Алексей Слаповский - Хроника № 13 (сборник)
103
Саша сидит у дома на лавочке и наблюдает, как из дома выносят вещи, загружают в автофургон.
Подходит грузчик, парень лет двадцати.
– Закурим?
– Курите.
– У меня нет, угости.
– Не курю.
– А чего съезжаем, я не понял? Ремонт сделали почти.
– Герой смотрит на грузчика так, что тот молча поворачивается и исчезает.
– Чего?
– Исчезни!
104
Саша на съемной квартире.
Нагромождение вещей.
Он заливает кипятком лапшу в пластиковом контейнере, ест.
Открывает ноутбук, пишет: «БЕЗМОЛВИЕ».
105
В кадре крупным планом – молодой человек, похожий на Сашу. А может, и сам Саша.
Он молчит.
Брови сдвинуты, глаза прищурены. Будто что-то вспоминает.
Отрицательно качает головой: нет, не то.
Оглядывает пространство, пытаясь сообразить, куда он попал.
Подмигивает кому-то и тут же делается серьезным, будто его одернули.
Улыбается.
Кажется, о чем-то догадался.
Сейчас выдаст. Осчастливит. Сейчас такое скажет, что…
Нет. Молчит.
106
Саша просыпается и с удивлением видит перед собой Варю. Она сидит за столом и читает что-то в его ноутбуке.
– Привет, – говорит Саша.
– Привет. Ты это хотел написать?
– Это так, наброски.
– Интересно. Хочется уже услышать, что он скажет.
– Самому хочется. Как ты меня нашла? Я никому не говорил. И телефон не включаю.
– Я тебя всегда найду, если надо.
– А надо?
– Да.
– Зачем? У меня все плохо. Бросил сериал, отдал квартиру вместе с ремонтом. Одно утешает: вышло по нулям. Я никому не должен, и мне никто. Пацан сказал – пацан сделал.
– Имеешь право, это твоя жизнь.
– Ты ко мне вернешься?
– Уже вернулась.
– А как же… А если опять кого-то захочется?
– Только об этом и думаю. Я беременная, Саша.
– От меня?
– По срокам – да. Можешь проверить.
– Не буду я ничего проверять. Я же тебя люблю.
– Я тебя тоже. Как завелся этот червячок, так и поняла. Что люблю и хочу от тебя родить. Хоть в пустыне. Хоть в вигваме на Северном полюсе.
– В чуме. Или в яранге. Кошмар. Мы говорим, как сопливые герои сопливого мыльного сериала.
– Вот я буду думать, как я говорю! Как говорю, так и говорю. У меня там вещи, поможешь затащить?
– Спросила бы хоть, согласен я или нет.
– А то не согласен!
– Да согласен, конечно.
Они обнимаются – как-то очень осторожно, бережно, словно опасаются повредить друг другу. Варя глубоко вздыхает.
– Ты чего?
– Будто под водой была и вынырнула.
– Лишние слова, длинный диалог. Вычеркнуть. Все должно быть понятно без слов.
– А я хочу говорить.
– Говори.
– Пойдем за вещами, такси ждет, счетчик работает.
Они выходят, но тут Сашу окликает голос.
– А я?
Саша оборачивается: на постели сидит грустная Арина.
– Я тоже жить хочу, – говорит Арина. – А ты меня бросил. И всех нас вообще.
– Я вернусь. Но по-другому.
– Хорошо, буду ждать. Жить очень уж хочется, понимаешь?
– А то!
107
В переговорную комнату входит сценарист Слаповский, изможденный и слабослышащий мужчина. Его сопровождает молоденькая девушка.
– Они сейчас придут, – говорит она. – Чай, кофе, сок, хотите что-нибудь?
– А?
– Что-нибудь выпить?
– Нет. Днем не пью.
– А про что у вас сценарий? Я тоже пишу типа сценария что-то, но так, для собственного удовольствия.
– А?
– Я говорю, тоже пишу – для собственного удовольствия.
– Понятно. А для чьего же еще?
– Для зрителей.
– Если вы не получаете удовольствия, то и зритель не получит удовольствия. Какие чудовищно пошлые вещи я говорю.
– Почему, интересная мысль. А про что ваш сценарий? Как называется?
– «Сценарий».
– Да, я поняла. А как называется?
– «Сценарий».
– Я поняла, что же еще, сценарий. А как называется?
Открывается дверь, входят Савчук, Мелецкий и Лика. Они поочередно пожимают руку сценаристу. Девушка выскальзывает.
Все рассаживаются за столом.
Савчук кладет на стол стопку листов.
– Ну что ж, – говорит он. – Начнем?
...КОНЕЦ ФИЛЬМА
Да, но еще ведь титры.
А на титрах Савчук, Мелецкий и Лика что-то говорят, говорят, говорят…
Их не слышно.
Хроника. Январь
Из новостей
* * *Во всех регионах России начато внедрение универсальной электронной карты, в которой совмещены практически все документы, в том числе паспорт, водительское удостоверение, СНИЛС, медицинский полис, проездной билет, а также банковская карта.
(Да ввинтить чип в голову, и все! Скажешь кому, подумают: шутит. А нет – мне скрывать нечего. Но как я ненавижу получать визы, возиться с документами и пр.! Чип – и нет проблем. Сканировать мысли все равно никогда не получится – я в этом уверен, а остальное меня не волнует.)
* * *В России вступил в силу закон, запрещающий американским гражданам усыновление российских детей («Закон Димы Яковлева»).
(Главное в законе – послание российским гражданам: там хуже, и они вообще сволочи.)
* * *27 января – пожар в ночном клубе «Kiss» в бразильском городе Санта-Мария штата Риу-Гранди-ду-Сул, 236 человек погибли.
(Таких новостей много. Но мне почему-то приснилось, что я оказался в этом клубе. Танцую с бразильянкой, одетой, как на карнавале. Бегло и галантно говорю с ней по-испански. Или по-португальски, во сне не понял. Потом удаляемся за красные шторы – и тут пожар, дым, ужас… Загадочная выборочность сновидений…)
Из журнала [1]
* * *Все, друзья, я забеременел новой книгой. И, как всегда бывает, мне сейчас все равно, что говорят и пишут о предыдущих. Они ушли в прошлое. Новая будет лучше и все оправдает. И к сериальной поденке стал относиться легче – я будто хожу на работу, а потом возвращаюсь домой, в книгу. И бытовые трудности не тяготят. Это как влюбленность: что бы ни происходило, ты участвуешь, но где-то под ложечкой греет и светит твое тайное, счастливое.
* * *Странные игры
Я был мальчик с фантазиями.
Придя из школы и собираясь пообедать, отрезал кусок хлеба и вдруг придумывал, что он у меня последний. Делил его ножом на кубики и ел по одному, наслаждаясь, слизывая крошки с ладони. Потом разрешал себе сварить кофе. В кружке. Соскребал снег из морозилки, бросал в кофе – для отстоя гущи по науке Джека Лондона.
Или, наливая воды, воображал, что я из пустыни, что это первый мой стакан после трех дней жажды. В горле становилось сухо. Вода была жгуче желанной. Но я терпел. Я знал, что пить не дадут до вечера. Кто не даст, почему, вопроса не возникало. Не дадут, и все. Через полчаса начинал пить. По глоточку. Сдерживая себя. И вода казалось сладкой.
Или того чудней: представлял, что у меня поездом отрезало ноги.
Вместо них – протезы.
Я хожу на прямых ногах, играя в эту страшноватую игру. Товарищи удивляются – что со мной? Я не признаюсь. Мне не надо жалости и сочувствия.
А к вечеру надоедало. Я решал: мне пришили новые ноги. И они приросли. Как родные. Ложась вечером спать, я с особой приятностью ощущал, как ступни нежатся под тканью одеяла, шевелил пальцами, радуясь: надо же, двигаются!
Или представлялось: я немой. Не могу говорить. Ходил так целыми днями, а потом разрешал себе вымолвить слово, другое. Потихоньку речь возвращалась. И каждое слово было – как новенькое. Как подарок самому себе.
Или (уже подрос): выхожу на родной остановке – и кажется мне, что я долго сидел в тюрьме и вернулся домой. Или: воевал, остался жив и вернулся домой. Или: смертельно болел, выздоровел и вернулся домой. И вот иду – и всему радуюсь. Свободе, небу, солнцу, лицам людей. В дом входил чуть ли не со слезами счастья.
Сейчас это реже, хоть не забывается, и иногда мне удается коротко сыграть в эту игру – посмотрев на руки, удивиться: надо же, руки! Или, посмотрев на ноги: надо же, ноги! И вообще, просто посмотрев: надо же – вижу! И восхититься: господи, за что мне такой подарок?
Но играл я в детстве и в другие игры: набивал найденную пустую сигаретную пачку обломками сухих стеблей и изображал, что курю. Шел по улице, держа в зубах стебелек, и шепотом ругался матом, яростно споря с кем-то воображаемым, грозя оторвать ему голову, так его растак. Или воду, о которой уже рассказывал, наливал не в стакан, а в рюмки. Штук пять-шесть. Расставлял на столе, размеренно опрокидывал, а потом валился на стул и начинал нести бессвязную чушь и петь песни. Готовился к взрослой жизни.
* * *За стеклом
Мне было лет пять, я оказался в больнице, надели арестантского вида пижаму.
Чем болел, с кем лежал, как лечили, не помню. Помню только окно: сижу на широком подоконнике, а внизу папа и мама. Внутрь их не пускали: карантин. Я машу им рукой. Они тоже машут. Потом что-то говорят друг другу. Я завидую: они друг друга слышат, а я их нет. Окно закрыто и заклеено газетными полосами – зима. И я уже хочу, чтобы они ушли: какой толк, если говорить все равно нельзя? Слезы подступают, еле сдерживаюсь. Они уходят, я вытираю глаза. При родителях плакать стыдно, без них – бессмысленно.
