Иван Алексеев - Повести Ильи Ильича. Часть третья
Тогда у Николая Ивановича не получилось. Мысли, которыми он жил, положенные на бумагу, оказывались мертворожденными, неинтересными ему самому. Несколько раз он начинал записывать их заново, и опять получалось сырое, пресное печево, от которого самому было и обидно, и неловко, и стыдно. И это было такое глубоко интимное чувство, что даже Нине он не хотел в нем признаваться, когда с ней познакомился. Поэтому собрал всю свою писанину в кучу и сжег в лесу. Бумаги уместились в одной сумке, а мучился он с ними, пока сжег, больше часа. Уголки бумажных пачек и тетрадок закручивались и тлели вместо того, чтобы гореть. Пробовал жечь отдельные листы – получалось долго. Костер развести не удалось – сыро было на опушке, а весь сушняк вокруг подобрали. Но все-таки сжег с горем пополам и потом не жалел об этом. Теперь вот только захотелось прочитать, что он там вымучивал о правде-справедливости. Впрочем, один рассказ, который, как он считал тогда, у него получился, можно было найти. Этот рассказ ему напечатала знакомая машинистка, одну копию он оставил у мамы, попросив сохранить. Вот и дополнительный интерес, чтобы навестить родителей.
На станции Бештау туристы пересели на поезд до Железноводска и стали огибать гору живописной одноколейной лесной дорогой. Поезда по ней начали ходить после долгого перерыва только в этом году. Дорога вилась змейкой, поворачивала то влево, то вправо, колеса электрички скрежетали на поворотах. Ехали медленно, почти шагом, так что на глазах была вся неухоженность лесных склонов – завалы сохнущих и гниющих деревьев, зарастающие просеки, выползающие из леса кривые и местами глубокие автомобильные колеи, мусорные кучи. Пять километров до Железноводска тянулись двадцать минут, как раз хвативших Глебу досказать свои соображения.
Глеб говорил, что не отказывается от государства и не собирается критиковать чиновников. Ему просто не нравилось очередное сползание к старым традициям веры в доброго царя, который поправит больную общественную нравственность. Даже Иван Грозный и Сталин не сумели поправить. Что же ждать от нынешних?
Глеб был хорошо эрудирован и много читал. Он говорил про утраченный институт жречества, без которого не получается преемственности управления, и про православную церковь, совершающую очередную попытку занять место государственного наставника.
Рассуждения Глеба были не новы и не его, но помогали Волину думать о том, что неведомые ему хитрецы, владеющие знаниями о психологии людей, толпы и правителей, об искусстве управления, о наблюдении и попущении, создавали промежуточные уровни управления государством и людьми от имени бога. Эти уровни многие, и Волин в их числе, ошибочно принимали за уровень гармонии и пытались подстроиться под него. В какой-то мере это было удобно. Можно было переложить труд осмысления меняющихся жизненных обстоятельств на тех, кто управляет, и надеяться, что они не предадут. Но как показал опыт, так не получается. Для управленцев соблазн был слишком силен. Волин не хотел еще раз переживать лихие девяностые годы и не собирался больше никому доверять.
И про святое право собственности у него было свое мнение. Понятно, кто отстаивает святость этого права, и кто дразнит этой наживкой жадных и простаков, у кого ничего нет. Когда-то Волин тоже готов был кричать, наученный подсказчиками, что ему нужна собственность, которая только и есть настоящая защита его семьи. Глупость это все. Никакая не защита. Теперь, когда у них с Ниной Васильевной десяток охранных документов на разную собственность, у него болит голова не о защите семьи, а о защите этой собственности и об управлении ею. Хорошо, что у Нины пока не пропало желание за всем следить. Ему это точно не нужно. Ни на что другое бы тогда времени не хватило. Думал бы только о том, где что починить, да куда пристроить деньги. В хитрую ловушку ведет эта наживка. Попав в нее, точно ни в чем больше не разберешься. А то, что без частной собственности можно обойтись, Волин знал хорошо. Успешный пример общественного развития без этой обманки в истории был, и сам он был этому свидетель.
Электричка доставила туристов к Железноводскому вокзалу – красивому зданию с высокими арочными окнами и пирамидальной крышей, памятнику архитектуры девятнадцатого века. Вокзал походил на куртуазный поезд, составленный из двухэтажного локомотива и одноэтажного вагона, по ошибке забредший в тупик однопутной железной дороги и не сумевший из него выбраться.
Ориентируясь по путеводителю, туристы отошли на пару кварталов от вокзала и повернули на улицу, забирающую в гору.
Приближался полдень. Стало жарко, хотя шли в тени леса. Лес отличался от Кисловодского парка молчанием птиц и общим аскетичным убранством. Под ногами и всюду, куда доставал взгляд, была глинистая почва практически без травы. На этой земле почти равномерно были расставлены скорее черные, чем коричневые стволы высоких и стройных деревьев – бука, немного граба и ясеня, как подсказала Ольга.
Через час пологого подъема вдоль глубокой балки группа поднялась на ровную кольцевую дорогу, опоясывающую гору, как было написано в путеводителе. Потом свернула с нее, сверившись с указателем, и снова полезла вверх, но уже тропинкой и по крутому склону.
Поти сразу Нина Васильевна тяжело задышала и стала наваливаться всем телом на палку, – подъем для нее оказался слишком крут. Николай Иванович шел следом, беспокойно поглядывая на нее. Молодые ушли вперед, и уже откуда-то сверху Дашенька радостно кричала тете Нине, что они с папой полезли на Орлиные скалы.
Когда тропа подвела к скалам, Волины услышали шум приближающегося вертолета. Пока забирались на скальную полку, где их поджидала Ольга, прямо над ними, шумно и низко, пролетел оранжево-синий вертолет спасателей и завис где-то поблизости, пугая своим гулом округу.
Со скалы открылся вид на несколько гор, из которых Николай Иванович выучил только Железную, и на город внизу. Пару десятков метров до поворота скалы, откуда слышались веселые голоса Глеба с дочкой, им предстояло пройти узким карнизом, придерживаясь за железный трос, протянутый по скале над уровнем груди. Нина Васильевна сказала, что она ни за что дальше не пойдет, и принялась уговаривать супруга вернуться. Николай Иванович вошел во вкус путешествия и совсем не хотел возвращаться. Стараясь не смотреть на потное красное лицо жены, он попробовал убедить ее пересилить себя. Насмерть испуганная, она не соглашалась ни с ним, ни с уговорами Ольги, и дрогнула только, когда к ним подошел Глеб.
– Ты где Дашу оставил? – спросила она его испуганно. – С ума сошел, иди к ней быстрее!
– Не переживайте, Нина Васильевна, Даша в безопасности. Вы сейчас в этом сами убедитесь. Вы вставайте лицом к скале, беритесь за трос и перебирайте потихоньку руками и ногами. Я Вас буду страховать спереди, а Николай Иванович – сзади. Посмотрите, как мы обняли Вашу спину. Ну, куда Вы денетесь?
Убаюканная речами Глеба, Нина Васильевна схватила трос и двинулась за ним коротким приставным шагом. Обняв супругу сзади, Николай Иванович левой ногой ступал почти по краю карниза, а держаться за трос мог только вытянутой правой рукой. Ощущая дрожь членов пересиливающей себя супруги, он и сам задрожал и не меньше нее обрадовался, когда за поворотом они ступили на горизонтальную площадку, огороженную от пропасти невысоким сглаженным водой и ветрами скальным пристенком. Площадка вдавалась в скалу гротом с круглыми проемами-окнами, удобными для фотографирования на фоне лесных вершин окружающих Железноводск гор, с которыми они поравнялись. Чуть выше них парила пара орлов. Белая дымка на горизонте скрывала очертании Кавказских хребтов. Городские кварталы внизу, трассу и всю широкую долину с селениями вплоть до Ессентуков было видно хорошо.
Как же хотелось Николаю Ивановичу дойти до вершины, которая была совсем рядом! В голове крутились слова Пушкина из письма брату Льву, которые Волин только что прочитал в путеводителе. Двадцатилетний Пушкин писал, что поднимался на несколько окрестных гор, и на Бешту, в том числе. И, любуясь с их вершин окрестными красотами, жалел, что рядом с ним не было брата. Скоро Волины тоже будут на одной из покоренных поэтом вершин и, как он, будут любоваться живописными видами.
Нина Васильевна устроилась в центре площадки и пыталась образумить Дашу, козочкой скачущую по краю обрыва и выглядывающую в проемы над пропастью, о которой даже думать было страшно.
– Даша, слезай оттуда сейчас же! Коля, следи за ней ради бога!
Девочка продолжала азартно скакать. От ее движений женское сердце заходилось.
– Что за противный ребенок?! – пожаловалась Нина Васильевна мужу. – Смотреть на это не могу! Давай уходить отсюда быстрее.
Над головой продолжал гудеть вертолет. Волин задал вопрос слезшим к ним по веревке пыхтящему коротконогому лысому мужику с взрослым сыном:
