Николай Семченко - Одиночество шамана
С центральной улицы, шумной и яркой, они свернули в проулок и дворами вышли на бульвар. Здесь тоже в обе стороны двигался народ, катались на скейтбордах беззаботные подростки, франтовато выделывали кренделя вокруг огромных пышных клумб велосипедисты, на них незлобиво покрикивали юные и не очень юные мамаши, толкающие перед собой коляски с малышами. На деревянных скамейках царила полная демократия: рядом со степенными пенсионерками восседали усталого вида мужчины в деловых пиджаках и галстуках, бок о бок с ними – беспечные парни и девчонки, распивающие пиво, а скраешку – личности бичеватового вида, что-то клюющие из замызганных пакетиков. И никто никому не мешал!
– Сейчас ты увидишь эту розу, – пообещала Настя. – Чёрную. Настоящую! Только знаешь что, зажмурь глаза, а то будет неинтересно.
– А как же…
– Дай руку! – прервала его Настя. – Я тебя поведу.
Он послушно закрыл глаза и, влекомый Настей, поплыл в призрачной тьме. На какое-то мгновение ему вспомнилось, как Ниохта почти так же водила его где-то там, в иных мирах, а может, всего-навсего в подземелье, – осторожно, бережно, нашёптывая какие-то слова. Но аями обычно говорила по существу, а Настя – милые, глупые нежности: осторожно, котик, а тут постарайся не попасть в ямку, зайка мой любимый, не хитри, зажмурься крепче, лисёнок ненаглядный…
«Лисёнок ненаглядный» почему-то рассмешил его: может, он слишком ясно представил себя эдаким хитреньким остроносым лисом с пушистым хвостом, который подметает окурки, обертки от жвачек и прочий мусор, – эдакий хвостатый красавчик, мягко перебирающий лапками по асфальту, с гордо выпяченной грудкой и навостренными ушками. Андрей не сдержался, прыснул в кулак и открыл глаза.
Оказалось, что вовремя открыл. Перед ним была клумба, пестрая от самых разнообразных цветов, а посередине на высоком стебле гордо возвышалась настоящая чёрная роза. Она была до того чёрной, что даже не верилось, будто это подлинный цветок.
– Тушью раскрасили, что ли? – усомнился Андрей.
– А ты внимательно посмотри, – посоветовала Настя.
Он присмотрелся и увидел на лепестках розы пчелу, которая озабоченно пыталась проникнуть внутрь цветка. Но там уже были другие пчёлы, и ей пришлось дожидаться, когда одна из её товарок, нагруженная нектаром, не выбралась наружу.
– Пчёл не обманешь, – сказала Настя. – Ну что, убедился? Чёрные розы всё-таки бывают!
Не один Андрей с восторгом глядел на розу. Вокруг клумбы, как зачарованные, стояли другие люди.
– Экая красота, – умильно прошептала маленькая кругленькая старушка. – Как бы какой фулиган не сорвал её!
– Что вы? – отозвалась её соседка, поблескивая круглыми линзами очков. – Вглядитесь: красота – страшна, к ней даже притронуться боязно. Ни один хулиган не посмеет нарушить её.
Андрей видел, как из середины цветка вылетела очередная пчела, на место которой тут же устремилась другая. Лепестки розы, на вид твердые, мягко сгибались под тяжестью насекомых; они казались лакированными, на них яркими жемчужинами поблескивали капельки воды – видимо, совсем недавно клумбу поливали.
– Потрясающе, – признался Андрей. – Я считал, что чёрная роза – это метафора, на самом деле таких цветов не бывает. Оказывается, ошибался…
– Приятная ошибка? – спросила Настя и сама же ответила: Иногда так приятно ошибаться!
Но чем больше Андрей вглядывался в цветок, тем таинственнее он ему казался. Аспидная чернота завораживала, притягивала, как глубокий омут, гипнотизировала, будто это был непроницаемо темный глаз опасного и диковинного существа; чудилось: в глубине его острого зрачка чернота уплотнялась, и в эту холодную беспросветность хотелось пробиться, слиться с ней, – это походило на внезапное, ничем не мотивированное наваждение. Так бывает только в тяжелом, тревожном сне.
Андрей проследил за движениями пчелы, которая, расталкивая других пчёл, ввинчивалась в нутро цветка – она будто постепенно растворялась в нём, теряя четкие очертания. Он снова подумал, что чёрный цвет – это, по сути, ничто, тьма, поглощающая свет. Но как же она прекрасна и таинственна! И там, в её глубине, упорные и трудолюбивые пчёлы находят нектар, которого не должно быть: ничто не может содержать что. Или всё-таки ничто – это всё, а всё – ничто?
Он почувствовал, как от этих мыслей тяжелеет голова, на затылок будто положили булыжник, и всё вокруг подернулось легкой дымкой, медленно поплыло, закружилось, – и он, пытаясь не потерять равновесия, покачнулся. Но Настя крепче сжала его ладонь, потеребила:
– Что с тобой?
Он встряхнул головой, неловко улыбнулся:
– Всё нормально. Засмотрелся я на эту розу, – он отвёл взгляд от клумбы. – Понимаешь, даже удивительно. Мы говорили с Марго о тёмной материи, наполняющей весь космос, и о темной энергии, которая движет вселенными. Я подумал, что в каждом человеке всё это тоже есть, но мы привыкли считать чёрное чем-то плохим, дьявольским, поглощающим всё чистое и светлое. Как-то не хочется признаваться, что в тебе содержится нечто тёмное, инфернальное, невнятное, что не поддаётся никакой логике и порой толкает в омут страстей, заставляет совершать немыслимо дурацкие и дерзкие поступки, и ты сам не знаешь, как к этому относиться, вернее – знаешь: всё это не назовёшь добропорядочным, но без этого жизнь пресна и скучна, как диета для похудания, когда считаешь каждую калорию.
– Между прочим, недавно одна знакомая открыла мне свою жуткую тайну, – вспомнила Настя. – Она сидит на кефирной диете. И все думают: вот молодчина, хватает же силы воли! А девушка-то что делает, когда рядом нет посторонних? Забирается на антресоли, достает из запасов банку тушёнки, открывает её и с наслаждением съедает, всю! А утром на виду у всего офиса с благостным видом потягивает из стакана кефир…
– А похудела хоть?
– Немножко. Почти незаметно. Но вообще-то, непонятно, зачем она решила ещё больше похудеть – и без того костлявая.
Андрею было скучно говорить о какой-то девице и её диетах. К тому же, Настя его невольно перебила, и он так и не закончил свою мысль.
– Так вот, – сказал он. – Говорили мы, значит, с Марго о тёмной материи и всяком таком. И вдруг приходишь ты и предлагаешь поглядеть на эту чёрную розу. Когда я увидел её, то знаешь, о чём подумал? О том, что она выросла из самого космоса…
– Фантазёр! – изумилась Настя. – Ой, какой же ты у меня фантазёр! И я тебя за это люблю…
Вообще-то, она его любила не за это. Она и сама не знала, за что именно его любит. Просто он был для неё самым своим из всех людей, это даже и не объяснишь, если вы по-настоящему ни разу не влюблялись.
За разговорами они незаметно дошли до набережной, упакованной в нарядную брусчатку и гранит. С реки дул лёгкий сырой ветер, немного пахло тиной и рыбой, которую жарили на больших противнях в прибрежном кафе. А вот пышные букеты в красивых целлофановых пакетах, увитые разноцветными ленточками, ничем не пахли: роскошные цветы, равнодушные и холодные, казались произведением искусства, а не живыми настоящими растениями. Их продавали бойкие девицы, все, как на подбор, с густо подведенными ресницами и ярко накрашенными большими губами.
Андрею не нравились ни эти девицы, ни их товар. И потому, когда одна из цветочниц подбежала к нему, ласково улыбаясь и протягивая букет, он даже отшатнулся.
– Кавалер, подарите своей даме цветы!
Ему не было жалко денег. С тех пор, как он стал работать в «Какао», они у него водились. Но помпезный, вычурный букет определённо не нравился Андрею.
– Будьте джентльменом, кавалер!
Андрей, конечно, знал: женщины любят, когда им дарят цветы. Букет для них значит нечто большее, чем красивая композиция. Композиция, составленная, в принципе, из женских и мужских половых органов растений: все эти тычинки, пестики… Так ярко и страстно, безмятежно и наивно никто на Земле не демонстрировал то, что принято скрывать, – и в этой красоте и пышности таилась сама любовь.
Настя наверняка хотела, чтобы он купил букет у этой вульгарной цветочницы, заученно тарахтящей привычные фразы. Всё-таки он не так часто дарил ей цветы.
– Денег нет? – нагло спросила цветочница. – Эх, кавалер…
И тут он разглядел в букете скромную белую ромашку, а рядом с ней какой-то дивный пушистый цветок, похожий на желтый одуванчик. Среди холодных роз, надменной восковой калы и лакированных карликовых гладиолусов они выглядели сиротливо и как-то неприкаянно, такие свежие, яркие и настоящие.
– Сколько? – спросил он.
Девица назвала сумму, и Андрей, не задумываясь, отсчитал деньги.
– Достань мне ромашку, и цветок-одуванчик, и, пожалуй, вот этот фиолетовый колокольчик, – сказал он. – А остальное можешь деть куда хочешь. Нет, ещё, пожалуй, вот эту зелёную веточку дай. На ёлочку похожа. Как она называется? Спаржа? Надо же! Я привык к спарже в другом виде…
