Ольга Погодина-Кузмина - Адамово Яблоко

Глава одиннадцатая. Эвмениды

И тут правда жизни разверзлась перед ней, как пропасть. Ей было мучительно больно дышать. Затем, в приливе отваги, от которой ей стало почти весело, она сбежала с горы, перешла через речку, миновала тропинку, бульвар, рынок и очутилась перед аптекой.

Марьяна отчетливо понимала, что со дня на день окончательно потеряет контроль над компанией, лишится должности и большей части собственности, но уже ничего не могла изменить. На нервной почве обострились приступы гастрита, сопровождавшиеся острыми желудочными резями. Несмотря на прием успокоительного, она почти не спала, мучительно размышляя о своем унижении, о смутном будущем и невыносимом настоящем.

Она думала, что если бы Бог дал ей силы и умение прощать, она смогла бы извлечь хоть какой-то урок из постигшей ее катастрофы. Она не страдала бы так, если б нашла в себе силы простить партнеров и друзей отца за то, что они исподволь развалили принадлежавший ей бизнес, а теперь рвали друг у друга лучшие куски. Возможно, ей удалось бы тогда простить и продажного любовника мужа, который отнял у нее счастье и способность доверять хоть кому-то в этом мире. Тогда она смогла бы простить и виновника всех ее бедствий, Георгия Измайлова, который, по пророчеству отца, разбил ее сердце.

Но только святой прощает тех, кто его ненавидит, а Марьяна твердо знала, что все эти люди ненавидят ее.

Георгий, с которым она встретилась в тюрьме, заявил, что не видит смысла в сохранении их брака, и просил не приходить к нему без необходимости. По его безразличному взгляду Марьяна поняла, что он принял это решение вполне обдуманно.

Муж не хотел позволить ей то, к чему она подспудно готовилась: стать для него ангелом-хранителем, опорой и утешением, единственным другом, который остался рядом, когда все другие отвернулись. Он не принял ее почти созревшего самопожертвования, и это была новая и, может быть, самая глубокая обида.

Размышляя об этом, Марьяна все чаще вспоминала отца. Она думала о приближающейся годовщине его смерти, которую должна была пережить в одиночестве, обманутая и покинутая теми, кому еще недавно всецело верила. Только посещая могилу отца, она обретала некоторый душевный покой и все отчетливее осознавала причину такого воздействия. Единственное, что ей оставалось, – искать утешения у церкви и Бога.

Московские друзья семьи и среди них Салов, который вместо помощи щедро снабжал Марьяну запоздалыми нравоучениями, в один голос советовали ей обратиться к некоему старцу, живущему в отдаленном монастыре. «Могучий старик», как называл его Евгений Маркович, давал дельные рекомендации в вопросах бизнеса и личных отношений, отличался терпимостью и здравомыслием и был весьма популярен у московской элиты.

Марьяна поначалу принимала эти советы как насмешку, но запомнила имя старца и какое-то время спустя начала наводить о нем справки. Сведения были достаточно скупы – сам старец еще в юности принял монашество и безвыездно жил в стенах монастыря. Он не был публичной или значимой в иерархии церкви персоной, как большинство духовников известных людей. Но побывавшие у него в один голос твердили о каком-то чудесном утешении, которое он даровал.

Однажды ночью, сидя без сна в постели и глядя в темноту, Марьяна поняла, что непременно должна поехать к этому монаху, рассказать ему о своих бедах и спросить, какое средство поможет ей примириться с несправедливостью судьбы. Ей даже казалось, что сам отец незримо направил ее к этой мысли, и ей вдруг вспомнилось, что настоятель собора, где проходило отпевание, советовал заказать сорокоуст об упокоении в одном из почитаемых монастырей. На другой же день она поручила секретарше организовать ее поездку и договориться об индивидуальном посещении старца.

Небольшой старинный городок, вблизи которого располагался монастырь, поразил Марьяну количеством и великолепием соборов, достойных украшать столицу. Те храмы, что некогда были разорены, теперь стояли одетые в строительные леса. Но большинство куполов уже сверкало нарядной позолотой, а по обновленным пышным фасадам можно было изучать историю церковной архитектуры – казалось, каждая эпоха оставила здесь свои чудесные свидетельства.

Монастырь, где принимал старец, был также примечателен древней белокаменной архитектурой, ухоженными, тщательно вычищенными от снега внутренними двориками и обустроенной по голландской технологии оранжереей, за стеклами которой виднелись яркие цветы и южные растения – зримый образ райской жизни.

Монах, выполнявший при старце административные обязанности, лично встретил Марьяну и разъяснил ей порядок посещения. Ей понравилось, что он держался с ней любезно, но без заискивания, со скромным достоинством. Это выдавало человека, привычного к визитам самых высоких персон.

По приезде она отстояла вечернюю службу в монастырском храме и заказала поминальные молитвы по отцу. Ночь она провела в скромной, но чистенькой гостинице для паломников и впервые за последние недели смогла легко и хорошо уснуть.

Жизнь в монастыре и его окрестностях совершалась так благостно и неспешно, словно это был другой, иначе задуманный и устроенный мир. И хотя на улицах встречались беспробудно пьяные, и убогие старухи дежурили у входа в каждую церковь, нищета местного населения не представлялась такой отталкивающей, как в больших городах. Высокое небо, купола церквей, гряда заснеженных холмов, убегающих за горизонт, – все вокруг слишком напоминало полотна Кустодиева или декорацию к исторической драме, и люди казались то частью лубочного фона картины, то ряжеными из хора, изображающими народ.

Позже, когда Марьяна молилась перед чудотворной иконой и ждала встречи со старцем, мысль о декоративности местной жизни показалась ей несколько кощунственной – так мог смотреть на вещи неверующий человек, такой, как Измайлов. Она подумала, что бывший муж и теперь, в стенах церкви, смущает ее своим циническим и насмешливым отношением ко всему святому, и помолилась о даровании ей избавления от суетных помыслов.

По совету Салова, Марьяна настроилась принять рекомендации старца без колебания и рассуждений, как волю Господа, высказанную через его представителя. Но по мере приближения назначенного времени тревога ее росла: что если монах назначит ей путь поперек ожиданиям, проявит формализм и безучастие, как уже не раз делал ее духовник, пытаясь утешить ее скорбь общими словами и списком подходящих к случаю молитв? Что если требования монаха будут слишком суровы и у нее недостанет сил их выполнять?..

Как сказали Марьяне, очередь из желающих увидеть старца собиралась у ворот монастыря задолго до утреннего открытия. Теперь эти люди стояли у дверей жилого корпуса, тесно сидели на скамейках на улице и в коридоре, ведущем в приемную, – мужчины слева, женщины и дети справа. Марьяне не понравилось, что пришлось проходить мимо очереди, чувствуя на себе неприязненные взгляды, но монах, сопровождающий ее, шел спокойно и равнодушно, и она решила относиться к происходящему так же. Она знала, что есть целая категория «вечных паломников», которые путешествуют по всей России от одного святого отца к другому, не столько по необходимости, сколько из любопытства и для времяпровождения. Видимо, большую часть очереди составляли именно они.

Войдя в довольно просторную, пропахшую воском и ладаном комнату с деревянным полом, она совершила необходимый ритуал – опустилась на колени, поцеловала батюшке руку. На вид старцу было не больше пятидесяти. Это был крепкий рослый мужчина с бородой по грудь, в круглых очках. Лицо его хранило значительное и строгое выражение, но любопытные глаза за стеклами очков словно жили своей жизнью. На груди старца, под бородой, виднелся наперсный крест из какого-то светлого металла. Марьяна еще заметила, что стена напротив окна густо увешана пожертвованными иконами, и на особом столике также расставлены иконы и разложены свечи. Со свечами возилась толстая старуха, с ног до головы одетая в черное, а за креслом старца стоял молодой мужчина в одежде послушника.

Марьяне, которая готовилась к искреннему и доверительному разговору со старцем наедине, было неприятно присутствие посторонних. Ей стало неловко, когда она увидела, что служитель выдвигает на середину комнаты деревянный стул, на который она должна была сесть. Заметив ее замешательство, старец предложил:

– Если у вас личный вопрос и вас смущают мои помощники, можно сесть там, у окна.

Она с благодарностью приняла предложение. Они сели на скамейку лицом к окну, и батюшка ободряюще кивнул.

– Что же, слушаю вас.

Марьяну предупредили, чтобы она не задерживала старца дольше, чем на двадцать минут, и она собиралась сразу начать с самого главного вопроса. Но, глядя в строгое румяное лицо монаха, она ощущала неловкость, как перед мужчиной-гинекологом, поэтому начала с уже покаянного греха.