Инна Тронина - Удар отложенной смерти
Филиппу целовали руки и лизали сапоги, умоляя пощадить. Попадались и такие экземпляры, что по издевательскому требованию палача жевали собственные фекалии и глотали их, как собаки, снизу, заглядывая в глаза. А Филипп всё равно убивал их – с ещё большим удовольствием; но потом его долго тошнило.
В Казахстане он обожал топить врагов в сортирах с широким очком. Он придумал это ещё в детстве, когда мучился от жалости к своей матери, от невозможности воздать её обидчикам. Ирма Штольц вместе с другими немками драила отхожие места после приехавших на целину пьяных трактористов и доставленных туда же для исправления уголовников.
Эти худые, молчаливые, интеллигентные блондинки каждый день шли в этот зловонный ад, наводили чистоту в уборных очень аккуратно и тщательно, как привыкли делать всё в этой жизни. А назавтра Филипп, забежав к матери в химическую лабораторию, вновь видел её в ватнике, с ведром, шваброй и тряпкой. Она спокойно, буднично, будто так и было нужно, после работы вновь отправлялась отбывать свою немецкую повинность.
Этот парень был похож не на пленника, а на пахана, развалившегося на полу перед своими «шестёрками». Филипп сразу же отметил его неописуемой красоты лицо – таких ещё не приходилось видеть. Изящные скулы, светящиеся зелёные глаза – и окровавленные руки с длинными пальцами, прикрученные проволокой к носилкам. Ребята дополнительно подстраховались, приковав Озирского ещё и наручниками – мало ли что каратист тут выкинет! Если бы не струйка крови в углу рта, которую Андрей не мог вытереть, было бы похоже, что он сейчас задерёт ногу и прикажет стащить с себя обувь.
На появление Готтхильфа Озирский никак не прореагировал. То ли вообще его не знал, то ли не подал виду. Андрей только чуть повернул голову и сплюнул кровавую слизь на цементный пол. Всех троих ребят в халатах Филипп отлично знал. Черноволосый, приземистый, узкоглазый Савва Ременюк, сам в прошлом каратист. Видимо, сегодня он тут и играл главную роль. Щекастый, вечно жующий американскую резинку Коля Мажоров всегда был на подхвате. Кудрявый, толстогубый Алик Беллавин тоже, как правило, лишь исполнял приказы, не вдумываясь в их смысл.
Плевок Озирского угодил прямо на ботинок Ременюка. Парень едва сдержался, чтобы не ударить связанного ногой.
– Хватит пока, Савка, остынь. Слушай, ты! – Кисляков присел рядом с Озирским на корточки. – Ты же на кассете видел, что мы можем. Действительно, ставим носилки на штанги, и ты ногами вперёд едешь в геену огненную. Чтобы не заорал, пасть тебе заткнём. Да и вряд ли тут кто-то услышит… Станешь Сергеем Лазо времён перестройки, и ни один «следак» не докопается. Кучка пепла – и все дела. Чего ржёшь, гад?! – вдруг взорвался Валера, увидев, что Андрей откровенно усмехается.
– Не ожидал, что ты так образно мыслишь, – ответил Озирский, не обращая никакого внимания на разглядывающего его Готтхильфа.
– Значит, согласен на кремацию? Вот это дело! На всех родственники согласие дают, а тут – сам. Добро! Только «тёпленьким», а? Подходит? И не жаль тебе жизни молодой? Выполнишь наши условия – отпустим. И не докажешь никому, что был у нас такой разговор. Пойдёшь к супруге, к матери…
– О-одну минуточку!
Филипп отодвинул Валерия и требовательно оглянулся. Тотчас же Беллавин откуда-то притащил скамеечку, и Обер сел, распахнув полы дублёнки. Достал пачку «Винстона» с зажигалкой, закурил.
– Почему он весь в крови? – зло спросил Филипп у Валерия.
Тот испугался, что перебрал, и глаза его забегали.
– «Калку» плясали, Филипп Адольфович.
Обер вздрогнул, сразу всё представив. Он и сам, бывало, стучал степ на груди и особенно на животе жертвы. После этого люди быстро впадали в беспамятство, и многие вскоре умирали. Озирский же, судя по всему, лишаться чувств не собирался. Понятно, мускулатура такая, что пляши, как на столе…
– И что же? – Готтхильф поднял глаза на Валеру.
– Хамит, мусор вонючий.
– Только без грубостей! – Филипп стряхнул пепел. – Мы с ним поговорим.
Он потянул носом, уловил исходящий от Озирского запах одеколона «Атташе» и дорогих сигарет. Никакого намёка на сортир…
– У вас действительно есть компромат на этих людей?
Андрей долгим взглядом смотрел в глаза Филиппу и красноречиво ухмылялся. Потом разжал губы и снова по-шпански цыкнул сгустками крови.
– А вы как думаете?
– И много? – Обер снова жадно пососал сигарету.
– Более чем достаточно, босс.
– Я так понимаю, что у вас свои люди здесь имеются?
– Правильно понимаете.
Озирский ещё не оставил попыток освободиться. И Филипп это заметил. Бешеная воля к жизни и в то же время – полное отсутствие признаков паники; такой экземпляр Оберу ещё не попадался.
– Вам придётся назвать их имена, – спокойно сказал он, сбивая пепел на пол.
Валерий вздрогнул и подался вперёд. Все остальные тоже напряглись.
– С какой это радости? – изумился капитан, пошевеливая плечами. На лбу и на шее у него от напряжения вздулись вены.
– Чтобы не попасть в печь.
Обер докурил сигарету до фильтра. Не в пример остальной «малине», он всегда поступал так. Наверное, сказывалась немецкая бережливость. Да и слишком умён он был, чтобы такими дешёвыми способами демонстрировать своё богатство. У других же хорошим тоном считалось гасить сигареты, выкурив их лишь на треть.
Филипп спрятал чинарик в пакетик, который перед тем, не глядя, достал из кармана. Он давно уже привык нигде не оставлять следов. Потом наклонился к Андрею, вглядываясь в его черты и стараясь уловить хотя бы тень смятения. Капитан был невозмутим.
– Вы, босс, человек деловой. Не нужно тратить время на бесполезные препирательства.
– Вам что, жить не хочется?
Филипп тяжело вздохнул. Да, похоже, Озирский агентов не назовёт, и придётся его сжигать. Может быть, парень не воспринимает всерьёз угрозы Кислякова? Но он же видел запись на кассете…
– Вы на себя посмотрите – молодой, красивый, умный… Да, самое главное – умный! Такие должны жить. У нас в стране и так слишком много дураков. Вы материалы уже передали на Литейный?
Андрей закрыл глаза, словно ему мешал яркий свет. А. может, он просто не хотел видеть Обера.
Филипп скрипнул зубами, приняв этот жест как согласие.
– Так передали или нет?
– Босс, я отвечаю за эти и другие вещдоки только перед своим начальством. А вы, должен вас огорчить, в их число не входите.
– Я отношусь к числу других руководителей, – спокойно сказал Филипп, хотя веко его дёргалось. – О том, в милиции кассеты или нет, мы можем узнать сейчас же. Не только у вас, но и у нас неплохая агентура. К тому же вы, как профессионал, должны знать, что видео– и аудиозаписи доказательством для суда не являются. Глупо отдавать за них жизнь. И агентов ваших мы не сегодня-завтра найдём…
– Кончишь, как дурак, за чужое золото! Ещё бы хоть за своё… – Кисляков уже не мог сдерживаться. – Скажи, кто здесь твой, и пойдёшь на все четыре стороны…
– Молчать, когда я говорю, – монотонно произнёс Обер, и Кисляков прикусил язык. – Подумайте, Андрей. Времени у нас мало.
– Если найдёте, значит, в том их вина. Где-то наследили, не додумали – одним словом, накрылись. Но через меня ни одно имя раскрыто не будет.
Озирский говорил всё это лениво, даже сонно, не открывая глаз. Филипп так и не мог понять, знает ли он хоть что-то о переправке золота через финскую границу. А работать вблудную Обер не любил, и потому рассвирепел не на шутку.
– Андрей, заявители ведь отказались от своих жалоб. Все родственники усопших клятвенно уверяют, что слитки им отдали. И теперь ни за какие пряники они не подтвердят, что в крематории у них что-то пропало. Да, кстати, если вас не станет, дело само собой заглохнет. Агентура не сможет так успешно функционировать без руководителя. Мы ведь не делаем многого из того, что могли бы. Например, мы отлично знаем, где находится ваш сын. Нам ничего не стоить доставить его сюда и засунуть в печь на ваших глазах. Но мы на это не идём, хотя ход беспроигрышный. Самое обидное, что мы всё же сумеем уладить дело. С каждым днём в стране всё слабее власть закона. Кроме того, в России испокон веков за любую провинность наказывали стрелочников. Андрей, вы благородны, как Робин Гуд, но живёте не в Англии. Вашей возвышенной душе цена – рваный. Допустим, вы сейчас погибнете страшной смертью, не назвав имён ваших агентов. Не сообщите подробно, какие имеете материалы, переданы ли они на Литейный. Но они, – Филипп указал ладонью на сгрудившихся в кучу парней, – под суд не пойдут. Бабки, башли, баксы, капуста – синонимы, обозначающие непобедимую силу. На ваши материалы в случае перевода на нужный счёт оговорённой суммы никто не обратит внимания. Даже ни одного свидетеля вы больше не найдёте. Абсолютно все, кто раньше писал заявления, откажутся от предыдущих показаний. А без веских доказательств все сплетни о крематории, что гуляют в городе, так и останутся сплетнями. То, что вы сняли относительно живого человека, которого якобы затолкали в печь, будет квалицировано как фальшивка. Это я вам обещаю твёрдо. – Филипп потёр одна о другую шелушащиеся от реактивов руки.
