Павел Лукницкий - Ниссо
- Возможно...
- Если б думал иначе я, сам побежал бы в Волость!
Оба умолкли. Кендыри вынул из-под тюбетейки подснежный цветок, бережно расправил его, вставил стебелек в трещинку в спинке кровати над подушкой Шо-Пира.
- Как мог ты при басмачах взять Ниссо из башни, перенести в зерновую яму? И кто был второй человек?
Не уклоняясь от взора Шо-Пира, Кендыри ответил прямо и твердо:
- Спали басмачи... Я сказал себе: красные солдаты придут, скоро, наверное, придут. Шо-Пир придет... ("О! В этом я действительно не сомневался... Но... только Талейран мог бы предвидеть, что всех вас не перережут".) Должна жить Ниссо, думаю. Шо-Пир любит ее: невеста Бахтиора она... Такой час был - все спали. Я подумал: если не я, кто спасет ее? А второго человека не знаю. Басмач. Восемь монет у меня было. Бритва была у меня. Подумал: пусть выберет монеты или легкую смерть. Он выбрал монеты.
- Куда делся он?
Кендыри подавил зевок. ("Сидит еще в горах Бхара или уже побежал сообщить о моем провале?")
- Не знаю, Шо-Пир. Убили его, наверное...
- А если бы в тот час кто-нибудь проснулся?
- А, достойный!.. ("Да, тут я действительно рисковал. Но вот оправдалось".) Что спрашиваешь?.. С Бахтиором рядом сейчас лежал бы я. Сто лет все говорили бы: вот тоже ничего был человек, не трусом был. Душа моя в орле, быть может, летала бы... Много опасного было. Вот, Шо-Пир, если бы не подобрал я это маленькое ружье, разве не убил бы меня купец? ("Да, да, надо предупредить вопрос".)
"Лучше бы ты их не убивал, - подумал Шо-Пир. - Пригодились бы".
- Вижу, зерно горит, - продолжал Кендыри. - Сердце из ущельцев вынимает купец, Науруз-бека послушался. Кровь в голову мне. Хорошо я сделал, убил собак... ("Знал бы ты, кто научил их поджечь зерно!")
"Если они и впрямь враги ему, а он человек горячий... Ну, тут и я бы..." - Шо-Пир смягчился:
- А скажи, Кендыри... В ту минуту, когда...
Дверь распахнулась. На пороге появился Максимов:
- Что еще здесь за разговор? Безобразие это... А вы, почтенный посетитель, извольте-ка отсюда убираться...
- Не понимает по-русски он, - сказал Шо-Пир.
Кендыри поймал себя на желании выругаться по-русски. "Показал бы я тебе, эскулап, как выгонять меня", и, словно в ответ на его мысль, Максимов сделал решительный жест:
- Поймет! Поймет! - и, подтолкнув Кендыри, выпроводил его из комнаты. А вы... Кого я вам разрешил принимать? Швецова, старуху, Ниссо да этого... как его... Худояра.
- Худодода, - слабо улыбнулся утомленный разговором Шо-Пир.
- Все равно. Никого больше! У человека начинаются гнойный плеврит, осложнения, всякая гадость, а он... Извольте быть дисциплинированным, а не то... на замок, одиночество, и никаких разговоров... - и, изменив тон, Максимов склонился над Шо-Пиром. - Ну, как самочувствие?.. Слабость, а?
- Черт бы ее побрал... - закрывая глаза, пробормотал Шо-Пир.
- Ну вот. А туда же рыпается! Примите-ка это вот... - и Максимов поднес к бескровным губам Шо-Пира какие-то капли.
Ниссо попыталась войти, но врач ее не пустил. Она направилась во вторую, большую комнату, подсела к постели Рыбьей Кости.
Перевязанная, вся в примочках и пластырях, Рыбья Кость была еще очень слаба. Избили ее так нещадно, что Максимов назначил ей не меньше десяти дней постели. В широкой мужской сорочке, взятой Максимовым из товаров, доставленных караваном, с волосами, туго обвязанными белой косынкой, худая, изможденная, Рыбья Кость казалась давно и тяжело больной.
- Скажи Шо-Пиру, Ниссо, пусть русский доктор отпустит меня. Я не могу лежать.
- Почему, Рыбья Кость, не можешь?
- Дети мои... Где мои дети?
- Твои дети дома, ты знаешь... Разве Карашир плохой отец?
- Ай, Ниссо... Что ты понимаешь? Карашир теперь, как хан, важный, ружье есть, власть есть... Разве помнит о детях?
Ниссо подумала, что Рыбья Кость права. Ничего не сказала, поднялась, вышла в сад, прошла через лагерь красноармейцев, спустилась в селение, вошла в дом Карашира. Дети оказались одни, Ниссо увидела в доме полное запустение. Обняла по очереди всех восьмерых ребят. Осмотрела жалкое хозяйство и двор, подумала, что дом без женщины, правда, не дом, и с неожиданной энергией взялась за дело.
К вечеру Карашир, вернувшись с гор, куда ходил с группой вооруженных ущельцев, не узнал своего жилища: все в доме было прибрано, вымытая посуда, среди которой оказались неведомые Караширу чайник и новые пиалы, была аккуратно составлена в каменной нише. Два оцинкованных, неизвестно как попавших сюда ведра с водой прикрыты плоскими обломками сланца. Еще не затухшие в очаге угли распространяли тепло. А маленький чугунный котел, стоявший на очаге, был наполнен разваренным рисом. Дети спали на большой наре в углу, покрытые новым ватным одеялом. Приподняв за уголок одеяло, Карашир увидел, что лица детей непривычно чисты.
Дивясь и не понимая, как могло произойти дома такое чудесное превращение, Карашир вышел во двор, увидел, что двор тоже прибран и подметен. Карашир растерянно улыбнулся:
- Всегда говорил я - у меня тоже есть добрый дэв... Только это не дэв. Это женщина. Вот взять бы такую в жены. И, наверное, не кричит она, как моя Рыбья Кость.
И задумался: всю жизнь он мечтал когда-нибудь стать таким богатым, чтобы в доме его было чисто.
Вернулся к спящим детям, скинул с плеча винтовку, снял пояс с патронами, стягивающий все тот же, с обрезанной полой халат, распустил чалму, какой прежде не носил никогда, подсел к котлу с вареным рисом и, захватив целую пригоршню, с наслаждением запустил ее в рот.
А Ниссо в эту ночь, лежа на нарах рядом с бессонной Гюльриз, впервые после пережитых событий не видела перед собою никаких страшных образов. И когда сон пришел к ней без каких бы то ни было видений, она протянула руки к Гюльриз, обвила ее шею и не почувствовала теплых слез, соскользнувших на ее руки с морщинистой щеки Гюльриз.
И на следующее утро Гюльриз заметила, что глаза Ниссо, ставшие за эти несколько дней глазами взрослого человека, снова ясны, чисты и только очень печальны.
6
Через двенадцать дней после разгрома банды в Сиатанг приехали волостные работники. Они сообщили, что весть о бедствиях, случившихся в Сиатанге, разнеслась по всем ущельям Высоких Гор и что жители самых маленьких и далеких от Сиатанга селений организуют помощь продовольствием, посевным зерном, фуражом. Все, что они доставят в Волость, будет немедленно отправлено в Сиатанг. У заброшенных в дикое ущелье факиров сразу оказалось много неведомых им друзей.
- Ты организовал? - спросил Шо-Пир секретаря волостного партбюро Гиго Гветадзе, единственного из приехавших, кого Максимов допустил к раненому.
Состояние Шо-Пира за последние дни ухудшилось, - начиналось то осложнение, которого так опасался Максимов.
Высокий, узколицый грузин в длинной кавалерийской шинели сидел на табуретке у постели Шо-Пира так прямо, словно вообще не умел сгибаться. Но голос его был плавным и мягким; по-русски он говорил с сильным акцентом. В Волости он поселился в прошлом году, проехав один тогда еще не знакомые ему Высокие Горы. Когда Шо-Пир ходил в Волость за караваном, Гиго Гветадзе разъезжал по селениям верховий Большой Реки. Теперь Шо-Пир впервые знакомился с ним.
- Стоило только сказать, - ответил Гветадзе.
- Спасибо...
- Какое может быть спасибо? А если б у нас в Волости случилось несчастье, разве твои сиатангцы не помогли бы нам?
- Какая уж от нас помощь! - с горечью произнес Шо-Пир. - Впрочем, теперь... Кто помешал бы? От бед только бы оправиться! - И, представив себе все свои замыслы, со злостью добавил: - Вот, понимаешь, незадача. Самое горячее время, все восстанавливать нужно, а я тут валяюсь... Э-эх!
- Ничего, товарищ Медведев, или, как зовут тебя здесь, Шо-Пир. Теперь без тебя управимся. Свое дело ты сделал... Отдыхай, поправляйся. Починим тебя. Сейчас бы отправили, - врач говорит: шевелить нельзя... Лежи пока тут. Поправишься, в санаторий поедешь, куда хочешь, - в Крым или, пожалуйста, к нам, на Кавказ... Знаешь, скажу тебе, у меня брат в Теберде санаторием заведует. Красивое место. Дорогим гостем у него будешь...
- О чем говоришь, товарищ Гветадзе? - улыбнулся Шо-Пир. - При чем тут Кавказ, санаторий? Дела хватит и здесь, а отдохнуть... Вот отдыхаю я...
- Хорошо, хорошо, дорогой товарищ. Зачем споришь?.. Мы тебя в порядке партийного поручения на курорт пошлем.
- Я беспартийный.
- Хочешь сказать: партбилета нет? Партбилет будет.
- Почему ты говоришь так? - взволновался Шо-Пир, приподняв голову.
- Лежи тихо, пожалуйста. Не то уйду... Правая рука действует у тебя?
- Действует, - не понял Шо-Пир, подняв над одеялом исхудалую руку.
- Значит, завтра заявление напишешь. В Волость вернусь, оформим...
- А откуда... откуда ты знаешь, что я за человек?
- Знаю, товарищ. Все партбюро знает. Письма ты мои получал?
- Письма-то получал... Спасибо. Почерк твой, как родича, мне дорогой! Письма твои да советы, что через людей посылал, помогали мне и работать, и жить, и жизнь понимать. У тебя как-то получалось, что все внимание мое на принцип ты направлял. А с принципом - все равно, что с фарами, - никакая тьма не страшна! Руководствовался я твоими письмами... А только вы же в Волости не видели, что я тут делал?
