Дмитрий Раскин - Хроника Рая

П.: М… м… Чего ты хочешь, Д.?

Д.: Да все того же, П. Конечно же, того же.

П.: Неужели?

Д.: Я, знаешь ли ты, не гоняюсь за оригинальностью (в отличие от некоторых). Я просто предлагаю сделку. Условия тебе известны. Ты жаждешь, требуешь подробностей? Ведь я, как говорят, ха-ха, таюсь в деталях. Но ты в бессмертие души не веришь, и, значит, есть надежда, что вообще получишь даром. Вот тут пожалте подпись, если можно, паспорт, копию страховки. Все, как положено, в двух экземплярах. Когда подпишешь, сможешь все плюс славы и величья пустячок…

П.: Послушай, ты прекрасно знаешь, что мне известны…э… все результаты этой сделки.

Д.: Поэтому я и пришел.

П.: Ты хочешь, чтобы, зная все, тебя я выбрал?! Это слаще?

Д.: Вот взять, к примеру, твой коллега доктор N все подписал не глядя за должность замзавкафедрой. Ну, я еще бы понял, если б за завкафедрой… Такие души (как тут у нас один сострил) мы принимаем оптом.

П.: Ты, кажется, мне льстишь?

Д.: Единственно, чтоб дать тебе возможность поймать меня на лести, но это, так сказать, для разогрева. А как насчет того, чтоб вырвать тайну у Мироздания, открыть (создать!) невиданные ранее пласты реальности, подняться в сферах духа туда, где смертный ране не бывал?! Ты извини за стиль, но как тут не съязвить, да и тебе так легче заглотить – тебе, не подписавшему, пока.

П.: Блефуешь, Бес, иль как тебя? И будто бы в твоем кармане такое есть, что по сравненью с ним все остальное – прах.

Д.: Ой, что ты! Что ты! ( делает вид, что сейчас вывернет все свои карманы, которые будут пустыми, если вообще не дырявыми. Вдруг пауза, на протяжении которой он пристально смотрит на собеседника). Мы, кажется, уж начинаем торговаться? Пойми, меня ты должен выбрать бескорыстно. (Меняя тон.) Я знаю все, ты – лишь кусок, частичку.

П.: Но нового ты ничего не предложил.

Д.: Я наделяю силой. Ты творишь. Всего лишь… Ты красоту творишь и, если хочешь (кто же против), пожалуйста – свободу и добро.

П.: Стоп! Вот оно! Тебе нужно орудие для твоего творения? Ты, очевидно, хочешь…

Д.: Да все того же. Ну! Того же, что всегда. Не меньше и не больше. Спешишь, мой друг, ты в щелку этики забиться, там спрятаться от истины. И этот пафос, стыдно, право. А в ересях меня винишь напрасно. Я ортодокс. (Меняя тон.) Мне просто все равно. Вот мир – преображай, спасай, исследуй, смиряйся, созерцай, немей иль в новый сплав все это слей – мне все равно. А почему все это так? Когда подпишешь, может, разгадаешь.

П.: Допустим, ну а дальше?

Д.: Разве мало?

П.: Скорее много. Я столько даже не просил. Все остальное – следствие и частность… Но все-таки, что дальше?

Д.: Я мог бы выдвинуть условие и запретить, ну, например, любовь. Но это было б, согласись, жестоко, а я вполне гуманный черт (в сторону: а что касается любви… ну не дано тебе и так, зачем же запрещать).

П.: Но даже если после смерти пустота.

Д.: Но мучает она тебя при жизни.

П.: Скажи, зачем тебе моя душа, раз ада нет?!

Д.: Так ты согласен?

П.: Я не могу.

Д.: Но можешь ли сказать, что ты не хочешь?

П.: Теперь, наверно, да. Понимаешь, это моя неудача. И мерка эта тоже моя.

Д.: Я предлагаю творчество, свободу. Причем твою свободу. Твой дар (усилен мной стократно), помноженный на глубину страдания, создаст мне неподвластное. А Небо… в последний самый миг, за все усилия, страдания твои тебя мне не отдаст (ты это знаешь). Расторгнуть вправе договор небесный арбитраж.

П.: Я не хочу, а так – тем более.

Д.: Ну, это, брат, гордыня, что подтверждает – мой ты, мой. И в этот простенький силок ты, видишь сам, что угодил легко. (Меняя тон.)Я понимаю, ты считаешь, что не оттуда, дескать, благо, не из того источника. А может, так и надо, когда оно доподлинно?!

П.: Я этого не знаю. И не дано узнать. Я не хочу, но в полноте не-знания.

Д.: Ты думаешь переупрямить Мироздание? Ах, если бы отбрыкивался только от меня (действительно, что я?). Но твой отказ от диалектики Добра и Зла.

П.: Мне кажется, что я своим отказом как раз ее осуществляю. Пусть это все, конечно, так… детали, пустяки конечно…

Д.: Себя считаешь вправе переступить через бытие в его неисчерпаемости? Неужто так ты дорожишь своей душой опустошенной?

П.: За диалектику я, знаешь ли, спокоен и за Добро со Злом. И даже за Добро. От Вечности, наверно, тоже не убудет. Хотя и не прибавится.

Д.: Ты, кажется, и вправду возомнил освободить свободу?

П.: Вряд ли. Я, в общем-то, не понимаю этих слов. Я только принимаю (куда ж деваться) все то, что для меня в свободе непосильно, все то, что не доступно для меня в Добре и Зле и в Вечности, в Бытии – но лишь как частность, часть, в пределах части, вне всяческих условий, вне пустячка победы, не-победы. Ты здесь не нужен.

Д.: Ты говоришь «как часть»? Прекрасно. Вот только Целого и нет. И не было и нет.

П.: Это вряд ли изменит что. Хотя, конечно, если это правда – жаль. (Я мог бы здесь, наверно, спрятаться в непостижимость, прикрыться ею.) Часть Целого, которого и нет?.. Здесь что-то, что не больше, не выше пусть, наверно, глубже с илы… и шанс для «части».

Д.: А знаешь, что все это? Что бы ты увидел, если б только мог?

П.: Ничто.

Д.: А это вотчина как раз моя, по статусу.

П.: В нем всё… и уж тем более в нем хватит места всем… Вне примирения, над примирением, единством, пониманием.

Д.: Над Истиной и Смыслом (скажи уж до конца). Вне счастья и надежды.

П.: Но это над – оно дает предел. Предел дарует.

Д.: Он непосилен им. Тебе тем боле.

П.: Но подлинность в пределе. Здесь Договор с тобой бессмыслен… здесь вещь лакает Хаос.

Лоттер закончил, ему вроде бы даже неловко за эту свою взволнованность в финале: «Я, может быть, еще перепишу концовку».

– Друзья, – сказал Прокофьев, – мы делаем успехи. В эту пятницу вот и Дьяволу отказали. Знаешь, Макс, меня умилил этот номер: что-то вроде изгнания Дьявола посредством метафизики.

– То есть ты хочешь сказать, что подписал бы Договор? – улыбнулся Лехтман.

– Я? Я не люблю быть связанным обязательствами. Но для меня это дело вкуса, не более. В отличие от героя сей пьесы, я не отношусь столь серьезно к своим творческим усилиям (понимаю, что немного рисуюсь, конечно).

– Твой персонаж, Макс, – начал Лехтман, – он пытается пробиться, быть может, даже и обретает, но только лишь безысходность. Сознавая, догадываясь, что не обретет свободы здесь, не умножит ее для себя, не углубит самой свободы, не добавит ей (хотя, конечно, он обретает истину, как мне кажется). В свободе – на этом «поле» он проиграл бы своему «абсолютному оппоненту». А вот безысходность, тут у нас есть преимущество перед Дьяволом.

– А также перед Богом, – улыбнулся Прокофьев, – герой твоей пьесы, Макс, «открыв» для себя Ничто, сразу же устроил свару за него с тем, кто в Ничто, с тем, кто – Ничто, точнее. И сразу же пытается Ничто гуманизировать, обратить Ничто чуть ли не в основание для себя, в некую точку опоры. – Прокофьев шутовски куда-то в небо: – Се человек!

– Но в этой истовой попытке, когда знаешь все о неудаче… в этой попытке добавить недостижимому, не достигая, а свет здесь «побочный эффект», – Лоттер говорил, преодолевая смущение, – вот сейчас, когда сказал, понял, что я писал об этом, пытался об этом. Но вот не получилось… А сердце отдано этому «устройству Бытия», его последней, непостижимой ущербности и без остатка, на никаких условиях. Ну вот, получается, надо быть бдительным все-таки, дабы незаметно так не начать играть в поддавки с самим собой. Но вот найти опору в Пустоте…

– А не одну лишь глубину, – съязвил Прокофьев.

Город на склоне дня. Его усталое, расширенное в пространство дневного зноя, отупелое тело положено сейчас в прохладу фиолетовых сумерек, что уже наступают. Его громадное дряблое легкое пытается выхватить хоть какую-то каплю воздуха свежести. Эта внезапная зримость завершения движения, звука, времени, вообще всего.

Первые огни города – они сейчас габаритные огни самого бытия в мутноватой бездонности космоса. Женщина. Моложе своих лет. После работы. По дороге всячины набрала в супермаркете. Высокая. Асимметрия одухотворяющая лица усталого, нежнее, чем на холстах Пикассо – или же кажется так при этих огнях. Город равен себе. Неправдоподобно равен. Вещь при выходе за – в поджилках тряска. Эта сладостная, освобождающая Пустота, потому как последняя и не-по-силь-ная… Значит, не надо Бога… В смысле, только Его обрести в предельном прорыве сквозь… видимо, безнадежном. Истина. Невозможность Истины – на самом-то деле все снято в их незначительности, незначимости и в пользу их общей… он никогда не узнает здесь… бездонности, может, бездомности… да нет, не о том. Городу что до того. Город выдохнул в ночь…

Сколько Бытия. Привычки. Никаковости (жизни, скорее всего). Сколько свободы, свободы. Свободы. Сколько Неба. Ужаса. Мышления. Любви. Все кончается ничем.