рубашкой. От этого тетрадь выглядела сильно замятой.

И сейчас, поставив точку, Слава беспокойно оглянулся, прищурил светло-голубые глаза с длинными рыжеватыми ресницами. Нет, вроде бы никто за ним не наблюдал. Все было тихо, только легкий свежий ветерок тянул с Волги. Он перелистнул тетрадку назад, к началу. Был легкий страх, что не получилось (а что должно было получиться?), но желание обозреть все снова, в целом, от начала до конца, пересилило. Он стал читать свой бисерный, почти неразборчивый для других глаз почерк.

– Иди, тебя зовет Император!

«Почему он выбрал меня? – думал Скульптор по пути из дворца. – Почему понадобился ему именно я? Разве умерли более молодые и талантливые? Зачем ему понадобилось тревожить старика, которому и жить-то осталось ровно столько, чтобы оплакать своих близких, а затем последовать за ними».

Как давно он не видел своих учеников, да и друзей тоже, – но ведь они живы, ну, конечно, живы, просто сейчас редко ходят друг к другу.

Солнце спускалось за холм и было багрово-красным, по песку бешено носились непонятно откуда взявшиеся тени. Скульптор медленно поднимался к своему дому, лицо его казалось очень усталым, старым и больным.

– А почему не ты, собственно? Я вовсе не собираюсь тебе приказывать, просто это маленькое пожелание, каприз, если угодно. Ты, я знаю, тоже хочешь жить, хоть ты и старик, хочешь лепить своих богов, смотреть на солнце, пить вино и есть хлеб. Все хотят жить.

«Все хотят жить…» Скульптор остановился около двери и посмотрел, прикрыв большой сухой ладонью глаза, на красное солнце. Император ошибся. Это солнце уже давно не радовало старика, с тех пор, наверно, как он один остался в этом доме. Он устал и не особенно держался за жизнь. Красное солнце над желтым холмом пугало старика, он защищался от него рукой, щурил глаза. Он не хотел жить.

Когда от солнца над холмом осталось только кровавое зарево, старик тяжело вздохнул и вошел в дом. Здесь было темно и прохладно, старик зажег свечу. Пламя упрямой непокорной змейкой металось из стороны в сторону. Наконец оно выровнялось, и тогда из мрака один за другим стали появляться истуканы. Старик смотрел на их мощные мускулистые фигуры и суровые неподвижные лица. В лицах их светилось мужество, то, что, пожалуй, больше всего было необходимо сейчас Скульптору.

Он верил им и надеялся, что они не оставят его. Иногда он думал, что именно их каменные пальцы закроют ему глаза, по ночам, бывало, чувствовал во сне холодное прикосновение к своим векам, вскрикивал и просыпался. Но он любил их, потому что сам их создал: среди них были друзья, которых он лепил много лет назад, великие люди, платившие ему золотом, боги, даровавшие ему долгую, хотя и не слишком счастливую жизнь.

Он подошел к полке, вделанной в стену, взял кувшин и плеснул в кружку вина.

Скульптор сидел на песке и наблюдал, как трое с императорскими значками втаскивают к нему в дом большую глыбу мрамора. Покрасневшие глаза его смотрели угрюмо, старику казалось, что он твердо знает: ничего из этой затеи не выйдет. Все это глупости, думал он, все это ерунда, была плохая ночь, был тревожный сон. Конечно, дело не очень ему по душе, но он будет работать. Ему вдруг захотелось поскорей ощутить в руке резец и молоток, увидеть, как проступают в мраморе знакомые черты, – и тут же закололо в сердце, занемела левая рука, стало трудно дышать. Сейчас очень рано, никто ничего не заметит, потому что все еще спят, подумал Скульптор. А если бы и не спали, то все равно сделали вид, что ничего не видят. Его будут осуждать молча, будут отводить глаза при встрече, а желторотые юнцы обязательно подбросят в окно дохлую кошку. Быть может, это случится даже не в этом столетии. Он понимал, что, пока жив Император, никто не скажет ему плохого слова, а некоторые будут даже заискивать. И вообще он должен был бы привыкнуть к вопросительным взглядам, которые искоса бросали на него, взглядам, в которых был вопрос, почему он еще жив, когда почти все его близкие и друзья, друзья друзей и близкие близких умерли. Впрочем, такой же вопрос он мог задать и им. Легче всего осуждать.

В конце концов, он очень стар, и у него нет сил сопротивляться. Единственное, что еще не угасло в нем, это желание творить.

Скульптор тяжело поднялся и направился к двери.

Мрамор стоял в рабочем углу и ждал его. Голубовато-зеленые прожилки загорались то красноватым, то золотистым и прохладно мерцали. Скульптор любовался глыбой, таившей внутри себя целый мир. И только он был способен извлечь его. Правда, он не был уверен, что у него хватит сил. Последнее время тело очень мешало ему, оно мешало ему до такой степени, что он никак не мог избавиться от раздражения.

Он поспешно взял резец и шагнул к мрамору, однако, к его изумлению, глыба неожиданно отдалилась. Он сделал еще шаг, и снова не смог до нее дотянуться. Он выронил резец и медленно опустился на пол.

– Я хочу творить, – прошептал он. – Хочу.

Истуканы смотрели на него, и впервые ему показалось, что их лица невыразительны. «Кто же закроет мне глаза», – подумал он и протянул руку, чтобы снова взять инструмент. Теперь отдалился и резец. Потом откуда-то возник Император, но быстро исчез, за ним женщина с перевязанными белой материей запястьями, еще какой-то человек, лица которого он не мог различить, с обрывком веревки в руке… Скульптор пытался понять, что с ним происходит и кто эти люди. Они не уходили, толпясь вокруг него, но он видел их все хуже и хуже, в глаза наплывал туман, а потом все исчезло и стало темно. Так темно еще никогда не было. Старик мог поклясться, что за всю его долгую жизнь никогда еще не было так темно.